Вот ее слово о любимом поэте.
Осип Мандельштам уподобил одно из произведений Боратынского письму, вложенному в бутылку и брошенному в океан. Счастливцу, обнаружившему такое письмо, по мысли Мандельштама, подобен читатель вот этого стихотворения:
- Мой дар убог и голос мой не громок,
- Но я живу, и на земли мое
- Кому-нибудь любезно бытие:
- Его найдет далекий мой потомок
- В моих стихах: как знать? душа моя
- Окажется с душой его в сношеньи,
- И как нашел я друга в поколеньи,
- Читателя найду в потомстве я.
Чудо заключается в том, что таким читателем может оказаться любой, кто обнаружит это послание и распознает в нем себе созвучное.
Поэту мечталось о таинстве единения душ с читателем будущего – таким, какое бывает в тихой беседе с настоящим другом. «Хотел бы я знать, – размышляя об этом стихотворении, писал Мандельштам, – кто из тех, кому попадутся на глаза названные строки Боратынского, не вздрогнет радостной и жуткой дрожью, какая бывает, когда неожиданно окликнут по имени…»
Вот, видимо, и у меня когда-то возникло чувство, будто Боратынский окликнул по имени.
- Небо Италии, небо Торквата,
- Прах поэтический Древнего Рима,
- Родина неги, славой богата,
- Будешь ли некогда мною ты зрима?
- Рвется душа, нетерпеньем объята,
- К гордым остаткам падшего Рима!
- Снятся мне долы, леса благовонны,
- Снятся упадших чертогов колонны!
Это стихотворение стало первым, которое я полюбила у Боратынского. Оно звучит просто, свободно и высоко. Образность этого стихотворения такова, что с ней хотелось остаться. Поразило и то, что само стихотворение стало печальным прорицанием: мечтая об Италии, поэт не знал, что ему суждено умереть под «небом Торквата».
Уже потом, в университете на одном из семинаров по истории русской литературы разгорелась дискуссия о тайне «Последнего поэта». Семинар вела Елена Аркадьевна Тахо-Годи, которая и «дирижировала» нашим спором о том, в чем же состоит трагедия, развернувшаяся в финале стихотворения. Это было так увлекательно, что я уговорила Елену Аркадьевну стать научным руководителем моих курсовых работ о Боратынском.
Мой студенческий интерес вырос в опыт написания диссертации о поэтике книги стихов «Сумерки». В эту удивительную и во многом загадочную книгу Боратынский включил 26 стихотворений. Изданная в один месяц с «Мертвыми душами» Н.В. Гоголя – в мае 1842 года, книга Боратынского была воспринята как несвоевременная. Белинский назвал Боратынского поэтом «уже чуждого нам поколения». Современники не заметили в «Сумерках» вопросов, которые остаются актуальными и сегодня, почти два века спустя: каков ход человеческой истории? возможно ли поэтическим языком адекватно передать открывшиеся истины? в чем тайна вдохновения и живая сила творчества?
О Боратынском зачастую пишут как о пессимистическом поэте. Даже в названиях работ о нем фигурируют словосочетания, подчеркивающие именно такой характер его мировосприятия: «Грааль печали», «Недуг бытия», «Болящий дух».
Однако, на мой взгляд, особенность философии Боратынского состоит не в пессимизме, а в том, что, признавая несовершенство мира, ограниченность человека и драматичность его удела, поэт почти всегда обнаруживает нечто такое, что наделяет жизнь смыслом, примиряет с необходимостью жить.
Например, в том послании Дельвигу, из которого часто цитируется стих «любить и лелеять недуг бытия», примиряющим началом выступают память о «небе родном» и само «желание счастья».
А если обратить внимание на вторую часть строки, открывающей стихотворение «Болящий дух врачует песнопенье…», то окажется, что «болящий дух» – это не смертельный диагноз.
Даже книга «Сумерки», в которую включены такие безотрадные стихотворения, как «На что вы дни? Юдольный мир явленья / Свои не изменит…» и «Осень», завершается «Рифмой». В последней строфе этого стихотворения поэзия сопоставлена с «голубем ковчега» – тем, что в трудные времена дает надежду.
- Своею ласкою поэта
- Ты, рифма! радуешь одна.
- Подобно голубю ковчега,
- Одна ему, с родного брега,
- Живую ветвь приносишь ты…
*Фамилия Боратынский происходит от названия галицийского замка XIV века – Боратынь, что означает «Божья рать».
Любимое у Боратынского
***
- Болящий дух врачует песнопенье.
- Гармонии таинственная власть
- Тяжелое искупит заблужденье
- И укротит бунтующую страсть.
- Душа певца, согласно излитая,
- Разрешена от всех своих скорбей;
- И чистоту поэзия святая
- И мир отдаст причастнице своей.
* * *
- Весна, весна! как воздух чист!
- Как ясен небосклон!
- Своей лазурию живой
- Слепит мне очи он.
- Весна, весна! как высоко
- На крыльях ветерка,
- Ласкаясь к солнечным лучам,
- Летают облака!
- Шумят ручьи! блестят ручьи!
- Взревев, река несет
- На торжествующем хребте
- Поднятый ею лед!
- Еще древа обнажены,
- Но в роще ветхий лист,
- Как прежде, под моей ногой
- И шумен и душист.
- Под солнце самое взвился
- И в яркой вышине
- Незримый жавронок поет
- Заздравный гимн весне.
- Что с нею, что с моей душой?
- С ручьем она ручей
- И с птичкой птичка! с ним журчит,
- Летает в небе с ней!
- Зачем так радует ее
- И солнце, и весна!
- Ликует ли, как дочь стихий,
- На пире их она?
- Что нужды! счастлив, кто на нем
- Забвенье мысли пьет,
- Кого далёко от нее
- Он, дивный, унесет!
* * *
Звезда
- Взгляни на звезды: много звезд
- В безмолвии ночном
- Горит, блестит кругом луны
- На небе голубом.
- Взгляни на звезды: между них
- Милее всех одна! За что же?
- Ранее встает,
- Ярчей горит она?
- Нет! утешает свет ее
- Расставшихся друзей:
- Их взоры, в синей вышине,
- Встречаются на ней.
- Она на небе чуть видна,
- Но с думою глядит,
- Но взору шлет ответный взор
- И нежностью горит.
- С нее в лазоревую ночь
- Не сводим мы очес,
- И провожаем мы ее
- На небо и с небес.
- Себе звезду избрал ли ты?
- В безмолвии ночном
- Их много блещет и горит
- На небе голубом.
- Не первой вставшей сердце вверь
- И, суетный в любви,
- Не лучезарнейшую всех
- Своею назови.
- Ту назови своей звездой,
- Что с думою глядит,
- И взору шлет ответный взор,
- И нежностью горит.
