Фото: rsute.ru
Когда сарай, кряхтя и вздыхая, повалился всей своей темной массой вперед и вбок, над двором всплыло серое облако пыли и все поневоле отступили назад. Сарай был такой старый, что никто не захотел возиться с ним, разбирая на доски. Просто подцепили тросы к угловым бревнам и стропилам крыши и дернули разок колесным трактором «Беларусь».
Через день завалы разобрали и очистили место для нового сарая. Весь мусор увезли, и только красный гранитный валун остался лежать никому не нужный под старым тополем. Он валялся там долго, а потом как-то незаметно исчез, словно стертый текучим временем. Теперь я жалею, что не сохранил его. Нет, ничего особенного в том камне не было – обычный гнеток для кадки под квашеную капусту. Но мне его жаль, и чем дальше уходит время капустных кадок, дровяных сараев и воскресного домино под дворовыми тополями, тем больше жаль…
Эх, детство, детство! Ускакало красно-синим мячиком, упорхнуло пестрой бабочкой, словно беззаботное лето, улетело белогрудой ласточкой в дальние края. Только память неугасимую по себе оставило. Первые морозы, утренний иней и ранний снег неизбывно вызывают в памяти веселую картинку из детства – «капустный день»…
Еще с утра в доме необычная суета и движение. В кухне горой пушечных ядер высится горка светло-зеленых кочанов, пахнущая осенней крахмальной свежестью. Из сарая приносятся специальные корыта, достаются с антресолей сверкающие, из нержавейки, тяпки с отполированными ладонями ручками. Тяпки – тайная гордость отца и явная зависть соседей – изготовленые им самолично, по форме похожие на старинные топорики из сказки о Царе Салтане, они остры и тихо звенят, когда отец цепляет острие толстым ногтем.
Во дворе ребятня весь день хрустит морковками и кочерыжками (грызи кочерыжки – зубы будут крепки, как у зайца!), а из распахнутых окон дома на улицу имени неведомого ученого Александровича доносится «трупп–хрупп, трупп-хрупп»: все разом тяпают капусту на засолку.
Запах соли, капустного сока, морковки, а попозже, к вечеру, и водочки, и картошечки жареной разливается по округе, создавая ощущение праздника. «Пап, дай потяпаю!» – «Ну, держи. Да помельче, помельче и поглубже протяпывай, но по дну не колоти…»
А вот этот вилок мы тяпать не будем, мы его целиком в кадку положим, хорошо его будет по зиме выудить из погреба, выложить на стол, распластать на крупные куски и – к картошечке да под водочку…
Вроде рецепт на всех один, а капустка у всех по-разному усаливается. Может, и есть у каждого свой секрет, да никто не выспрашивает, каждый считает, что его капустка самая-самая!
Взрослые чужое уменье хвалят, а ребятишки, конечно, своих наперед ставят: у нас мамка капусту вкуснее всех квасит. А у нас с яблоками! А у нас с клюквой! Да у меня козырь неубиваемый – зато у нас тяпки самые красивые! Тут уж кто спорить станет…
Все захвачены капустной кутерьмой, бегают из квартир в сарай, из сарая в квартиры. То и дело крики со двора:
– Васька, паршивец, ты кружок от кадки упер?! Куда дел, признавайся, опять колесо делал?
– Наташа, быстренько сбегай в «деревяшку» за солью, да бери крупную, серую, а то ты в прошлый раз «Экстру» додумалась принести – она не годится, поняла?
Только новенькие со второго этажа, недавно переехавшие в дом, не тяпают капусту, и их Андрюшка, мой сверстник, грустный бродит среди ребятни. А мне не жалко, у нас кочерыжек навалом, бери, пожалуйста!
Вечером взрослые гуляют, ходят друг к другу в гости, сначала говорят про капусту, кто сколько да как засолил, а потом уж и не поймешь – про что…
На столе чего только нет – и холодец, и селедка, и колбаска, капустка тушеная со свининкой… Интересно забиться в уголок и слушать, о чем говорят, как песни поют, про что спорят…
А из угла смотрит на всех строгий лик. И если кто крепкое словцо употребит, вроде даже как морщится осуждающе. Бабушка говорит – грех! И вот что интересно и непонятно. Говорят – Боженька, значит – она, а на иконе дяденька с бородой нарисован…
На застолье пригласили Андрюшкиных родителей, братья ушли к друзьям в соседний подъезд, а меня отправили к Андрюшке: поиграйте там, книжки полистайте…
У Андрюшки в квартире хорошо. Как сказала Наташка из соседнего дома – шикарно! Мебель полированная так и льется отсветами. На толстом красном (прямо на полу!) ковре – игрушечная железная дорога, на диване вразброс толстые глянцевые книжки с яркими картинками, люстра небывалая, сверкающая хрустальными ромбами, кресла мягкие, уютности необыкновенной… А на круглом столе посреди комнаты огромная хрустальная ваза. А в вазе шоколадные конфеты – горкой! А Андрюшка на конфеты не смотрит, картинки про Шерлока Холмса мне показывает
– Андрюх, а че ты конфеты не ешь? Вон их сколько, возьмешь – и не заметят. Они же не считаны?
– Ну их, надоели! Кочерыжка лучше… А хочешь – ешь, папка еще купит.
– А родители не заругают?
Удивительные вещи происходят на белом свете. Оказывается, можно не хотеть шоколадных конфет! Да я тебе мешок кочерыжек, не глядя, сменяю на эти конфеты из вазы. А нам мамка раз в неделю приносит с работы по кулечку «подушечек» «от лисички». Говорит, шла по луговине, лисичку встретила, та для нас с братьями конфеты просила передать. Ну, мы маленькие были – верили, конечно, а теперь в школу ходим, понимаем: в магазине мамка «подушечки» покупает, но, чтоб не огорчать, притворяемся, что верим…
За окном кромешная тьма. Смеясь чему-то, на второй этаж поднимаются Андрюшкины родители. Я бреду вниз, в свою квартиру. Карманы у меня набиты шоколадными конфетами – веселая и красивая Андрюшкина мама положила: с братьями только поделиться не забудь! Не забуду, не забуду – с ними забудешь…
Новый сарай посерел от дождей и покосился от времени. Андрюшка давным-давно уехал в другой город. Родители его развелись, и веселая, красивая мама хотела утопиться в ванне.
Теперь никто не квасит капусту в кадках. Зачем, если есть стеклянные трехлитровые банки, которые у нас почему-то принято называть баллонами. Веселых общих «капустных дней» давно нет – каждый сам по себе. И в волейбол целым двором не играют, и ключи, уходя из дому, под коврик не кладут. И… Да что там, стерло время былую жизнь, как стерло из-под старого тополя красный гранитный валун. Впрочем, нет уже и самого тополя, лишь пенек торчит посреди двора…
А «капустный день»… «Капустный день» затаился где-то в глубине памяти и нет-нет, да и всплывет из призрачных глубин, вызванный знакомым запахом первого прозрачного морозца, утреннего инея и осторожного раннего снега…
ЧТО ГЛАВНОЕ В ОКРОШКЕ
Август, солнце в зените и жара звенит. Муха разомлела между рамами и лишь изредка взжужживает. Время к обеду и в желудке поурчивает. Кстати, анекдот знаете?
- Давай окрошку сделаем.
- Давай. Только без всяких там овощей, колбасы, яиц…
В окрошке главное – что? Конечно, не пиво! Ну а кроме шуток? Главное, делать её с охотой, с предвкушением, можно сказать с любовью. Борщ – дело вкусное, но затяжное. А мы вот на скорую руку, но не торопясь. Берём зелёный лучок, неторопливо промываем его под холодной водой. И лук моем и удовольствие получаем. Тяпаем его вострым ножичком – хрум-хрум-хрум - на деревянной доске, а потом кладём в ёмкость и смешиваем с крупной солью. А потом толкушечкой, опять же деревянной, тщательно разминаем его. В столовых и ресторанах этого, как правило, не делают. Поэтому окрошка там не настоящая, не живая, не такая духовитая, какой ей положено быть. Оставляем размятый лук пропитываться солью, и берёмся за другие ингредиенты.
Заранее сваренную картошку в мундире – чуть-чуть, самую малость недоваренную, чтобы не разваливалась, режем кубиками – крупными или мелкими – это уж на вкус индивидуума. Потом огурчики. Потом сваренные вкрутую яйца.
Это основа. Дальше – изыски. Есть, например, любители рубить в окрошку квашенную капусту. Можно? Конечно, можно – не противоречит. Дальше ещё интереснее. Самый простой вариант порубить варёную колбасу – такой нехитрый вариант «мясной» окрошки. Кто-то скажет – фи, колбаса! Правильно! Лучше нарезать куриное филе или отварную телятину. В былые, кстати, времена, в окрошку полагалось заправлять жареное мясо! Всё, конечно, хорошенько перемешать, наслаждаясь огуречно-луковым запахом, пробуя «на соль». И дать этой смеси немного постоять, пропитаться луковым и огуречным соком.
Да – чуть не забыл! Есть любители крошить в окрошку помидорчики. Хоть классическая окрошка такого ингредиента не предполагает, я не против, и даже – за. Помидоры украшают окрошку и зрительно, и вкусово. Но не настаиваю, не настаиваю. Как не презираю и тех, кто тяпает в окрошку редиску. А ведь классическая окрошка редиски не признаёт; не заправляли никогда русскую окрошку редиской. Да сами убедитесь - полистайте, скажем, книгу Софьи Драгомировой «В помощь хозяйкам», изданную сто десять лет назад аж в 1909 году.
Теперь что? Теперь – квас. Какой квас? Это тоже дело вкуса. Но окрошка на магазинном «бутылочном» квасе – это перевод продукта. Есть можно, но – от безысходности. Бочковой квас – другое дело. Это уже более или менее – зависит от того, как квас изготовлен. Но самый смак – это квас домашний, и лучше всего по деревенскому рецепту – ядрёный, крепкий, ароматный.
Эх, бывало, возвращаешься из лесу из набега в дальний лес за земляникой – жарища! – вода в бутылке, заткнутой тряпицей давно выпита, босые ноги взбивают пыль по над просёлком, пить хочется – страсть! Идёшь и думаешь, доберусь до дедовой избы, три ковша квасу выхлебаю. А придёшь, хлебнёшь раз, другой, третий – и жажды как не бывало…
Впрочем, тут тоже – дело вкуса; кто-то любит окрошку сладковатую, кто-то с кислинкой, а кто-то и с горчинкой даже.
Казалось бы, кто не знает про окрошку. А вот есть же сугубо городские люди. Даже анекдот такой имеется. Наша встреча была ошибкой. С этой женщиной нужно было расстаться немедленно после того, как она предложила разогреть окрошку. Это, конечно перебор. Но некоторые – надо же! – всю приготовленную на несколько раз смесь сразу заливают квасом! Не надо! Не надо заливать всю приготовленную смесь сразу. Положить сколько нужно в тарелку и уже в тарелке залить квасом. Остальное – в холодильник; окрошка должна быть свежезалитой. Правда, заправка долго там, в холодильнике, всё равно не простоит, будет съедена в ближайшие двадцать четыре часа. И всё же большие объёмы – про запас - готовить не стоит, главная прелесть окрошки – в её свежести.
Итак – квас, заключительный штрих – ложка сметаны и - вперёд!
Вот она – тарелочка с голубой каёмочкой. Стоит на белой скатерти, или на не струганном дачном столе, или на алюминиевом пикниковом шатком столике под шелестящей берёзой, или… да какая разница, на чём и где. Стоит и манит – ну, давай, зачёрпывай разноцветное лето деревянной – непременно деревянной! – ложкой. Хлебни со всхлипом, со смаком, с вожделением, зажмурь глаза - м-м-м-м. И зубами в горбушку ржаного – чем чернее, тем лучше – хлеба. Да не забудь в спешке желания посыпать эту прелесть – окрошку, конечно же, а не горбушку - укропчиком и петрушкой. Мама моя, что за чудо… Блаженство…
Нет-нет, ещё не всё.
Есть ещё один вариант. И не воротите нос, пока не попробуете. Нет, попробуйте, распробуйте, осознайте, и только потом решайте – нравится или всё же нет. В моей деревне вместо колбасы или мяса в окрошку кладут… кильку в томате. Правда-правда!
Знаю, как-то это необычно, как-то… И даже не знаю, как вас убедить, что – не противоречит. Да просто попробуйте! Возьмите обычную, банальную, полузабытую, советскую (она продаётся, как ни странно) банку «Килька в томатном соусе», и выложите содержимое в тарелку с окрошкой. Всё изменится – и цвет, и запах, и вкус. Но это по-прежнему будет окрошка. Другая. Но очччень вкусная. И, главное, ни в одном ресторане вы такую окрошку не попробуете. Это аутентичная окрошка. Эндемичная. Это вам не космополитичный фастфуд.
А главное ещё что? Пока готовишь это летнее чудо, столько всего вспомнишь – и детство, и деревенских друзей, и набеги на чужие огороды за первыми огурчиками-пуплятами, и бабушку, подливающую квасок из запотевшей кринки в общую большую тарелку с той же окрошкой на деревенском столе, и цыпки на ногах, смазанные сметаной, и острый запах дедовой махорки, и утомлённые взмыки коров, с тяжёлым выменем, возвращающихся с пастбища, и щёлк пастушьего кнута, и алую герань на окне, и пронзительный крик ласточек-касаток, и блики августовского солнца на ряби пруда, и грустный отъезд в город накануне сентября, и прощание с летом…
БЛИНЫ С ЗАГОРОДКАМИ
В деревне, откуда мы родом, их называли ватрушками для бедняков, а мы, когда были малыми детьми – «блинами с загородками». В общем, это были своего рода картофельные ватрушки. Нынешним детям они бы пиццу напомнили. Сначала их пекла бабушка. Хорошо зимним вечером, возвратившись с горы в ледяных варежках, с ледяными же ногами и набитыми мокрым снегом карманами шубеек, деревянными пальцами с натугой из последних сил расстегнуться-развязаться и, под ворчанье бабушки, влезть на тёплую печку. И получив в едва «владеющие» руки большую кружку парного молока и кусок «блина с загородками» судорожно вонзив зубы в пропеченный бок, почувствовать вкус картофельного пюре с корочкой, смазанной яйцом и сливочным маслом… М-м-м-м…
Потом, когда бабушки не стало, «блины с загородками» стала печь уже в газовой духовке в городской квартире мама. И нехитрое печево это стало любимым уже у наших детей. Как-то я сказал дочке:
- Запиши рецепт, поучись у бабушки (у моей мамы, стало быть) печь эти ватрушки. Дочка всё кривила мордашку и отмахивалась – зачем, всё равно у бабушки лучше получатся. «На будущее» - хотел объяснить ей, но отчего-то не смог.
Но однажды она действительно записала рецепт на обрывке тетрадного листа и несколько раз пекла «блины с загородками» вместе с бабушкой.
Рецепт очень простой:
Нужно: 1 стакан кефира, 1 чайную ложку сахарного песка, 1 чайную ложку соли, 1 чайную ложку соды в уксусе, 1 яйцо, 3 столовые ложки растительного масла, муки для мягкого теста. Заранее приготовить картофельное пюре. Тесто хорошенько размять в трубку и разрезать на части, раскатать каждую блином, защипнуть по краям загородкой, разложить картофельное пюре, верх смазать яйцом. Вынув из духовки, ватрушку нужно положить ненадолго на мелкую тарелку с налитым в неё кефиром, а потом переложить в сухую тарелку.
Теперь мамы нет. Дочка иногда достает тетрадный обрывок с детскими каракулями и затевает печево. «Блины с загородками» получаются у неё вкусными и мне, а, наверное, и ей напоминают о детстве. И всё же… Вкус почти тот же, и с виду такие же, да и рецепт тот же, но всё-таки дочкины ватрушки не такие, как были у мамы, и не такие, как были у бабушки. И я вспоминаю те, из детства, «блины с загородками» и печаль тихо сосет моё сердце…
СУХАРИКИ
Бабушка ребёнком пережила войну. И всё время помнила, что такое голод. Она никогда не выбрасывала оставшиеся после еды кусочки хлеба. Она резала их на маленькие кубики, подсаливала, взбрызгивала растительным маслом и сушила в духовке. А потом ссыпала в холщёвые мешочки и хранила. Хороши такие сухарики были с борщецом или щами… В девяностые жилось трудно, денег на всякие излишества не хватало и бабушка как-то дала горсть сухариков нашей дочке в школу – как простенькое лакомство – погрызть на переменке вместо «Марсов» - «Сникерсов», денег на которые не было.
И вдруг оказалось, что нехитрое это лакомство пришлось по вкусу. И внучке, и её одноклассникам.
А потом мы с удивлением обнаружили, что именно такие сухарики стали продаваться в многочисленных ларьках-палатках, которые выросли в те годы, как грибы после дождя. Всякие «Хрустяшки» и «Кириешки»…
И мы шутили: нужно было нашей бабуле запатентовать свои сухарики – разбогатела бы…
Но такие, как она, не богатеют. Бывало, если ягод на огороде уродится больше, чем надо для варенья, на рынок их не несла – раздавала соседям даром…
БУТЕРБРОД
- Бабушка, не злоупотребляйте сливочным маслом, - внучка осуждающе смотрела на Марью Степановну, которая широким ножом старательно намазывала желтоватое масло на кусок батона. – Знаете сколько в нём холестерина. Это даже для моего возраста вредно.
Марья Степановна печально улыбнулась:
- Знаешь, сколько мне лет, мне уже ничего не вредно.
Внучка картинно закатила глаза и преувеличенно вздохнула. А Марья Степановна принялась вкушать бутерброд, прихлёбывая горячий крепкий чай.
Она всё собиралась рассказать внучке про бутерброд с маслом из её детства, но жизнь катилась так спешно, что всё не выдавалось спокойной, подходящей для неторопливого разговора, минутки.
А ведь ей было тогда как раз столько, сколько вот этой девочке, уткнувшейся в свой планшет и на ощупь берущей с тарелки золотистые тосты…
Их дом стоял на краю села, в длинном ряду слободы. А соседний – отчего-то пустовал. Она уже не помнит – то ли его жильцы уехали, то ли хозяин был на войне… Это было как раз на исходе войны.
Тот летний день запомнился ей во всех подробностях. В пустующую избу вселили жильцов. Толстого бухгалтера в очках, его такую же полную, кудрявую жену и их дочку – ровесницу Марьи Степановны. Какой Марьи Степановны – Маши, Машки, Машутки…
Маша помнит, как переносили из грузовика невиданные раньше вещи - блестящие шкаф и комод, огромное зеркало-трельяж, фикус в кадке и множество чемоданов. Окрестные ребятишки расселись на завалинке, забрались на тын, топтались поодаль. Украдкой за переселением наблюдали и взрослые – в окна, из-за сиреней палисадников, со скамеечек.
Всё это отложилось в Машиной памяти как сумбурная пёстрая картинка, словно бы из фильма. Всё – и одежда и вещи, и говор – были необычными, нездешними. Потом к новому бухгалтеру и его семье село понемногу привыкнет, хотя так никогда и не примет за своих, до самого того для, когда они вернутся в Москву считая временными, ненастоящими жителями…
Когда вещи были, наконец, перенесены и грузовик уехал, всё замерло и ребятишки стали терпеливо ждать продолжения спектакля. Из дома долго никто не показывался. Потом на крыльцо вышел толстый бухгалтер с коричневым кожаным портфелем, он осмотрелся, улыбнулся ребятишкам и отправился в правление колхоза. А потом…
Потом вышла девочка. Такое красивое платье Маша видела только в кино. И волосы у девочки были как у Золушки, когда та уже стала принцессой, и сандальки на ногах, деревенские-то ребятишки были все босиком…
А в руках девочка держала большой ломоть белого (белого!) хлеба на который было намазано сливочное масло, а сверху черносмородинное варенье. Девочка стояла, прислонившись к столбику крыльца, смотрела на ребятишек и не торопясь ела бутерброд. Кусок был пышным, свежим, ноздреватым, тёмно-фиолетовое варенье стекало и девочка, не давая ему капнуть, слизывала его розовым языком. Маша почувствовала, как слюна наполняет рот, а в животе урчит и тянет. Посмотрев на девочку и её лакомство, ребятишки медленно разошлись.
Маша тоже ушла домой. Дома мать, всё видевшая в окно, отрезала от круглого черного каравая ломоть, натёрла горбушку долькой чеснока, полила пахучим подсолнечным маслом и посыпала крупной солью. Ешь!..
С девочкой она потом подружилась. И потом, когда та уехала в Москву, даже переписывалась какое-то время. Но что-то мешало ей забыть тот день, и тот бутерброд с маслом. Потом она решила, что это – нет, не зависть, конечно, - а чувство несправедливости, какого-то непонятного большого тайного обмана. Ей было жалко и себя и своих деревенских друзей.
Белый хлеб она впервые попробовала только года через два после окончания войны. Ещё позже она поняла, что это был урок: ей показали, что равенство, о котором рассказывали в школе – липовое. А ещё позже она с этим даже смирилась. Но первое, что она сделала, когда приехала в Москву поступать в институт, - купила батон, пачку сливочного масла и банку яблочного повидла. Соорудила огромный бутерброд и ела его медленно, наслаждаясь каждой крошкой…
- Бабуля, я в школу! – дверь захлопнулась, и Марья Степановна очнулась. В красивой кружке с Эйфелевой башней на глянцевом боку – сын привёз из Франции! – остывал чай, на блюдечке ждал недоеденный бутерброд. Как же всё это рассказать внучке? – задумалась Марья Степановна, - и нужно ли?
