Текст: Руслан Манеев
Рустем Ринатович Вахитов — кандидат философских наук, писатель, публицист. Специалист по русскому евразийству 1920-30-х годов. Среди его работ — монография «Евразийство: логос. Эйдос. Символ. Миф» (2023), книги «Революция, которая спасла Россию» (2017) и сборник фантастических рассказов «Коммуникатор» (2024). Своё видение культры "красных" Рустем продолжает в двух новинках: в уже вышедшей книге "Ленин и мы. Разоблачение мифов" (2025) и в только поступившем в продажу сборнике "У нас была великая культура" (2025).
"У нас была великая культура" - безаппеляционное название, но больше в этой книге про осмысление гражданской жизни через культурный комплекс: "блатную" песню, кинокомедии Гайдая, мультфильм позднесоветской эпохи "Ну, погоди!", праздничные традиции - и не только.
Это не книга-обзор, -экскурсовод или книга-надгробие. "У нас была великая культура" - несмотря на явное приобщение в названии, в книге представлен конкретный авторский взгляд на феномены культуры Союза, сказать лучше: гражданская позиция по отношению к культуре. Поэтому у героев и коллизий истории в изложении Рустема Вахитова свои политические оценки. Отсюда резкая критика персонажей истории.
В сотрудничестве с редакцией КПД предлагаем фрагмент статьи об Александре Блоке и принятии интеллигенцией Русской революции.
Рустем Вахитов, "У нас была великая культура"
М.: АСТ, 480 с. - 2025.
У Блока есть замечательная по содержанию статья — «Интеллигенция и революция», написанная в январе 1918 года и напечатанная в левоэсеровской газете «Знамя труда» (Блок был не большевиком, а левым мистиком-народником и среди партий многопартийной ещё Советской власти ему были ближе левые эсеры). В этой статье поэт полемизирует с теми своими знакомцами из интеллигентского сословия, кто, испугавшись хаоса и буйства революции, завопил: «Россия гибнет!», «России больше нет!». Блок не соглашается с этим и говорит пророческие слова: «России суждено пережить муки, унижения, разделения; но она выйдет из этих унижений новой и — по-новому — великой». Так оно и вышло.
Но откуда поэт почерпнул такую уверенность? Полагаю, он верил в силу и мощь своего народа, в его энтузиазм, в целеустремлённость и волю вождей, которых выдвинет революционный народ. Короче, Блок верил в творческую состоятельность народной революции.
Он увидел разницу между интеллигентской февральской и подлинно народной, по Блоку — почти космической — революцией Октября: «Теперь, когда весь европейский воздух изменён русской революцией, начавшейся „бескровной идиллией” февральских дней и растущей безостановочно и грозно, <...> поток, ушедший в землю, протекавший бесшумно в глубине и тьме, — вот он опять шумит; и в шуме его — новая музыка». И эта революция, охватившая многомиллионные низы империи, революция поднявшегося народа несла с собой не лозунги «парламента», «разделения властей», «конституции», о чём твердили февралисты, а требование... обновления мира, прихода более справедливой и чистой жизни! «„Дело художника, обязанность художника — видеть то, что задумано, — пишет Блок, — слушать ту музыку, которой гремит разорванный ветром воздух”. Что же задумано? Переделать всё. Устроить так, чтобы всё стало новым; чтобы лживая, грязная, скучная, безобразная наша жизнь стала справедливой, чистой, весёлой и прекрасной жизнью».
Ни больше, ни меньше! Декадентская интеллигенция ползала по земле, пища об европейских демократических институциях, о национальном демократическом государстве, не идя дальше требований политических свобод a la буржуазная Европа, а народ мечтал о царстве справедливости! И с кем по пути поэтам и художникам — спрашивает Блок — с пресмыкающимися перед обветшалыми кумирами буржуазной Европы или с народом, рвавшимся в новую эру, в новый эон? Ответ очевиден.
И затем поэт констатирует, будто припечатывая к доске позора своим чеканным словом тех, кто сейчас любит посплетничать об «Октябрьском перевороте»: «Когда такие замыслы, искони таящиеся в человеческой душе, в душе народной, разры-вают сковывавшие их путы и бросаются бурным потоком... — это называется революцией. Меньшее, более умеренное, более низменное — называется мятежом, бунтом, переворотом. Но это называется революцией».
Итак, Октябрьская революция против Февральского переворота. Народная стихия против интеллигентского кривлянья с красными бантами на лацканах. Принять путь восставшего народа — значит последовать за высшими гениями русской национальной культуры — уверен Блок. «Передо мной — Россия: та, которую видели в устрашаю-щих и пророческих снах наши великие писатели, тот Петербург, который видел Достоевский; та Россия, которую Гоголь назвал несущейся тройкой», писал он и заключал: «Русские художники имели достаточно „предчувствий и предвестий” для того, чтобы ждать от России именно таких заданий. Они никогда не сомневались в том, что Россия — большой корабль, которому суждено большое плавание. Они, как и народная душа, их вспоившая, никогда не отличались расчётливостью, умеренностью, аккуратностью... Для них, как для народа, в его самых глубоких мечтах, было всё или ничего»
Вадим Валерианович Кожинов ещё в 1990-е годы открыл тот факт, который усердно замазывали в былые времена те, кто хотел превратить историю Великой Революции в хрестоматийный глянец. В 1917–1921 годах борьба велась не между революционерами, мечтавшими о социализме и коммунизме, и белыми — реакционерами, желавшими вернуть монархию и старый строй. Реакционеры, монархисты, черносотенцы проиграли свою борьбу в марте 1917-го, когда царь отрёкся от престола. С октября 1917-го друг другу противостояли не роялисты и революционеры, а сторонники Октябрьской революции и Февральского переворота, как об этом и написал Блок в «Интеллиген-ции и революции». «Белыми» (на манер французских роялистов) защитников Учредительного собрания и объявленной им «Российской демократической республики» именовали только большевики, желая уличить их в том, что они якобы мечтают о «царском троне». Сами же колчаковцы, деникинцы и врангелевцы именовали себя «добро-вольцами», «демократами», «русскими националистами». И были они за демократию европейского типа. Некоторые из них, правда, желали установления монархии, но не той, что была в России до февраля, а конституционной, на английский манер, с парламентом...
Понятно, что эти идеи — конституционализм, либеральный национализм, парламентаризм — были мало понятны простым крестьянам, которые и слов-то таких не знали. Крестьянам гораздо яснее были большевистские лозунги о земле, мире и власти Советов. Крестьянами двигала вековечная мечта о царстве справедливости, отразившаяся в фольклоре, сказаниях и песнях, в многочисленных народных ересях, что так ярко изобразил Бердяев в «Истоках и смысле русского коммунизма».
И Блок принял Октябрьскую революцию и Советскую власть, встав на сторону этого народа, в отличие от своих бывших сотоварищей — писателей и поэтов-декадентов Серебряного века, взявших сторону февралистов — представителей обуржуазившихся высших классов. Те вопили, что «победил хам!». Надо сказать, действительно, народное возмущение сопровождалось перехлёстами и даже варварством и вандализмом — это правда, которую тоже скрывать нельзя. Восставшие крестьяне, рабочие, солдаты сжигали библиотеки, уничтожали шедевры искусства во дворцах и имениях, которые они занимали. Революционная стихия, как и вешняя вода, не может не нести с собой грязную пену и мусор.
И Блоку не меньше, чем антисоветчикам-декадентам, было горько видеть это. Поэт был далёк от того, чтоб оправдывать вандалов. Но он понимал, что у такого поведения есть свои причины. В той же статье Блок пишет: «Почему гадят в любезных сердцу барских усадьбах? — Потому, что там насиловали и пороли девок: не у того барина, так у соседа. Почему валят столетние парки? — Потому, что сто лет под их развесистыми липами и кленами господа показывали свою власть: тыкали в нос нищему — мошной, а дураку — образованностью». При этом Блок уверен: революция, как и всё, имеющее в своей основе высокую мечту, в итоге переплавит зло в добро. Открыв широчайшие перспективы детишкам крестьян, рабочих, извозчиков, прачек, кухарок, революция породит новую культуру —достойную наследницу старой, и дети тех, кто жёг в 1918-м библиотеки и столетние парки в барских усадьбах, сами станут учёными, писателями, поэтами, педагогами, инженерами… Вслушайтесь, какая вера в творческую силу народа сквозит в словах поэта! «Не бойтесь разрушения кремлей, дворцов, картин, книг. Беречь их для народа надо; но, потеряв их, народ не всё потеряет. Дворец разрушаемый — не дворец. Кремль, стираемый с лица земли, — не кремль. Царь, сам свалившийся с престола, —не царь. Кремли у нас в сердце, цари — в голове». Так и должно быть, Блок ведь — великий русский поэт, а великий художник всегда отталкивается от народной культуры, его творчество народно, он с народом связан теснейшей и глубинной связью.
И Блок оказался прав. Появились из выпущенного на свободу половодья народного крестьянские сыны — поэт Твардовский, полководец Жуков и тысячи, тысячи тех, без кого уже невозможно представить русскую культуру, культуры других народов СССР. А что же старорежимные интеллигенты, гордившиеся своей «культурностью» и не подавшие руки Блоку, поскольку он-де «продался хамам»?
Возьмём, к примеру, ту же Гиппиус. В 1918 году она подарила знакомцу по символистскому цеху свой сборник «Последние стихи», буквально нашпигованный ядом ненависти к Октябрьской революции. Блок ещё довольно осторожно и мягко на него отреагировал:
- И что Вам, умной, за охота
- Швырять в них солью анекдота,
- В них видеть только шантрапу?
Мог бы и посильнее что-нибудь сказать. Совсем другие слова, похлеще, вспоминаются, когда читаешь эти злобные строфы:
- Мысли капают, капают скупо,
- нет никаких людей...
- Но не страшно... И только скука,
- что кругом — всё рыла тлей.
- Тли по мартовским алым зорям
- прошли в гвоздевых сапогах.
«Мартовские алые зори» — это идеалы февральской революции (по новому стилю она была в марте). А «нелюди» с «рылами» — это… родной русский народ в серых шинелях с большевистскими красными флагами… Настоящий, реальный народ, а не тот цветистый лубок, который за него принимали завсегдатаи декадентских салонов. Для этой «восставшей черни» «изящная» символистская поэтесса не жалеет самых грубых ругательств. Они у неё и «дьяволы и псы», и «ночная стая» и «серые обезьяны»!
- Ночная стая свищет, рыщет,
- Лёд по Неве кровав и пьян...
- О, петля Николая чище,
- Чем пальцы серых обезьян!
«Петля Николая» — это та самая петля, кото-рой были удушены декабристы — Пестель с товарищами по приказу Николая Первого. Стихотворение Гиппиус обращено к декабристам (она даже называет их — «Рылеев, Трубецкой, Голицын») и как бы упрекает их: «…смотрите что творит ваш „освобождённый народ”»! Теперь ей, «певице Свободы» Гиппиус, мил уже Николай с его виселицами и шпицрутенами! Теперь она желает, чтоб «хамьё» загнали в «старый хлев самодержавия», который декадентка ещё недавно проклинала:
- И скоро в старый хлев ты будешь загнан палкой,
- Народ, не уважающий святынь!
Кстати сказать, что за святыни имеет в виду дама, которая воспевала со своим мужем половые извращения и мерзкий антихристианский оккультизм? Известно какие — для этих господ нет ничего святее… западной, либеральной, буржуазной «демократии» — с парламентом, с чинными депутатами, спорящими о процедурах, в то время как народ продолжает бедствовать... Казалось бы, кому придет в голову поэтизировать, воспевать громоздкую политическую машину с трудно произносимым и ещё труднее лезущим в стих названием «Учредительное собрание»? Но Гиппиус смогла!
- Наших дедов мечта невозможная,
- Наших героев жертва острожная,
- Наша молитва устами несмелыми,
- Наша надежда и воздыхание, —
- Учредительное Собрание, —
- Что мы с ним сделали...?
Разве способна понять эта «либеральная Муза» слова Блока о народе, мечтающем о справедливости и о том, что настоящий художник должен быть непременно на стороне мечтающего и страдающе-го народа? Она же настоящая зомбированная сектантка, только сектанты хоть Богу молятся, скудно и худо ими понимаемому, а наши интеллигенты-декаденты — Учредительному Собранию! Понят-но, что Ленин на пару с матросом Железняком, распустившие это собрание (поскольку для них оно было никаким не Богом, а кучкой политиканствующих буржуа, не имеющих отношения к истинному народному волеизъявлению), — «ужасные кощунники», которым «прощения нет».
И как же кончили эти господа, проклявшие свой народ, объявившие его «обезьянами» и «хамами»? Плохо кончили. Господин Мережковский — муж Гиппиус — тем, что в оккупированном немцами Париже по радио приветствовал Адольфа Гитлера, сравнив усатого фюрера с... Жанной д` Арк! Его поклонники уверяют, правда, что не в Париже, а в Биаррице и не Гитлера с Жанной д` Арк, а Сталина с антихристом… Но при этом он сделал это в присутствии немцев, вызвав их аплодисменты, в то время, когда его стране грозило немецкое вторжение! Это ли не коллаборационизм?
Зинаида Николаевна недалеко ушла от мужа. Правда и её нынешние антисоветчики-литературоведы пытаются «отмазать». Пишут, что она осудила речь мужа, что в своих дневниках обзывала немцев «чёрными роботами». Но давайте заглянем в эти её дневники. Июнь 1941 года. Гиппиус получила известие о нападение Германии на Россию-СССР, на её Родину, что ни говори. Гиппиус пишет: «Два слова только: сегодня Гитлер, завоевавший уже всю Европу, напал на большевиков. Фронт — от Ледовитого океана до Чёрного моря. Помогают Финляндия, Румыния и др. Объявление войны любопытно». То есть Гитлер у неё напал не на Россию, а «на большевиков», и ей, видите ли, любопытно, чем же всё кончится? Будто речь не о родном народе, а о подопытном лабораторном животном. Ах да, она же сама в «Последних стихах» называла всю Россию помимо горстки демократствующих декадентов и декадентствующих демократов «серыми обезьянами».
Ненависть к своему народу всегда только так и кончается. Тем, кто сегодня осуждает поэта Блока за то, что он принял советскую народную революцию, стоит подумать о бесславном конце «руки не подавших» Блоку.
