Александр Твардовский почти не покидал действующую армию с первых дней войны. На него накатила горечь лета и осени 1941 года. Путь отступления он прошел вместе с армией. Казалось, он потерял возможность всерьез (а он умел только всерьез) писать стихи. Только весной 1942 года сумел вернуться к стихам, записав в дневнике: «Война всерьез, и поэзия должна быть всерьез». Он вернулся к образу Василия Теркина – только на новом уровне. Теперь это было легкое по форме, но удивительно глубокое осмысление войны. Твардовский публиковал главы будущей поэмы в «Красноармейской правде», но их перепечатывали все центральные газеты. Читатели засыпали поэта письмами, требовали продолжений. Поэту удалось создать народный эпос, достойный великой войны. Сбылся его замысел:
- Я мечтал о сущем чуде:
- Чтоб от выдумки моей
- На войне живущим людям
- Было, может быть, теплей,
- Чтобы радостью нежданной
- У бойца согрелась грудь,
- Как от той гармошки драной,
- Что случится где-нибудь. <...>
- Пусть читатель вероятный
- Скажет с книжкою в руке:
- — Вот стихи, а все понятно,
- Все на русском языке…
Как трудно добиться в стихах такой безыскусности. Некоторые строки напоминают народные песни или частушки, многие стали крылатыми: «Так скажу: зачем мне орден? Я согласен на медаль…» Но «Теркин» сложен еще и изобретательно, а порой и изысканно, к своим стихам – даже в годы войны, когда их приходилось выдавать на-гора – Твардовский относился взыскательно, всё сырое и фальшивое отбрасывал – оставалась поэзия, насыщенная точными наблюдениями настоящего художника:
- И усталая с похода,
- Что б там ни было, — жива,
- Дремлет, скорчившись, пехота,
- Сунув руки в рукава.
- Дремлет, скорчившись, пехота,
- И в лесу, в ночи глухой
- Сапогами пахнет, потом,
- Мерзлой хвоей и махрой.
С необыкновенным азартом Твардовский описал рукопашный поединок – натуралистично, дотошно, с гомеровской силой:
- Бей, не милуй. Зубы стисну.
- А убьешь, так и потом
- На тебе, как клещ, повисну,
- Мертвый буду на живом.
Константин Симонов писал: «Где-то в 44-м году во мне твердо созрело ощущение, что “Василий Теркин” — это лучшее из всего написанного о войне на войне. И что написать так, как написано это, никому из нас не дано». Даже Иван Бунин, редко хваливший советских поэтов, писал о «Теркине»: «какая свобода, какая чудесная удаль, какая меткость, точность во всем и какой необыкновенный народный, солдатский язык - ни сучка ни задоринки, ни единого фальшивого, готового, то есть литературно-пошлого слова». Не поспоришь.
Написав столько трагических стихов о войне, Твардовский имел право ликовать вместе со всей страной в 1945 году. Он вспомнил это чувство через три года, в истинно триумфальном стихотворении «Москва» с ее мерцающей композицией. Вся война – от разбитых эшелонов под Гжатском до ликующих под Берлином, когда всему миру стало ясно, что такое Москве…
Есть у этого стихотворения еще одна странность. У Твардовского (в отличие, скажем, от Исаковского или Фатьянова) не получалось стать всенародным песенником. И он несколько свысока относился к этому искусству. Известно, что и молодого поэта Льва Ошанина, легко сходившегося с композиторами, взыскательный автор «Теркина» не принимал. Но в «Москве» невольно процитировал его победную песню, написанную в 1945 году. Помните?
- Ехал я из Берлина
- По дороге прямой,
- На попутных машинах
- Ехал с фронта домой.
- Ехал мимо Варшавы,
- Ехал мимо Орла –
- Там, где русская слава
- Все тропинки прошла.
Всё вошло в симфонию Твардовского. В симфонию Победы,
Александр Твардовский
МОСКВА
- Зябкой ночью солдатской
- В сорок первом году
- Ехал я из-под Гжатска
- На попутном борту.
- Грохот фронта бессонный
- Шёл как будто бы вслед.
- Редко встречной колонны
- Скрытный вспыхивал свет.
- Тьма предместий вокзальных
- И — Москва. И над ней
- Горделивый, печальный
- Блеск зенитных огней.
- И просились простые
- К ней из сердца слова:
- «Мать родная, Россия,
- Москва, Москва…»
- В эти горькие ночи
- Ты поистине мать,
- Та, что детям не хочет
- Всей беды показать;
- Та, что жертвой безгласной
- Не смирится с судьбой;
- Та, что волею властной
- Поведет за собой.
- И вовек не склонится
- Твоя голова,
- Мать родная, столица,
- Москва, Москва!..
- Память трудной годины,
- Память боли во мне.
- Тряский кузов машины.
- Ночь. Столица в огне.
- И, как клятва, святые
- В тесном горле слова:
- «Мать родная, Россия,
- Москва, Москва…»
- …Ехал я под Берлином
- В сорок пятом году.
- Фронт катился на запад,
- Спал и ел на ходу.
- В шесть рядов магистралью
- Не вмещает — узка!
- Громыхаючи сталью,
- Шли на запад войска.
- Шла несметная сила,
- Разрастаясь в пути,
- И мосты наводила
- По себе впереди.
- Шла, исполнена гнева,
- В тот, в решающий бой,
- И гудящее небо,
- Точно щит, над собой
- Высоко проносила…
- — Погляди, какова
- Мать родная, Россия,
- Москва, Москва!..
- Память горя сурова,
- Память славы жива.
- Все вместит это слово:
- «Москва! Москва!..»
- Это имя столицы,
- Как завет, повторим.
- Расступились границы
- Рубежи перед ним…
- Стой, красуйся в зарницах
- И огнях торжества,
- Мать родная, столица,
- Крепость мира — Москва!
- 1947
