Текст: Павел Басинский/РГ
Ее называли "ленинградской Мадонной" и "голосом блокадного Ленинграда". Поэтессе, прозаику, журналисту, радиоведущей Ольге Федоровне Берггольц - 115 лет.
Она родилась в Санкт-Петербурге в семье фабричного и военного хирурга Федора Христофоровича Берггольца, имевшего шведско-немецкие корни. Парадоксальный факт: во время войны отца Берггольц как "опасного элемента" (немецкая фамилия!) выслали из блокадного Ленинграда в Сибирь, а его дочь, носившая ту же фамилию, в ежедневном режиме вела радиопередачи в осажденном городе, став его "голосом". Поистине, нам сегодня трудно понять это время.
У семьи Берггольц, где кроме Ольги была еще младшая Мария (Муся) - будущая актриса и театральный деятель, был свой старинный дом рядом с Невской заставой. Но во время Гражданской войны отца призвали на фронт, и мать с двумя девочками от голода и разрухи бежали в Углич, где прожили два с половиной года в основном в бывшей келье Богоявленского монастыря. Об этом периоде своего детства Берггольц вспоминала в книге "Дневные звезды" с мистическим страхом: "Ух, какие это были медленные, ледяные вечера, с вонючей слепой коптилкой, с грозным ревом близких монастырских колоколов, с горючей тоской о Петрограде!" Однажды Муся случайно потушила керосинку, а последняя спичка сломалась, и головку ее в темноте сестры не нашли.
"- Теперь мы умрем, - басом сказала Муська.
- Ничего, - прошептала я, - скоро вернется мама. Это звонят ко всенощной, значит, урок в ликбезе уже кончился. Ведь старухам ко всенощной надо…
Но мне было еще страшнее, чем сестренке".
"Дневные звезды" - книга, написанная Берггольц уже после блокады, когда позади оставались такие беды и страхи, которыми щедро наградила ее судьба, что, казалось, страх остаться без мамы в темной монастырской келье должен был быть забыт. Не забыла и с этого начала свою "книгу памяти".
Мама, петербургская интеллигентка, воспитывала дочерей как тургеневских барышень, читала им классиков, приучала к хорошей музыке. Но потом их захлестнула стихия комсомола. Ольга рано начала писать стихи. Одно из них на поэтическом вечере литературного объединения "Смена" услышал Корней Чуковский и похвалил пятнадцатилетнюю поэтессу, пообещав ей прекрасное поэтическое будущее.
В этом же литобъединении Ольга познакомилась с молодым поэтом Борисом Корниловым и вышла за него замуж в возрасте 18 лет. Брак не сложился, а в 1938 году ее первого мужа расстреляли как "врага народа". Личная судьба Берггольц повторяла судьбу другой петербурженки - Анны Ахматовой, чей первый муж поэт Николай Гумилев тоже был расстрелян в 1921-м.
Борису Корнилову она посвятит стихи, взяв к ним эпиграфом его строки, посвященные ей: "И все не так, и ты теперь иная. Поешь другое, плачешь о другом..." "О да, я иная, совсем уж иная! Как быстро кончается жизнь..."
Но жизнь не кончалась. Второй брак с журналистом и литературоведом Николаем Молчановым обещал быть счастливым. Но и он закончился трагически. Во время войны Николай Молчанов, несмотря на инвалидность, добровольцем ушел на фронт, где умер в госпитале в начале 1942 года.
Судьба словно преследовала Берггольц, испытывая ее на прочность. Потеря двух любимых мужчин, ранняя смерть двух дочерей, невозможность родить еще раз.
В декабре 1938 года она сама была арестована и, будучи беременной, в тюрьме подверглась пыткам. Прямо в тюремной камере случился выкидыш. Страшные тюремные испытания затем отразятся в стихах, навсегда определив особый поэтический почерк Берггольц - сочетание глубокого нежного лиризма и мужественности в отношении к жизненным испытаниям...
Во время ленинградской блокады, потеряв мужа, разлученная с отцом и матерью, она работала диктором на радио и стала звучащим символом блокадного сопротивления. Блокадные впечатления отразились в поэмах "Февральский дневник" и "Ленинградская поэма". Книга стихов Берггольц "Ленинградский дневник" вышла в Ленинграде в 1944 году и стала первым поэтическим свидетельством о блокаде. "Был день как день. / Ко мне пришла подруга. / Не плача, рассказала, что вчера / Единственного схоронила друга, / И мы молчали с нею до утра. / Какие ж я могла найти слова? / Я тоже - ленинградская вдова".
Переживший ребенком блокаду прозаик и сценарист Михаил Кураев пишет: "Рожденные и обученные в лоне победившего материализма мы твердо знали, что действительность первична, а искусство вторично. И аргументация здесь была вполне убедительной. Но вот - блокада Ленинграда, читайте хронику день за днем, и вы увидите, как искусство, если не "творило действительность", то сообщало ей качество, какое редкоземельные металлы - вольфрам, ванадий, иридий, молибден сообщают железу стойкость брони. Искусство именно в этом качестве становилось реальной материальной силой. Сегодня потребителям продукции индустрии антидепрессантов и всевозможных стимуляторов жизненной активности трудно представить, как негромкий доверительный, слегка грассирующий голос Ольги Берггольц, без пропагандистского пафоса читавшей свои стихи и прозу, мог мобилизовать жизненные силы не меньше, а может быть и больше, чем дрожжевой суп".
"Я не геройствовала, я жила…" - скажет Берггольц в своих блокадных стихах.
Есть какая-то странная ирония в том, что улица Рубинштейна в Петербурге, где Ольга Берггольц прожила в доме №7 с 1932 по 1943 год и где она пережила страшные дни блокады, сегодня является одной из самых популярных в Петербурге "фудстрит". Здесь множество баров и ресторанчиков на любые вкусы горожан и туристов. Может, это и правильно. Продолжается жизнь. Но вечные строки Ольги Берггольц, высеченные на Мемориальной стене Пискаревского кладбища, остаются.
"Никто не забыт, ничто не забыто".
