Текст: Борис Кутенков
Коллаж: ГодЛитературы.РФ
Одно из главных событий «Журнального Зала» — выход двадцатого (№ 3, 2016) номера журнала Homo Legens: толстого, сдвоенного, насыщенного. Журнал, как всегда, интересен не только обилием прозы и поэзии, но и всесторонним осмыслением литпроцесса: от обзоров (в этот раз сразу — лето-осень 2016-го и краткий обзор за год) до развёрнутой книжной панорамы.
Зато в 2016-м была удивительная поэзия. Как и сейчас. В соответствующем разделе Homo Legens — «апокалиптическая» лирика Дмитрия Шабанова , цельная в переплетении анафор, похожая на спираль, туго свернувшуюся в переживании — и переосмыслении — потери:
(…)
между вьюгой и брызгами бродит мое тридевятое слово
неродящая маковка трупный сорняк проржавевшая гиря
и на внутренней ладоге ищет меня
и во внешней сибири
и теперь я могу напороться на гвоздь зацепиться за камень
потому что какой я теперь к черту гость продавец оригами
потому что не велено жить без нужды и немотствовать в бездну
проверяя на вкус омертвевший язык как протез бесполезный
Наполненные мифологическими параллелями, с лёгкой лукавинкой и мотивами стоицизма — стихи Ольги Дерновой:
(…)
Но хорошо, что обитают порознь
несчастные, дурные квартиранты.
Ведь если выть им вздумается хором,
они, как трубы под Иерихоном,
родную хату разнесут в песок.
И странно прозвучат из-под развалин
шаги любви, в которой смех разбавлен,
и счастья робкий голосок.
Инга Кузнецова с её уникальным ощущением мира, состоящего из фрагментов, осколков, трудных препятствий, — и трудного самопознания, достигаемого через преодоление этих препятствий:
(…)
нас спасает от права на твёрдость
от твердости пораженья
от чувства вины
нас спасает
лишь чувство волны
Иван Купреянов , участник арт-проекта «Мужской голос», колеблется между исконным пониманием мира как сложноустроенного единства — и попыткой опрощения. В случаях апеллирования (сознательного ли?) к невзыскательному вкусу — неизбежно появляется патетика на грани банальности («Не надо, не надо покоя, / который по книжкам знаком! / Любовь — это что-то такое, / дрожащее под языком»), вкрапления же метафорической подлинности говорят о колебаниях стиля: «Князь намеренно с краю ложится, / выставляет бочок в темноту. / Но приходит не волк, а волчица / в самом трепетном волчьем цвету»). В случаях, когда удаётся найти золотую середину, появляется просто-таки щемящая нота:
(…)
Двое мне сказали, как ты там.
Двое, говорят, уже детишек.
Я держу нахального кота,
пёстрого кота по кличке Кшишек.
В среду и субботу ем обед
с девушками, коим безразличен.
Что-то сочиняю для газет —
и на человечьем, и на птичьем.
А ещё бывает знаешь как?
Странные любови ниоткуда.
В их непонимающих зрачках
просто отражается посуда.
(…)
Вышел весенний номер саратовского журнала «Волга». Важнейшая публикация — окончание романа Бориса Клетинича «Моё частное бессмертие». Причудливый хронометраж, не отвлекающий читателя от сюжета, но способствующий перемене точек видения; повествование с элементами семейной саги и детектива, мозаичное на первый взгляд, но скрепленное историческим нарративом; удивительный по силе изобразительности язык, напоминающий о Бабеле и «Детстве Люверс» Пастернака. Словом, читайте, не пожалеете.
На сайте «Нового Литературного Обозрения» появился номер 143 (1/2017) и содержание 144-го. Один из значимых материалов — социологическое исследование Евгении Вежлян «Современная поэзия и проблема её нечтения: опыт реконцептуализации». Автор, выступив в роли «этнографа», расспросила нескольких разновозрастных респондентов о «режимах чтения» поэзии, процитировав и проанализировав их ответы. Статья интересна наблюдениями о трансформации читательского поля в условиях социальных сетей. Согласно выводам Вежлян, сейчас мы имеем два типа «растворения» читательского субъекта. Один — близкий к профессиональному полю, связанный с «фейсбучной» коммуникацией, способствующий «сближению» лицом к лицу с текстом и автором и, стало быть, «коллективному» характеру читательской рецепции. Другой — среди наивных читателей, «создающих из чужих и собственных текстов популярный вариант поэзии». При этом сферы поэтической рецепции, несмотря на видимое соответствие, совершенно «автономные», а публика всё равно в профессиональном сообществе не нуждается. Любопытно, хотя и несколько очевидно. Как в большинстве социологических исследований, сосредоточенных на статистике, остро не хватает внимания собственно к текстовой составляющей и к именам называемых авторов (последнее, впрочем, могло бы стать продолжением продуктивной линии опросов).
Исследование на другую тему (отвлечёмся на минуту от журналов), о попытке выяснить значимые «величины» в современной литературе, провёл Сергей Арутюнов в газете «Поэтоград». Статья полна логических противоречий: начиная с сомнительного количественного критерия, предполагающего, что «полсотни публикаций в "Журнальном Зале" чего-то да стоят. Упорный труд в журнальной литературе — знак того, что человек в ней как минимум не случаен», и тут же наступающего себе на пятки: «И пусть количественный критерий примитивен и плосок, а наиболее дорогие сердцу творцы скромны, вечно остаются в тени, не
знают, как напечататься, избегают журналов…» К «плоскости» критерия прибавил бы социологическую нерепрезентативность выборки (игнорирующей, например, сетевые порталы и журналы, в ЖЗ не представленные, но имеющие собственные сайты). Автор мечется между попыткой математической объективности (заранее обречённой, когда дело касается
литературной иерархизации) и собственным «Карфаген должен быть разрушен», заканчивая традиционной для него жёсткой критикой «либеральных журналов» — что сводит на нет весь скрупулёзный подсчёт «тяжеловесов». При этом неудивительно, что «литературную картину страны», по Арутюнову, «меняют сугубо частные, то есть не имеющие государственного финансирования и, соответственно, заданных идеологических рамок журналы Евгения Степанова» (постоянным автором которых, по «совпадению», является автор статьи. А обрушивается автор — также по удивительному совпадению — на те, автором которых он не является). О текстах, конечно же, и тут ни слова. Скучно, господа.
А вот и стихи самого Арутюнова в степановском журнале «Дети Ра» (№ 3 (149), о значимости которых, вопреки его публицистическим высказываниям, мне уже приходилось писать не так давно:
Казались абстрактными буквы присяг:
Уж лучше плененье,
Чем эта земля, на которой врастяг,
Сугробов бледнее,
Пытавшиеся пробежать напрямик,
Убившись об угол,
Лежат и завгар, и монтер, и грибник,
И сборщица кукол.
В подборке поэтов Екатеринбурга — Юрий Казарин, Константин Комаров, Сергей Ивкин. Тончайшие парадоксальные миниатюры Андрея Санникова:
Горе.
Элегантное, как рояль.
Сначала я гаммы играл.
Играл самое простое.
Но я совершенствуюсь
и играю все лучше.
А ты, моя пожизненная женщина,
эту музыку не понимаешь и не любишь.
Там же — Катя Капович с её удивительной поэтической правдивостью в сочетании с метафизикой жизни. Негромкий музыкальный драматизм этих стихов — словно бы априорный, не нуждающийся в дополнительных обоснованиях, и коренящийся в самом быте, увиденном под нужным углом восприятия:
(…)
Светилась кожа её белым,
светилась кожа её бледным,
и тень воды, сбежав по стенам,
светилась отраженным светом.
Капли кап-кап, глаза застыли,
фиалковое пахло мыло,
и ничего другого в мире
в тот вечер не происходило.
В «Дружбе народов» (№ 3) Евгений Абдуллаев представляет обзор шести лучших поэтических сборников 2016 года, предваряя их рассуждением о «поэтическом поступке». Где-то автор подчёркивает характер этого поступка, как в случае с книгой Екатерины Боярских («Движение от стихотворной филологичности — к онтологичности»), в некоторых случаях — предоставляет читателю возможность «судить» об этом поступке самому. В умном и нетривиальном предисловии Абдуллаева мне не хватило разграничения между «поступком поэта», «поступком поэтическим» и «поступком человеческим», — всё это объединено под одним «тэгом» «поступок поэта»: скажем, социальный жест Дарьи Серенко, «ежедневно ездящей в метро с небольшим плакатом», о котором упоминает Абдуллаев, — это жест поэта или всё же человека? Среди «героев» обзора — Александр Малинин, Дмитрий Аверьянов, Андрей Чемоданов, Владимир Аристов, Алексей Кудряков, через запятую перечислены «другие, не менее важные книги», антологии, подсчёт продуктивности различных поэтических серий.
Из поэтов этого номера наиболее интересна Анна Павловская. Слышимый в её стихах голос душевной усталости, повествующий нам о поэте и о каждом из нас, интонационная прихотливость и причудливая конгениальность переменам ускользающего и меняющегося времени, твёрдость в сочетании с уязвимостью, — не знают равных.
я встала так рано а было уже слишком поздно
и всё что я делала было напрасно и тленно
и я проиграла и падая мордой о звёзды
я крылья сломала о чёрные зубы вселенной
на каждом рассвете не важно на каждом закате
в каком бы болоте меня не застало светило
спасибо тебе говорю что в безумном полёте
и я не сдавалась а ты меня всё ж победило
Журнал «Знамя» разместил 4-й
Испугавшись, что на меня посыплется «Лиза», «Космополитен», я сказала: «Ах, да, моя пятилетняя дочь — подписчица журнала «Волшебницы Винкс»!». «Вот! — обрадовалась девочка. — Хоть кто-то в вашей семье читает журналы». Подробнее Зейферт пишет о екатеринбургском журнале «Филологический класс», который ставит целью «сблизить серьёзную академическую науку с практикой школьного преподавания русского языка и литературы». Константин Комаров в рубрике «Переучёт» яростно возражает Евгению Коновалову, защищая Бориса Рыжего от его «арионовских» нападок (здравую полемику Владимира Козлова с той же статьёй мы упоминали и в нашем предыдущем обзоре). «В критических разделах последних номеров «толстяков» материалов о поэзии немало (хотя могло бы быть и побольше). Охватить их в должном объеме, позволяющем делать обстоятельные выводы, здесь не представляется возможным. Ограничусь одной репликой: общий уровень сегодняшнего литературно-критического осмысления поэзии вызывает сдержанную, но тревогу», — констатирует Комаров. В качестве «положительного» полюса критического осмысления Комаров приводит основательное эссе-исследование Андрея Арьева о поэзии Сергея Стратановского, опубликованное в «Урале».
Лучшая из поэтических публикаций этого номера «Знамени» — три стихотворения 2012 года Ирины Машинской, складывающихся в цельный сюжет, в котором поэтическое напряжение задаётся работой памяти и любви с неизбежным осмыслением будущего:
Все мои дни, все жизни запасные
пусть улетают враз, не воплотясь.
Мне всей посмертной внеземной работы,
посмертных тех сизифовых камней
в оставленной рабочей жизнью Зоне —
важнее ты и твой покой земной.
А хочешь, прилечу и стану дочкой?
«Октябрь» подготовил подборку высказываний авторитетных специалистов книжного дела и литературы по итогам проекта «Люди Гутенберга», состоявшегося в Музее Серебряного века,
Напоследок — в «Новый мир», медленно открывающий материалы для доступа на своём сайте. Из того, что доступно в 3-м номере к моменту написания этого обзора: Константин Фрумкин затрагивает проблему оценочных суждений в литературе и искусстве, рассуждая в том числе о понятиях субъективности и экспертности. «Однако всякий вдумчиво подошедший к исследованию артефакта, а тем более профессионал, эксперт, литературный или художественный критик может увидеть нечто, что не зависит от субъективного взгляда и что, будучи озвученным, становится достоянием
всех услышавших. Это — аналитические суждения, которые разбирают произведение искусства по его структуре, по внешним и внутренним связям, анализируют генеалогию и контекст, отношение к моральным и социальным реалиям, использованные приемы и особенности.
принадлежишь?» на постсоветском пространстве яростно вспыхивает то здесь, то там и уже потому важен. Но даже если отстраниться от текущей ситуации, то окажется, что поэзия на «втором родном» — или «первом чужом» языке — само по себе явление чрезвычайно интересное, поскольку позволяет ближе подойти к понятию поэзии вообще. Здесь важен приведенный составителем тезис Шкловского: «Язык поэзии по определению есть нарушение нормы, по определению язык иностранный». Спор между чистотой речи и правом на ошибку (иными словами, между охранителями и новаторами) решается в пользу права на ошибку. Поэзия изначально маргинальна…» Довольно традиционная лирика Ольги Сульчинской — но, что редкость, вся скреплённая осознанием счастливой любви, полной света и тревоги:
Может быть, если мне удастся
Смотреть на тебя достаточно долго,
Я запомню тебя наизусть, целиком.
Ты запечатлишься во мне так,
Что я смогу видеть тебя всегда,
Даже когда закрою глаза,
Даже после своей смерти.
