Текст: ГодЛитературы.РФ
Роман «Наследники. Экстравагантная история» Джозефа Конрада и Форда Мэдокса Форда, написанный в далеком 1901 году, впервые вышел на русском. Классики английской литературы на двоих соорудили квазифантастическую историю, в которой переплетаются темы любви, литературы, философии, светских интриг и — внезапно — инопланетян. Книгу перевел Сергей Карпов — один из самых узнаваемых российских переводчиков, работавший в том числе над текстами Дэвида Фостера Уоллеса, Брэма Стокера и Тарантино.
«”Наследники” — эксперимент в научной фантастике во времена, когда научная фантастика только зарождалась, и от людей, от которых подобного хулиганства про Четвертые измерения и захват мира уж точно не ожидаешь — рассказывает Карпов. — Я только при переводе узнал об этой литературной диковинке, но было интересно заодно узнать, что Форд и Конрад в соавторстве написали еще два романа с полным разбросом по жанрам и аудитории: популярный приключенческий роман про пиратов и реалистичное исследование депрессии и внутренних переживаний молодого человека. ”Наследники” в каком-то смысле сочетают и то и другое. <...> Надеюсь, читатель прочувствует легкость и удовольствие тех, кто работал над романом; легкость, правда, обманчивую, учитывая непредсказуемый и жутковатый сюжет».
В центре истории здесь — молодой писатель Артур Этчингем-Грейнджер, который мечтает о славе, но пока в его распоряжении лишь равнодушие окружающих. Однако не все так беспросветно: уже в самом начале книги он встречает загадочную иностранку, утверждающую, что она прибыла из альтернативной реальности, жители которой собираются захватить власть на Земле. Артур не верит девушке — но, конечно, влюбляется. А заодно надеется, что влиятельная особа поможет ему приблизиться к литературному Олимпу. Читателей ждут и «ненадёжный свидетель», и реальность, перемешанная с метафорической фантазией, и порция сатиры на литературный, с позволения сказать, процесс.
Роман уже доступен в Яндекс Книгах: аудиоверсию, кстати, озвучил актер Артемий Соколов-Савостьянов. В бумаге книгу также можно пощупать: как это обычно происходит с серией «Переводы Яндекс Книг», ее издали в партнерстве с «Подписными изданиями». Но перед тем, как бежать в книжный, советуем прочитать отрывок.
Джозеф Конрад, Форд Мэдокс Форд. "Наследники. Экстравагантная история" — Пер. с англ. Сергея Карпова — Яндекс Книги, Подписные издания, 2025
Глава третья
Видимо, чтобы взбодрить меня, Кэллан дал почитать на ночь гранки своей следующей вещи. Вещи такой ужасной, что мне чуть не опротивели и он, и все его предложения. Я пытался читать; читать честно, чтобы уснуть под текст. Я был обязан старине Кэлу и хотел ему отплатить хоть чем-то — но это было невозможно. Я разобрал сюжет. История братоубийства с налетом адюльтера; на заднем плане проступала Великая Мораль. Без нее роман был бы скучным, но с ней — вовсе невыносимым. Поразительно, что Кэл заставлял себя писать такие вещи; что ему хватало наглости. Он же все-таки не дурак, никак не дурак. Я пришел в немалое отвращение.
Тогда я взглянул на текст с другой точки зрения. Может, я и не умею писать — или умею; но я все-таки умею различать откровенно, неприлично дурное, и клянусь, мысль, что и мне, чтобы продаваться десятитысячными тиражами, нужно цинично выдавать такие вещи, чуть не загнала меня обратно в затворничество. Кэллан начинал приблизительно с того же, с чего теперь начинал я; уверен, в молодости и у него были идеалы — он даже немножко поголодал. Тяжело становилось от мысли, что, возможно, и я не больше чем очередной Кэллан; что, на исходе дней моих окинув взглядом жизнь, я увижу такой послужной список. На душе стало противно, и, когда я выключил свет, меня захватили кошмары.
Проснулся я, весь дрожа и стыдясь взглянуть Кэллану в глаза. Будто он узнает о моих ночных мыслях, будто примет меня за глупца, который осуждает собственный способ заработка. Но он ничем не обнаружил такую прозорливость — вел себя прилично и радушно; со смаком рассказывал о своем завтраке, вскрывал письма и так далее. Анемичная секретарша записывала за ним уместные ответы. Как тут сказать такому человеку, что я не согласен на предложенную работу, что я слишком горд и все такое прочее? Он бы принял меня за дурака и ожесточился, а я бы остался без своего последнего шанса. И при свете дня мне этого уже отнюдь не хотелось.
Он заговорил о пустяках; мы вышли на течение посредственной беседы. Переломный момент, если и был, уже ускользнул.
Какой-то мой однофамилец написал с просьбой лично засвидетельствовать писателю почтение в тот же день. Эта перспектива немало обрадовала великого Кэла. Он привык к подобному — видел, пожалуй, в этом награду. Мы походя затронули вероятность, что автор письма — мой родственник; я в этом сомневался. У меня не было известных мне родственников; разве что удивительная тетушка, унаследовавшая акры и респектабельность Этчингем-Грейнджеров, но и она не из тех, кто восхищается романистами. Я, последний представитель своей семьи, находился вне подозрений, поскольку сам был писателем. Я все это объяснил, а Кэллан ответил что-то в духе того, как бывает тесен мир — или широк, уже не помню. После его апофеоза о своем родстве заявили целые стаи Кэлланов.
Я позавтракал. Потом мы заговорили о статье — меня до сих пор с души воротит от самой мысли о ней. Вы можете найти ее вместе с остальными; увидеть, как я бродил по жилищу Кэллана, его кабинету, столовой, романтическому саду, где ему было легче писать любовные сцены, — среди деревьев, подстриженных в виде павлинов, и деревьев, подстриженных в виде медведей, и прочего заднего фона для его уместных видов. Кэллана устраивал любой набор слов, в котором сквозило кроткое благоговение автора перед ним.
— Да-да, — говорил он не раз, — отличный штришок, отличный — очень славно. Но не думаешь ли…
Через какое-то время мы отобедали.
Я был счастлив. Счастлив довольно жалким счастьем. Мне это давалось так легко. Я сомневался, что умею писать подобное — но оно писалось само собой, как, бывает, сами собой тратятся деньги, — и я собирался зарабатывать таким способом. Все мое прошлое казалось ошибкой — ребячеством. Я держался подальше от такого рода работы, потому что полагал ее ниже моего достоинства; я держался от нее подальше — и в итоге голодал и искалечил разум. Быть может, только навредил затворничеством своему творчеству. Чтобы понимать жизнь, нужно жить — а я лишь томился. Но, богом клянусь, теперь я собирался пожить.
Кэллан удалился на свою привычную сиесту, а я курил трубку за трубкой над умопомрачительно плохим французским романом, найденным на его полках. Должно быть, я задремал. Голос у меня за спиной объявил:
— Мисс Этчингем-Грейнджер! — и добавил: — Мистер Кэллан сейчас выйдет.
Я отложил трубку, гадая, стоит ли курить, когда Кэл принимает гостей, и встал.
— Ты! — резко сказал я.
— Как видишь, — ответила она. Она улыбалась. Она настолько не выходила у меня из головы, что я почти не удивился ее появлению — даже чувствовал приятную неизбежность.
— Так, значит, это ты моя двоюродная сестра, — сказал я. — Моя фамилия…
— О, зови меня просто сестрой, — ответила она.
Я был в подходящем настроении для фарса, раз уж его подбрасывал блаженный случай. Понимаете, я наконец собирался пожить — а жизнь для меня означала безответственность.
— Ах! — ответил я с иронией. — Ты, как говорится, будешь мне сестрой.
Может, вчера ночью, под лунным светом, она и вызывала у меня мурашки, но теперь… Чувствовалась по-прежнему и щекочущая нервы примесь опасности — таилась где-то в глубине. Нo девушка была миловидна и стройна, и я не понимал, что могло мне навредить. Если бы и навредило, если бы я и угодил в неприятности, у меня не было ни родственников, ни единого друга, чтобы за меня волноваться. Я был один как перст, и потому меня даже отчасти радовала мысль о неприятностях — это тоже та жизнь, о которой я мечтал. Меня как раз ждал заработок, а она возбудила мое любопытство. Мне не терпелось узнать, чего она добивалась на самом деле.
— Сам собой напрашивается вопрос, — сказал я, — что ты делаешь в этой… в этой… — Я не мог найти слова для этой комнаты — этого воплощения самодовольства под маской профессиональной богемности.
— О, я здесь по своим делам, — ответила она. — Я же рассказывала вчера вечером, или ты забыл?
— Вчера вечером ты собиралась унаследовать землю, — напомнил я, — и в таком случае с подобных мест не начинают. Тогда стоило навестить… ну… стоило навестить какого-нибудь политика… министра… скажем, Гарнарда. Вот он метит высоко, верно?
— Разумеется, — ответила она, — он метит высоко.
Вы, конечно, помните, что в те дни Гарнард считался не более чем темной лошадкой. Я плохо в этом разбирался и презирал политику в целом; она меня попросту не интересовала. Гарнарда я не любил беспричинно; быть может, из-за его малость загадочного лица — малость неприятного. Короче говоря, в стране тогда не существовало оппозиции, а в кабинете боролись два течения — черчиллевское и гарнардское — и Гарнард был темной лошадкой.
— О, что-то у тебя не сходится, — сказал я любезно. — Если он метит высоко, что же тогда с тобой?.. Разве что и он из Четвертого измерения.
— О, мы оба — оба, — ответила она.
Я поневоле восхитился безмятежностью, с которой она превратила мои доводы в свои. И был очень доволен — мне-то все это казалось приятным дурачеством…
— Надеюсь, однажды ты скажешь, кто ты? — спросил я.
— Говорила, уже несколько раз, — ответила она.
— О, сегодня ты меня не напугаешь, — заверил я, — только не здесь, да и зачем тебе это?
— Я уже говорила, — повторила она.
— Ты сказала, что ты моя сестра, — сказал я. — Но моя сестра скончалась много лет назад. Впрочем, если тебе так нравится, если так хочется быть чьей-то сестрой…
— Хочется, — ответила она. — Понимаешь, мне же нужно место в этом мире.
Я знал, что с моей фамилией можно иметь очень хорошее место в мире. Мы были Грейнджерами из Этчингема… о, да со времен потопа. И если эта девушка так хочет стать моей сестрой и Грейнджер, какого черта ей мешать, коль это позволит нам продолжать нынешние отношения? Я уже целую вечность не разговаривал с женщиной — по крайней мере, с такой красивой. Я словно вернулся из тех мест, куда пропадают младшие сыновья, — и кто знает, может, в наше время девушкам полагается выбирать себе даже братьев.
— О, расскажи еще, — сказал я, — кому не захочется узнать собственную сестру получше. Ты и достопочтенный Чарльз Гарнард — из Четвертого измерения. Кто еще будет из вашей братии?
— Только еще один, — ответила она.
И подумать только! Им оказался Фокс, редактор моего журнала.
— Ты выбираешь персонажей с очаровательной неразборчивостью, — сказал я. — Фокс, знаешь ли, болван; он-то далеко не уйдет.
— О, он уйдет очень далеко, — ответила она, — но только не дойдет. Фокс сражается против нас.
— О, так между вами вражда? — спросил я. — Вы сражаетесь со своими же.
— Мы сражаемся со своими же, — ответила она. — Я буду загребать жар руками Гарнарда, а потом избавлюсь от него.
Это уже начинало утомлять. Понимаете, я-то в этой сцене видел завуалированное заигрывание — и хотел перейти к следующему шагу. Но приходилось выслушивать ее фантастические мысли об устройстве мира. Выходило, что идет дуэль между учредителем газет Фоксом и министром финансов Гарнардом. Фокс — вместе с министром иностранных дел Черчиллем и их сторонниками в качестве пешек — ставил, как он это называл, на Старую Нравственность против Гарнарда — циничного и аморального политика.
Я терял терпение. Хотелось покончить с этим и перейти к более тесному знакомству. Мне казалось, она выдумывает эти глупости, чтобы не дать расспрашивать о ее делах с Кэлланом. Но меня не интересовали ее дела; меня интересовала только любовь. Что до Фокса, Гарнарда и Черчилля — министра иностранных дел, который в самом деле был мне симпатичен и отстаивал политическую добросовестность, — возможно, на их примере она хотела аллегорически донести какие-то истины, но меня это не интересовало. Хотелось найти тему, которая могла бы уже увести от этого фарса с Четвертым измерением.
— Дорогая моя сестра, — начал я.
Но проклятый Кэллан передвигался, как чертов любитель подслушивать, носил мягкие тапочки и выскакивал из-за ширм. Наверняка у него и об этом был роман.
— Так, значит, она твоя сестра? — внезапно раздался его голос позади меня. — Как странно, что ты не узнал почерка…
— О, а мы не переписываемся, — легкомысленно ответил я. — Мы такие разные.
