Текст: Андрей Мягков
Картина: Виктория Соколова
Обложка предоставлена издательством.
В последний раз Антон Уткин, лауреат "Ясной поляны" и финалист "Букера", а кроме того режиссер-документалист, напоминал о себе пару лет назад - тогда у него вышел тысячестраничный роман "Тридевять земель". Вышел, к сожалению, только в сети, и вряд ли издателей отпугнул объем: скорее то, что в одном из временных пластов порядочно внимания уделялось известным майским событиям двенадцатого года - ну да бог с ними, с этими грустными догадками. Сам роман был тяжеловесный, но в самом хорошем смысле серьезный - Земская реформа, русско-японская война и Октябрьская революция в нем соседствовали и, конечно, рифмовались с нашим временем. Ну и вопросы всякие неуютные задавались - какой же большой роман без неуютных вопросов.
"Вила Мандалина" на таком "эпохальном" фоне смотрится почти что травелогом по Черногории - по крайней мере в первых главах, когда герой беспокоится преимущественно о том, как поживает в его уютном дворике камелия, да ходит в горные походы с осликом. Вскорости, конечно, вся эта приморская романтика обрастает сюжетом, огнестрельным оружием и кровью, да и Ловмянский с Хейзингой (Уткин по образованию историк) не преминут объявиться - но даже в самые драматичные и серьезные моменты текст остается скорее летним приключением. Написано это примерно в том же духе - чистым, едва ли не простоватым языком, но другой здесь и не нужен.
А вила, если вас не смутило отсутствие второй "л", никакого отношения к недвижимости не имеет - это такая мифологическая южнославянская дева. Ну а что, не думали же вы съездить к морю - и чтобы безо всякой магии?
Вила Мандалина: роман. Антон Уткин — М.: Изд-во ArsisBooks, 2019
Ослик Якоб
Впервые очутившись во Врдоле, я долго не мог взять в толк, что за звуки раздаются по утрам из горных зарослей, непроницаемых даже для всесильных солнечных лучей. То был странный, ни на что не похожий рёв. Знакомствами в ту пору я ещё не оброс, и спросить было некого.
Так я и жил в неведении, пока наконец не узнал, что звуки эти — всего лишь крики осла, хозяином которого был Антоне, чей дом стоял неподалёку на самом берегу залива.
Невзирая на то что был рождён от матери-сербки, сам себя он не причислял к славянскому племени и, пожалуй, имел на то основания. Крещён он был в католической вере, как многие в этой части залива, и называл себя «романом», то есть потомком тех выходцев из южной Европы, которые на протяжении столетий тягались с турками за Средиземноморье. Черты его лица, действительно, отдавали чем-то каталонским. Фамилия его была Сбутега, и, вероятно, — сам этого он уже не знал, — он оказался последним отпрыском могущественного бокезского рода, вхожего в венецианский сенат, владевшего десятками кораблей и в торговых делах вкупе с прочими обитателями залива составлявшего конкуренцию великолепному Дубровнику.
Его старая мать прожила всю жизнь в том горном селении, где расположена старинная церковь св. Ильи, и, покуда она была жива, Антоне ежедневно ходил к ней по горной непроезжей дороге, до того искусно выложенной из камня, что, ступая на неё, я подолгу любовался хитроумием кладки и терпению её строителей.
Как человек современный, я не устаю поражаться достижениям прошлого. Упомянутая дорога изумляет меня куда больше собственного мобильного телефона, и я подозреваю, что, когда цивилизация взлетит ещё выше, наши потомки будут испытывать восторг от какого-нибудь компьютера.
Антоне проводил на горе довольно много времени, совершая множество полезных дел. То, прихватив бензиновую пилу, он очищал от поросли тропу в горное селение, ведущую туда от нашего проулка, то восстанавливал местами обвалившиеся каменные стенки, укрепляющие террасы, поросшие оливами, то заготавливал дрова, то собирал дикорастущие гранаты или каштаны в роще необычайного возраста, через которую в горное селение проложена главная дорога. Понятно, что при таком образе жизни осёл в качестве помощника был ему просто необходим.
В силу одного этого Антоне можно было смело назвать хозяином горы, которая высилась за нашими домами.
Кроме дома на самом берегу залива, Антоне остался и дом в горном селении, который он поддерживал по мере сил. Под рукой я узнал, что несколько участков, прилегающих к его постоянному жилищу, тоже принадлежат ему, а это значило, что потенциально он был чрезвычайно богатым человеком. Когда в середине первого десятилетия наступившего тысячелетия в Боке начался туристический бум, он продал один из этих участков, однако образ жизни его ничуть не изменился. По-прежнему он носил рваную майку, выращивал помидоры и доил коз. Любимое его слово было «работа». Он брался за любую.
Рядом с его домом, покрашенным в жёлтую краску, какой-то нувориш из России возвёл гостиницу «Castellо di Boca», но, поскольку она тоже была выкрашена в жёлтый, так её и называли — жёлтая гостиница, и даже таксисты знали её исключительно под этим названием.
В сезон гостиницу наполняли организованные группы, и Антоне катал желающих на своей лодке, организовывал рыбалку, водил в горное селение, продавал козье молоко по два евро за литр, виноград и киви, и вообще оказывал туристам множество мелких услуг, разумеется, небезвозмездно.
Вокруг росли особняки, подступали апартаменты, но Антоне невозмутимо вёл такую же жизнь, которой жили его предки, и, если бы не «парень с горы», который был старше летами, Антоне можно было бы считать последним представителем стремительно исчезающего уклада. В шутку он называл себя «цыганом». Этим словом местные девушки выражают своё отношение к таким вот несовременным парням, которые не летают по дороге на дорогих автомобилях с наклейками «Brazzers» на лобовом стекле и не просиживают днями в модных кафе Котора и Тивата.
В доме, где не было женщины, стояла грязь земледельческой жизни. Антоне был общительным, вовсе не жадным, но мелочно прижимистым, за копейкой порою не видел рубля, и мне до сих пор не до конца понятно, как уживаются эти качества.
Несмотря на всё это, он был самым свободным человеком, с которым меня сводила жизнь. И слава Богу, частенько думал я, что в этом мире ещё не проявили себя силы, которые могли хотя бы покуситься на его право жить как угодно ему, а не английским и российским яхтсменам. Он водил дружбу с итальянцем Роберто, композитором, и, помня о своих романских корнях, упражнялся с ним в итальянском языке, как упражнялся в русском во время общения с постояльцами жёлтой гостиницы.
***
Как бы то ни было, к ослу и его крикам я привык и не обращал на них никакого внимания.
На всю Врдолу это был единственный представитель своего племени, и он даже успел завоевать некоторую известность, попав в местные газеты.
Весной во Врдоле проводится Праздник камелии. Праздник незатейлив: часам к одиннадцати утра у церкви Жён Мироносиц собираются коренные жители, но в большей степени туристы, и угощаются молодым вином и земными плодами, которые безвозмездно предоставляет община. Угощению предшествует совсем короткая официальная часть. В тот год для неё сняли кафе жёлтой гостиницы.
В стране, где на открытие ресторана приезжает министр, Праздник камелии, представляющий собой обыкновенный фуршет, тянет на новость, о которой сообщает пресса. В «Castellо di Boca» съехались должностные лица, сопровождаемые чинно одетыми супругами. В тот раз присутствовал и глава местной полиции и молодой католический священник в чёрной сутане и розовой шапочке. Именно в тот момент, когда некий чиновник произносил речь, бродивший поблизости осёл сунул морду в открытое окно, чем вызвал весёлый переполох. Кому-то из журналистов удалось сделать забавный снимок.
Между тем хозяин Якоба в это самое время сбивал ладони где-то на горе. Если мои ощущения находятся в согласии с разумом и реальностью, то именно там должна была обитать Бела Вила, и как-то я спросил о ней Антоне, но он только пожал плечами.
— А что это — бела вила? — удивился он. Будучи «романом», он и впрямь не был посвящён в славянскую мифологию. — Ты дом с белыми ставнями знаешь? — спросил он. — Там, наверху. Англичане его купили, будут делать гостиницу. У них надо спросить.
И действительно, однажды я уже видел, как два лошака не спеша поднимали наверх мешки с песком и строительными смесями. Разумеется, принимал в этом участие и ослик Якоб — за известное, точнее, неизвестное вознаграждение его хозяину.
***
Для прогулок по горам я привёз во Врдолу специальные ботинки «Olang» чешского производства, незадолго до того побывавшие на Памире. Видя меня в них, Антоне неизменно выражал восхищение их качеством, и я прекрасно его понимал. Я охотно подарил бы ему такие же, купив где-нибудь в Москве, но с обувью не угадаешь.
— В таких и до крепости дойдёшь, — заметил он, не сводя глаз с моей обувки.
Он имел в виду ту австрийскую крепость, которая господствует над заливом.
Как нарочно, это слышал оказавшийся поблизости отец тех самых милых детей, которые сказали «привет» соседской овчарке Блонди и с которым однажды мы уже взобрались к разрушенной церкви Иоанна Предтечи. Австрийская крепость стояла на этом же склоне, но чуть правее и намного выше, и Юра — так звали любителя горных походов, — покорив Крестителя, давно мечтал туда забраться.
Сказать по правде, прогулка манила своей прелестью: низкие звёзды, виды, костерок из сучьев, несколько слов, которые, как тяжёлые капли, упадут в темноту…
Мой опыт подсказывал, что, даже выйдя на рассвете, до темна мы не обернёмся, так что надо было готовиться к ночёвке.
Антоне, стоявший тут же, превратился в слух, ловя все подробности нашего разговора.
Я предложил отправиться с рюкзаками, как привык за долгие годы предыдущих странствий, только совсем в других горах, но Антоне уже почуял возможность заработка и твёрдо решил её не упустить. На осла предполагалось нагрузить палатку, снедь и прочие вещи, самим же идти налегке. Юра тоже стоял за этот вариант, а мне, по большому счёту, было всё равно.
Посредством подзорной трубы с моей террасы мы с Юрой изучили особенности маршрута. Сложного как будто ничего не было. Конечно, невозможно себе представить, чтобы со стороны Рисана к крепости не вела какая-либо, пусть даже заброшенная дорога, годная только для гужевого транспорта. Если бы мы задались целью её отыскать, путь наш неизмеримо бы облегчился и, скорее всего, услуги ослика Якоба не потребовались, но Юра именно хотел «ломиться» в лоб.
Ещё даже не убедившись до конца в нашей решимости, Антоне моментально нанял камион, куда в назначенное время по дощатому трапу ввели нашего четвероногого шерпа и внесли поклажу, и за известную плату грузовик доставил нас к той точке, с которой мы планировали стартовать.
Не уверен, что эта деталь столь уж важна, но в стоимость проезда была заложена и пятёрка Антоне.
***
Когда осень в заливе стоит ясная и недождливая, то впору придумывать ещё одно время года — хотя бы для этих мест. Деревья зажигаются и горят неугасимыми кострами, а цветущие растения и сами цветы, напротив, прут в рост. Кроны, невзрачные летом, охваченные магическим огнём, обретают такую красоту, а в ней такое достоинство, что чувствуешь себя обманутым недотёпой. Я готов признать себя никудышним письменником, как величают в этих краях писателей, но свидетельствую здесь, что слово, в могущество которого мы свято верим, не имеет способности передать эти оттенки. Могу лишь сказать, что природа озаряется всеми оттенками кармина. Это можно только увидеть и запечатлеть в памяти либо сделать изображение, да и то далеко не каждый, в чьих руках окажется камера, будет в состоянии дать о них подлинное представление.
Ослик Якоб неутомимо, мерно переставлял ноги, а вот нам приходилось хуже, и я уже не раскаивался, что согласился на услуги Антоне. Справа над нами нависла дубовая роща, подёрнутая разноцветным тлением осени. Некоторое время мы размышляли, не ступить ли под её сень в надежде отыскать тропу покороче.
Когда препирания окончились, начались затруднения с Якобом. Он как будто раздумал шагать дальше, и — как бы выразиться помягче? — понукания Антоне не возымели никакого действия.
И когда мы крутились вокруг заупрямившегося ослика, тут-то мы и увидели это. В сплетении распластанных по склону веток кустарника лежал человеческий череп.
— Святая Дева! — воскликнул, отпрянув, Антоне и стал мелко креститься слева направо.
Юра встретил находку более сдержанно.
— Однако, — только и сказал он, а то, что сказал я, оскорбляет печать.
Ослик Якоб и ухом не повёл. Он своё дело сделал и предоставил с людскими проблемами разбираться самим людям. Судя по останкам, человек этот пролежал здесь не менее трёх лет.
В конце концов разобрались мы так: в наглухо застёгнутом изолированном кармане истлевшей куртки обнаружился австрийский паспорт на имя Якоба Эренталя, восхождение было отложено, и, забрав документ, мы поспешили вниз.
Ослик Якоб был пущен пастись, мы же отправились в полицию.
Скоро из парка «Ловчен» прибыли высокие плечистые скалолазы и спустили бренные останки, а другие компетентные лица передали их в австрийское посольство. К месту находки скалолазов вёл Антоне, но вот заплатили ли ему на этот раз, я так и не узнал. Судя по его недовольному лицу, то была общественная повинность. Экспертиза установила, что смерть эта не была насильственной.
***
Когда большой корабль причаливает под стенами Котора, это создаёт атмосферу праздника. Толпы пассажиров устремляются на твёрдую почву, заполняют кафе, суются в сувенирные лавки и производят невообразимую толчею, но это невинное неудобство приносит доход.
Не часто и не редко, однако регулярно, во время крутого подъёма к крепости Сан Джованни, угнездившейся над Котором в отвесных скалах, некоторым пожилым экскурсантам с кораблей становилось плохо. Но это случалось на глазах других людей, и вовремя вызванная медицинская помощь порой оказывалась действенной. Трагедия — спутница жизни, и иногда её финал.
Конечно, круизный корабль обязан придерживаться расписания. Так поступил и тот, с которого сошёл Якоб, то есть судно отправилось дальше, а поисками пропавшего занялись местные власти. Делали они это добросовестно, искали над Котором, заглядывали в злачные места, однако ни в одну голову не пришла мысль, что пожилому человеку для чего-то потребовалось в одиночку карабкаться по дикому склону туда, куда залетают только птицы.
***
В Граце, откуда был родом найденный нами человек, жила моя однокурсница, и благодаря ей я получил некоторые подробности. История эта наделала там немало шума.
Выяснилось следующее: в 1881 году австрийские власти повторили свою неудачную попытку лишить население залива и прилегающей к нему области Кривошия права владения оружием. Горцы Кривошии восстали. Во время одной из стычек с инсургентами Эренталь пропал без вести. Война закончилась поражением повстанцев у Драгальского блокгауза. Среди пленных Эренталя не оказалось. Тела его, во всяком случае, тоже не нашли.
Однокурсница прислала мне сканированную фотографию, найденную в архиве Якоба и помещённую в одной из местных газет: у стены той самой крепости, которая для нас так и осталась недосягаемой мечтой, стояла группа офицеров. Предок Якоба был отмечен кружком вокруг головы в кепи, но это было уже делом рук современных журналистов.
О самом Якобе стало известно, что он всю жизнь проработал банковским клерком. Якобом назвали его в память деда, исполнившего долг по защите интересов государства. Ровно ничего выдающегося журналисты в жизни Якоба-внука не отыскали: жил тихо, вышел на пенсию и однажды приобрёл путёвку, задумав осмотреть все те земли, которыми когда-то в пределах Австрийской империи распоряжались его предки. Решение подняться к крепости, несмотря на имевшуюся фотографию, очевидно, было спонтанным, в противном случае он сделал бы это иначе, и уж не во время суточной стоянки круизного лайнера. Да и что такое горы для истинного австрийца? Во всяком случае, не препятствие.
Получалось, что внук встретил смерть в том же самом месте, где она застала его деда.
***
Ослик Якоб здравствует и по-прежнему ревёт по утрам. Но я признаю его право и просто кладу подушку на ухо. Думаю, будь я осликом, я орал бы ещё ужасней. Куда хуже звуки расплодившихся строек, хотя некая Наташа, которой, как оказалось, Антоне продал клочок своей горы и на котором она уже возвела себе особнячок, постоянно с ним ругается, полагая, что Антоне умышленно подгоняет Якоба к её окнам. Антоне же, по-прежнему нахваливая мои ботинки, когда видит меня в них, горько жалуется на Наташу, искренне не понимая, чем вызвано её недовольство. Себя он как и прежде обзывает «цыганом», а это напрочь исключает межполовые мотивы Наташиного поведения. К тому же, признался мне он, неблагодарность её ранит ему душу, ведь при продаже участка он скинул от первоначальной цены десять тысяч евро.
— Сколько? — переспросил я тоном ослика Якоба. Муж Наташи трудился на сколковской ниве.
Антоне Сбутега удручённо покачал головой, в глазах его плеснулась грусть, как волна залива, подтверждая сказанное самым печальным образом.
— Такой уж у меня характер, — признался он. — Доброта не одного сгубила.
***
Да, и вот о чём ещё стоит упомянуть. Местная пресса не уделила должного внимания всей этой истории, зато представила очередной праздник камелии во Врдоле культурным событием по меньшей мере общебалканского значения. Ослик Якоб, по счастью, в это время был занят тем, что тягал англичанам половую плитку, и кто-то даже с облегчением отметил, что на этот раз дерзкое животное не посмело сорвать мероприятие, устроенное хорошими людьми на всеобщее благо. К слову, и в Герцог-Нови справляют похожий праздник, только не камелии, а мимозы, когда она зацветает в феврале. Праздничный размах там совсем иной и с чувством юмора получше — ведь это город интеллигентов, где любил проводить время не кто иной, как сам Иво Андрич.
Но, конечно же, Антоне с Юрой я передал всё, что только узнал от однокурсницы.
— Да, — спохватился Антоне. — Твоё вопрошанье было, что значит Бела Вила. Бела Вила — это дева судьбы. Когда рождается ребёнок, являются вилы, нарекают ему имя и назначают судьбу. Мне же мать это рассказывала и говорила даже, что видела их у своей постели. Ты тогда спросил, а я даже сказать ничего не смог. Забыл, да и всё тут. Как ветром выдуло… Всё работа, работа, — и он показал мне свои руки, ободранные колючими ветвями, камнями и ветрами. Указательным пальцем он залез в дырку на своей нечистой майке и с иронией произнёс:
— Что говорить? Цыган!
«Работа работой, — подумал я, — а где же миллион свой закопал? Уж точно не в банке… Нарекают имя». Конечно, я просто не мог не вспомнить об Алексее Артамоновиче. История трёх Якобов верно бы послужила его теории слова.
— А ещё, я слышал, Бела Вила умеет открывать клады, — сказал я с улыбкой, и в глазах Антоне промелькнула обеспокоенность.
Тут подал голос Юра, до того погружённый в глубокую задумчивость.
— Да, это был порыв, — согласился он с нашим умозаключением. — Жизнь иногда преподносит сюрпризы…
«Знать бы ещё, что такое смерть», — хотел сказать я и уже открыл было рот, но тут где-то рядом взревел Якоб, и мы опять забыли о главном…
