№112-Ll. Маша Нехорошева «В Крыму»

И вот он здесь, в Севастополе, нарезает в поисках вдохновения замысловатые круги по площади. “Мне уже тридцать два”, — думал Яков. — “Почти все известные поздно начавшие писатели уже давно начали”. Окончательно замотавшись, он собрался было пойти поесть, но заметил её, смуглую девушку, покупавшую билет на экскурсию. Очки, небрежный хвостик, телефон с нацепленной линзой - всё выдавало иностранку. Но откуда? Он должен был познакомиться с ней. Понадеявшись на удачу, Яков взял билет на ближайшую экскурсию, как только девушка отошла от ярко-красного лотка. И не прогадал. Уже через полчаса их группа шла по Историческому бульвару в направлении Батареи Костомарова.

Возведя в сознании башню из вступительных фраз, он пошёл к незнакомке. С каждым шагом конструкция рушилась, и на последнем осталось лишь незамысловатое, но надёжное “Привет”. Она ответила. Без акцента, но будто с некой вуалью на языке. Словно русский был родной, но нечасто используемый язык.

Смуглянка оказалась Верой. Быстро выяснилось, и что они ровесники, и что ею, как и Яковом, двигало любопытство и желание лично увидеть происходившие с полуостровом перемены. Разве что Яков поселился в Севастополе, а Вера выбрала Ялту. Яков сказал Вере, что он работает ветеринаром в частной клинике, а в Крым наведался навестить друзей.

Вера оказалась фотографом и журналистом в газете, широко известной в Лиссабоне. В отличие от приехавшего за озарением Якова, она прибыла в Крым с конкретной целью. Однажды, оформляя очередную колонку о происходящих на полуострове событиях, Вера представила себе портретную галерею крымчан разных национальностей. Она увидела череду размытых лиц, подписанных миниатюрными эссе, быстро собрала вещи и приехала воплощать идею в жизнь.

Глаза кофейного цвета и сильные руки привлекли внимание Веры. Яков казался застенчивым, но это впечатление нарушалось, как только он заговаривал. И восстанавливалось, как только он замолкал. Это сбивало с толку и притягивало одновременно. Вера обладала хорошо сложенной фигурой, тёмными волосами и точёным лицом. Начавшие уже складываться мимические морщины совершенно её не портили, а, скорее, создавали ощущение присутствия у неё тайного знания, для постижения которого ему, Якову, понадобится самое меньшее — седина на висках.

Слушая Веру, Яков и сам захотел рассказать об истинной цели своей поездки, но не знал, как подступиться. В результате он делился байками, засевшими в голове ещё со времён студенческой практики.

— А зачем ты мне это рассказываешь? — внезапный вопрос Веры поставил его в тупик.

Яков попытался дать внятное объяснение, не сумел и запутался так, что чувство смущения сначала захватило его целиком, а затем внезапно отпустило. Он продолжил как ни в чём не бывало:

— Знаешь, я составил список возрастов, в которых разные писатели начинали творить. Хоть книгу об этом пиши. У одного, например, есть “Писатель и самоубийство”. Представляешь, если бы кто-нибудь написал “Писатель и возраст начала литературного труда”. И Яков с энтузиазмом принялся посвящать её в свои замыслы.

Они оторвались от группы и сбежали на набережную, проводя остаток дня и вечер, рассказывая истории из жизни Москвы и Лиссабона. От луны шла полоса света, мягкого, обволакивающего, растворяющегося в сиреневых водах. Расставаться отчаянно не хотелось. Когда они в очередной раз присели на скамейке, Яков нашёлся.

— А ты уже выбиралась в горы? — спросил он.

— В Ялте?

— Да, на Ай-Петри.

— Нет, — она улыбнулась, сразу поняв, куда он клонит.

— Поехали вместе.

— А когда?

— А если завтра утром? Сейчас, посмотрю, что есть, — полез в телефон Яков.

Экскурсия нашлась мгновенно. Несмотря на поздний час, по номеру ответили, и спустя пару минут Вера и Яков уже торопились на рейс до Ялты. Запрыгнув в автобус, они погрузились в наброски Вериных миниатюрных эссе к фотографиям.

Автобус остановился на конечной, и они выскочили на улицу. Вдруг, словно из ниоткуда, появился идущий в их сторону старомодно одетый мужчина. Проходя мимо остановки, человек замедлил шаг. “Сторож,” — решил Яков. Будто протянулась ниточка из неведомой дали, и, устремив вдоль неё взгляд, можно было прикоснуться к вечности.

— Я домой, — сказала Вера.

— Я провожу, — откликнулся Яков.

Он довёл её до гостиницы, обнял и пошёл в ближайший хостел.

“Есть в ней что-то иллюзорное”, — подумал Яков, проваливаясь в сон.

“Есть в нём что-то настоящее”, — подумала Вера, засыпая.

Новый июньский день вступал в свои права. Вера добралась до условленного места. Думалось о Якове. Якове-ветеринаре, который никак не мог определиться, как лучше смотреть на мир: то ли сквозь линзы, меняющиеся каждый месяц, то ли сквозь очки, купленные по случаю окончания университета.

Вчера, думала Вера, по пути в Ялту, были написаны достойные эссе к фотографиям, уже сделанным ею до случайного знакомства. Писалось легко. Яков делал одно-два замечания, и тупик в предложении становился тропинкой к новому абзацу. Слова, одно за другим, соскальзывали в записную книжку, подталкиваемые то Верой, то Яковом. Вокруг стало меньше полутонов и больше ярких красок. Будто им, тридцатидвухлетним, снова стало по двадцать два, а в их жизни стало меньше прошлого и больше будущего.

Одновременно Веру не отпускало ощущение неправильности происходящего. Казалось, что, наблюдая за словами, которые бежали по извилистым дорожкам, она сама не заметила, как очутилась на одной из троп. Но в отличии от слов она брела, не зная, куда и зачем идёт.

От мыслей её отвлёк Яков, который шёл к ней и держал руки за спиной. “Цветы,” — подумала Вера. “Мороженое?” — спросил Яков, вытаскивая приготовленный сюрприз.

Наконец, они добрались до места, где начиналась пешая экскурсия. Транспорт был душный, а подъём резкий, и Вера с наслаждением вдыхала чистый, пахнущий кедровыми шишками воздух.

Пообедав в гостевом домике, группа продолжила путь. Какое-то время они шли вдоль русла обмелевшей реки. Затем свернули на лесные тропинки. Экскурсовод вещал, а Яков увлечённо находил всё новые и новые аргументы тому, что гид - это на самом деле оборотень из тайного Ялтинского ордена, приставленный за ними следить. Вера рассуждала о причинах слежки, и, казалось, эта игра может длиться вечно.

Его вновь охватило чувство, потянувшее купить билет с ярко-красного лотка, промелькнувшее в Ялте, завладевшее им и более не отпускавшее. Яков понял, что то же ощущает и Вера: её тембр стал совсем тихим и мягким. Это не его влекло к ней, а их тянуло друг к другу. Когда голос экскурсовода, отдалившись, окончательно стал походить на шум прибоя, Яков решился. Взяв Веру за руку, он сделал шаг, подходя вплотную и, одновременно, как бы заводя её руку за спину. Их губы встретились. Он повёл её в сторону от тропинки. Вспорхнувшие и разлетевшиеся мысли, уступили место новому, будоражащему. Тепло, зародившееся в момент, когда Яков взял её за руку, усиливалось. Требовало выхода. Вера вдохнула запах и влагу окружавшего их леса, прижалась к Якову и подтолкнула его к земле…

Вскоре они уже спускались вниз на фуникулёре.

— Ты думаешь, я так уже не в первый раз? — сказала Вера Якову, отправлявшему в рот основательную порцию шашлыка.

Он округлил глаза и принялся усиленно жевать. Ещё через пару секунд вытянул вперёд руку с вилкой, словно загораживаясь от прозвучавших слов. Вера, начавшая было уходить в невесёлые мысли, рассмеялась. Они сидели в “Ялтинском дворике” — местечке, подсказанном поисковиком. Более-менее прожевав, Яков выпалил: “Нет!” — и замолчал. Затем пересел к Вере и заговорил...

Где-то играла живая музыка. Солнце начало клониться к закату. А они всё говорили и говорили. Затем встали и пошли по набережной в сторону гостиницы “Ореанда”.

Каждый день, проведённый вместе, уходил, словно отступающая волна прибоя, оставляя за собой следы сюжетов и очертания персонажей. Яков и Вера будто заново постигали окружающее пространство. Вера делала несколько снимков, они садились за ближайший столик, и очередное эссе писалось настолько легко, точно родилось вместе с фотографией. Вера ощущала, что в сито её снимков попадает всё больше жемчужин. Неожиданно творческая анархия, пронизывавшая сознание Якова, стала придавать ей сил. Точно таким же образом писались и его рассказы. Наброски превращались в план сюжета, сюжет формировал канву произведения. Пять дней слились в одно мгновение, и, казалось, так будет всегда.

Время прошло без разговоров о будущем, и мысль о неизбежном расставании застала врасплох. Пора было возвращаться. Домой. В прежние жизни.

Люди уже начали заходить в автобус. В нём уедет от него Вера.

— Дай-ка взглянуть на тебя ещё раз, — она прижалась, на секунду прикоснулась губами к его щеке и толкнула в грудь, отстраняя.

Якову показалось, что где-то там, в бездне карих глаз, блеснула слезинка, но Вера уже шла прочь.

Уже вечером Вера стояла на пороге своей квартиры. Она не плакала только потому, что уже провела в слезах весь день. Она влюбилась. Снова и снова Вера возвращалась в Ялту, в тот чудесный номер, где они провели волшебные пять дней, где время, казалось, остановилось. Отчётливость, с которой она помнила каждую проведенную с Яковом минуту, каждое его прикосновение, каждую, даже незначительную, деталь, не давала ей покоя. Нет, это не пройдёт. Вера вздохнула и повернула ключ в двери. Впервые в жизни воздух родного города показался ей таким чужим. Горьким.

Что-то в нём надломилось. Произошёл тектонический сдвиг, но Яков не мог понять его природы. Было очень больно. Ему удалось стряхнуть дурные мысли на подлёте к Москве, и в квартиру Яков входил довольным семьянином. Он быстро погрузился в рабочие с семейными будни. Он всё реже думал о Вере… Наконец пришло время довести ялтинские черновики до ума. Он сел за стол. Открыл папку, лежавшую две недели нетронутой. Стал открывать файлы и — разрыдался. Это не был ни разлом, ни сдвиг. Яков просто влюбился. Без оглядки. “Вера,” шепнул он и закрыл ноутбук.

Утром, за завтраком, Яков обнял жену и сказал тихо:

— Солнце, я тут присмотрел отличное путешествие. Давай сгребём мелкую в охапку и махнём в Португалию…