Текст: Виктор Антонов, журналист, поэт
Фото предоставлены автором
Текст предоставлен в рамках информационного партнерства «Российской газеты» с газетой «Биробиджанская звезда» (Биробиджан)
29 января исполняется 160 лет со дня рождения А.П. Чехова. А 26 января 1890 года в русских газетах было анонсировано путешествие писателя на «каторжный остров» – Сахалин. Но немалую часть книги об этой поездке занимает чеховское открытие Сибири и Приамурья в качестве публициста.
В 2019 году был осуществлён уникальный проект Общественного благотворительного фонда «Возрождение Тобольска» и Отдела рукописей Российской государственной библиотеки – факсимильное издание чеховского «Острова Сахалин» с оптико-электронной реконструкцией рукописи и комментариями. Главным двигателем процесса стал подвижник книжного искусства, пропагандист истории Сибири и русской культуры, президент означенного выше фонда Аркадий Елфимов.
В статье-рецензии «Чехов. Мотивация Сибирью» за авторством Василия Дворцова, говорится, что рецензент был потрясён «монументальностью замысла и ювелирностью исполнения», увидев «соборный труд учёных, техников, типографов, художников и писателей». Что же особенного в информационной начинке издания?
Поездку Чехова на тот край империи, которым подданных этой империи обычно стращали, многие чеховеды до сих пор называют «загадочной». Антону Павловичу с его болезнью лёгких впору было бы ехать во французскую Ниццу или на горные курорты Швейцарии. А он вдруг устремился туда, где эту самую чахотку подхватывали на раз. Ему ли – врачу – было не знать, чем подобное «легкомыслие» могло обернуться? Но выбор был сделан. И несомненно, то был выбор моральный. Только необходимость сделать моральный выбор может подтолкнуть человека на кажущийся сторонним наблюдателям «странным» и самоубийственным поступок.
Об этой поездке отечественные литературоведы давно сделали такой вывод: «на Сахалин поехал Антоша Чехонте, а вернулся Антон Павлович Чехов».
И задаются вопросом: что же такого могло произойти с ним летом-осенью 1890 года? Можно поискать ответа в воспоминаниях современников, в письмах А.П. Чехова, написанных до, во время и после знаменитой поездки.
Читая их, мы видим: молодой (30 лет) беллетрист и драматург преодолел почти пять тысяч вёрст Сибирского тракта «путём конно-лошадиным» (выражение самого А.П. Чехова), прошёл на пароходах Байкал, Амур, три моря и два океана. Практически кругосветка! И значительная часть её – в условиях далеко не подходящих для праздного туриста, «по отчаянным дорогам, в распутицу, на лодках между льдинами или пешком, по колено в ледяной воде, под дождём и снегом». Книгу же о заявленной цели своего путешествия Чехов закончит и выпустит только через пять лет. А оригиналы собранных в поездке материалов уничтожит…
Чего ждали (и ждали ли) в читающей России от рискованной поездки Чехова? 26 января 1890 г. газета «Новости дня» дала такой анонс: «А.П. Чехов предпринимает путешествие по Сибири с целью изучения быта каторжников. Приём совершенно новый у нас...» В настоящее время его бы назвали «Проверено на себе». Или ещё в советские годы была рубрика «Журналист меняет профессию».
Но «эффективный менеджер» XIX века нашёл в действиях врача-литератора лишь «совершенно новый приём» - там, где человек трезвый увидит смертельный риск для литератора-путешественника по Сибири, Забайкалью и Дальнему Востоку XIX века. А публика ожидала журналистских сенсаций, криминальных историй и «обличений». А.П. Чехов – корреспондент «Нового времени», и любые его «разоблачения» для широкой публики – не более чем разновидность развлечений. Воистину, нет ничего страшней самодовольного мещанства и ничего опасней простого желания заработать, и только. Не важно, на чём и как…
Не лучше и прямолинейное толкование сложных вещей с опорой на «беспристрастный документ». Вот что Чехов пишет 16 мая (4 мая по ст. ст.) в Ишиме:
«Видно, что эти люди, пока плыли сюда на арестантских баржах, скованные попарно наручниками, и пока шли этапом по тракту, ночуя в избах, где их тело невыносимо жгли клопы, одеревенели до мозга костей; …на этом свете они уже не люди, а звери…»
«Хорош гуманист Антон Павлович!» – обрадованно воскликнет искатель исторических сенсаций. – «Где же тут сострадание к осуждённым? Они же для него «звери»! Верно, что он лишь искал славы и сенсаций по заданию редакции». И невдомёк «правдорубу», что в жестоких словах и заключено высшее сострадание умного писателя: Чехова-гуманиста ужасает процесс расчеловечивания в условиях каторги. Он ужасается не им – каторжникам, а за них – за каторжников. 130 лет прошло со времени той чеховской поездки, а люди всё не могут её понять и простить…
Для чего делаются издания, подобные черновикам «Острова Сахалин»? Чехов ведь был достаточно откровенен в своём описании каторжного острова и нравах встреченных им жителей Сибири и Приамурья.
Но черновики с авторской правкой важны не столько для поиска чего-то «неизданного», сколько для понимания психологии автора в момент работы над серьёзной книгой. Скажу больше – это необходимо для нашего с Чеховым соощущения страшной внутренней драмы, происходившей в душе автора.
Когда видишь, какие именно слова, фразы вычёркивались или переделывались А.П. Чеховым в ходе работы над окончательным текстом книги «Остров Сахалин», понимаешь, что он вовсе не включал в себе внутреннего цензора, боясь сказать что-то лишнее. Напротив, здесь видно, как автор едва сдерживается от очень резких выражений в адрес отдельных «персонажей» своего документального повествования, стараясь сам остаться человеком, после увиденного «расчеловечивания» каторжников и их надзирателей.
После выхода Елфимовского издания рукописи Антона Павловича «без купюр» автор этих строк специально перечитал «Остров Сахалин». В том виде, в каком он давно известен российскому читателю. И поймал себя на мысли, что, говоря об этой книге, читатели, критики и даже краеведы редко упоминают, что фактически она начинается очерком «По Сибири». Начиная свои дорожные записки, Чехов поначалу пытается оставаться писателем-художником, работать в освоенной им манере, описывать виденные в долгом пути пейзажи, быт сибиряков. Но скоро срывается с привычного описательного стиля, как сердце срывается с ритма.
Увиденное в Сибири для него, выражаясь современным языком, «неформат».
«Неформат» во всём – от природных видов до бытовых нравов встреченных им на длинном пути людей. Даже сибирская бедность иная, чем знакомая ему по западной или южной части страны. Знакомые изобразительные средства не работают, не передают полно и адекватно вновь узнанное. И вот писатель-художник на наших глазах, строка за строкой, превращается в журналиста-публициста. Это творческое превращение происходит в прямом смысле слова на ходу – в дороге.Но пока в Чехове рождался журналист (в письмах друзьям и коллегам он не случайно упоминал, что ранее как журналист не написал ни строчки), писатель жертвует очень многим из увиденного, которое он так и не сумел «переформатировать» и изложить на бумаге.
Часть «По Сибири» менее подробна по сравнению с главами, описывающими путешествие по Амуру, и, на взгляд автора этих строк, не отличается единством стиля. А «Остров Сахалин» – уже чрезвычайно плотное, информативное, местами даже деловое письмо с кратким анализом ситуации, действий и их социальных и медицинских последствий. Последнее особо отличает книгу Чехова от любого другого документально-художественного произведения о Сахалине.
Книгу эту я впервые прочитал во время службы в Советской Армии, в части, стоявшей под Южно-Сахалинском. В самом городе побывал в краеведческом музее, расположенном в бывшей резиденции японского генерал-губернатора провинции Карафуто. Там был (вероятно, и до сих пор есть) застеклённый шкафчик с различными изданиями «Острова Сахалин». Интересно, что в 2005 году в местном книжном издательстве вышел сборник стихотворений «Сахалинские поэты – Чехову». Эта живая и искренняя вещь – свидетельство благодарности сахалинцев Антону Павловичу, который фактически единолично «ввёл» далёкий остров в бескрайнее пространство русской литературы.
В заключение скажу ещё вот о чём. Перечитывая знаменитую книгу сейчас, а также письма Чехова, посланные им с дороги родным, друзьям и издателям, не удержавшись, начал делать выписки чеховских замечаний и «удивлений» о делах Приамурских. На Дальнем Востоке страны писатель провёл крупнейшее журналистское расследование. И показал, что из себя в реальности, а не в чиновничьих отчётах, представляет жизнь окраины России. Оказалось, некоторые из описаний до жути актуальны и сейчас!
Вот каким предстало Приамурье Чехову в 1890 году, судя по записям в дневнике и отправленным с дороги письмам:
5 июля (23 июня по ст. ст.) – станица Покровская: «Берега до такой степени дики, оригинальны и роскошны, что хочется навеки остаться тут жить…».
9 июля (27 июня по ст. ст.):«27-го я гулял по китайскому городу Айгуну. Мало-помалу вступаю я в фантастический мир».
Благовещенск: «По Амуру живёт очень насмешливый народ; все смеются, что Россия хлопочет о Болгарии, которая гроша медного не стоит, и совсем забыла об Амуре. Нерасчётливо и неумно».
10 июля (28 июня по ст. ст.) – посёлок Радде: «В каюте летают метеоры – это светящиеся жучки, похожие на электрические искры. Днём через Амур переплывают дикие козы. Мухи тут громадные».
12 июля (30 июня по ст. ст.) – Хабаровка (Хабаровск): «…не мог не поворчать на то, что здесь, на Дальнем Востоке, всё как-то не так»…
Я согласен: классик потому и классик, что его мысли и слова – вечны. Но почему остаются вечными в смысле их нерешённости чеховские вопросы, поставленные в период исполнения писателем журналистской роли? Нет у меня на то ответа. Есть новый вопрос: неужели вот это и значит «Жить по Чехову»? За что мы так с Антоном Павловичем?
