Текст: Андрей Васянин
Фото: ratatum.com
Фрагмент книги предоставлен издательством
Ушедший из жизни в феврале прошлого года арт-критик, издатель, телеведущий Александр Шаталов, как принято говорить, прожил в искусстве яркую жизнь. Он издавал книги, рассказывал о книгах с экрана, сочинял стихи, снимал документальное кино. А еще ходил на вернисажи и писал об искусстве, художниках и выставках, публикуя свои тексты в ярких, красивых, умных NRG, «Нью Таймс», GQ, «Штаб-квартире»…
Лучшие из этих статей Шаталов несколько лет назад начал собирать в книгу — памятуя о том, что глянец не вечен, а тексты могут кому-нибудь еще пригодиться. До выхода книги он, увы, не дожил, но его статьи о Коровине, Челищеве, Пиросмани и Караваджо и других великих оказались сейчас в нашем полном распоряжении под твердой обложкой.
«Аметистовый ларец: О выставках и судьбах» состоит из пяти частей: русские живописцы, зарубежные живописцы, архитекторы, фотографы, мир моды.
Это книга энциклопедических репортажей, полных фактов, эмоций, вытекающих из них выводов и толкований. Это стиль, по которому, не читая фамилии автора, узнавали шаталовское авторство.
«В Третьяковке открылась выставка к 150-летию одного из самых безмятежных русских живописцев Константина Коровина». Это начало «Баловня трагической судьбы», текста о трудах и судьбе первого русского импрессиониста. «Баловень» живет у Шаталова своей жизнью, предстает в нем то прилежным, то ленивым, то очаровательным, то несносным. «Коровин стремился в первую очередь передать на холсте свои эмоции, пренебрегая тщательностью композиции». Жизни в статье — хотя правильнее это было бы назвать рассказом — гораздо больше, чем художественной критики, тут виден живой художник.
«Растущие клочьями волосы, выпученные от возбуждения или, наоборот, прикрытые набрякшими веками глаза. Риверу сравнивали с людоедом, но добрым» - это из текста о выставке Фриды Кало, для которой картины «были способом общения с окружающими, средством гармонизации ее далекой от гармонии жизни». И снова это не столько о выставке, сколько о Фриде и о тех, кто жил рядом с ней.
Тексты Шаталова украшали толстые глянцевые журналы тонкостью стиля, а собранные в книгу, они позволяют отследить внятный и эффективный, давно известный, но тут применяемый с особым изяществом художественный прием - рассказывать о фигуре через ее жизнь. Это чтение, а не критика, завершая каждый текст, ты остаешься, прежде всего, со своим впечатлением - о нем и о том, конечно, про кого читал. Внимательный беллетрист и вдумчивый историк искусства в книжке не борются друг с другом, а соседствуют, но беллетристу всегда позволено больше, ведь книга так и названа - «о выставках и судьбах».
Но Шаталов мог и иначе - исследовать творческие искания героя очередного громкого вернисажа как критик. И рядом с историями картин в легендарной и таинственной квартире Стивенсов на Арбате мы читаем об абстракционисте Мондриане, которого Шаталов трактует как разработчика собственной теории «взаимоотношений вертикального (мужского) и горизонтального (женского) объема, идеальное сочетание которых и станет, по мнению художника, той гармонией, которая будет способна изменить человека и преобразовать мир». Начиная разговор о ретроспективе Виноградова - Дубоссарского, автор вовлекает читателя в раздумья о том, можно ли вдохнуть в живопись новую жизнь, используя традиционную манеру позднего соцреализма.
Читается книга легко: шаталовское искусствоведение, и без того воздушное и беллетризованное, перемежается анекдотами из жизни художников,
веселыми, грустными ли, но всякий раз яркими и запоминающимися - например про то, как смотрительница выставки в Манеже, разгромленной Хрущевым, отправляла вдову Фалька (не догадываясь, кто перед ней) смотреть фальковский же натюрморт с картошкой. Мол, это жена художника привезла Фалька из сибирской ссылки (где тот никогда не был) в Москву, но «жили они очень бедно, на одной картошке».
Из того, что в книге смущает, - ее «подача». За обложкой и оглавлением сразу идет статья о Федоре Рокотове, а вступительное слово об авторе, человеке известном, но не всем - отсутствует. Нет и послесловия. Составители утверждают, что такова была воля Александра Шаталова, он считал важным просто собрать, чтоб не потерялись, свои лучшие тексты, а позиционировать себя как критика не хотел.
Издавший в свое время несколько книг стихов, Шаталов считал себя поэтом. И сейчас его издательство «Глагол» готовит книгу стихов своего основателя. В этой книге и будет эссе о том, кем он был на самом деле.
Александр Шаталов. «Аметистовый ларец: О выставках и судьбах». - М.: Глагол, 2019
ЗАВХОЗ РУССКОГО АВАНГАРДА
Георгий Костаки
В Третьяковской галерее впервые были выставлены картины из собрания Георгия Костаки (1913—1990), человека, собравшего уникальную коллекцию советского неофициального искусства. В конце 1970-х на званом приеме в одном из посольств в Москве появился немолодой уже, смуглолицый человек. Несмотря на персональное приглашение, должность по меркам дипкорпуса он занимал в последние три с половиной десятка лет скромную - завхоз посольства Канады. «Вы знаете, я чувствую себя немного неловко, - признался он во время обеда послу Швейцарии. - Здесь сидят пятнадцать послов, а кто я...» «Господин Костаки, - возразил швейцарец, - послов много, а вы - один. Это вы нам оказали честь, придя сюда…» Швейцарец не льстил собеседнику - с ним рядом сидел один из самых известных в художественных кругах Москвы людей, чья подлинная роль была куда значительней формального рода занятий. Знаменитая коллекция живописи Георгия Дионисовича Костаки состояла из трех частей иконы, русский авангард 20-х годов прошлого века и художники-нонконформисты. Как попали эти работы в частные коллекции - многое до сих пор покрыто туманом. Авангардисты считаются самой ценной частью. Как вообще попали эти работы в частные коллекции - до сих пор покрыто туманом. Многие картины были приобретены в послереволюционные годы Наркомпросом, после чего разосланы по провинциальным музеям. В 30-е, когда началась борьба с «формализмом в искусстве», был издан циркуляр - все уничтожить, что и было сделано. Однако некоторые директора музеев спасли картины, составив фиктивные акты об их уничтожении. Понятно, что присутствие картин русского авангарда в частных коллекциях не афишировалось их владельцами. Георгий Костаки был одним из тех редких энтузиастов, кто рискнул собирать «запретное» искусство.
ПО КОМИССИОНКАМ
Родился Георгий Костаки в дореволюционной Москве в семье греческого торговца, владевшего чайными плантациями в Узбекистане. После революции семья собиралась было уехать в Берлин, но - не получилось. Тогда Костаки-отец устроил трех своих сыновей шоферами в разные посольства - эта работа помогла семье пережить тяжелые времена. Прожив большую часть жизни в СССР, Костаки сохранил-таки греческое гражданство, что давало некоторую независимость в быту и в общении с людьми. Не говоря уже о возможности легально получать зарплату в валюте. Будучи шофером, часто возил дипломатов по московским комиссионкам, набитым антиквариатом. Со временем и сам пристрастился к собирательству, тем более что и его отец коллекционировал картины и марки.
Сначала Костаки покупал серебро и предметы антиквариата, потом собрал коллекцию «малых голландцев», которую чуть ли не целиком обменял на старинные гобелены. Много позже он стал коллекционировать иконы. Кстати, в начале 1970-х энтузиазм «частников» здорово подстегнула повесть Владимира Солоухина «Черные доски»: как вспоминал Костаки, после публикации этих «записок начинающего коллекционера» в русские деревни и заброшенные церкви ринулись отряды «охотников за иконами», которые потом зачастую продавались на черном рынке. Костаки их покупал (завхоз посольства зарабатывал до $2000), и с годами у него собралась коллекция икон XIV—XV веков. Но поворотным моментом в судьбе коллекционера стало увлечение русским авангардом.
ЗАГАДКА «ЗЕЛЕНОЙ ПОЛОСЫ»
Самая знаменитая работа в собрании Костаки - «Зеленая полоса» Ольги Розановой. Написанная в 1917 году картина была куплена Костаки в 1946-м и положила начало его коллекции авангарда. Впрочем, история этой покупки похожа на детектив. На сегодняшний день существует две работы под этим названием. Одна «Зеленая полоса» - шедевр беспредметности, по определению искусствоведов, - хранится в музее Ростовского кремля. Туда она в числе других картин была передана в 1922 году отделом ИЗО Наркомпроса и находилась в запасниках. Откуда же у Костаки вдруг появилась еще одна «Зеленая полоса»? Сам коллекционер рассказывал об этом так: «Как-то совершенно случайно попал я в одну московскую квартиру… Там я впервые увидел два или три холста авангардистов, один из них - Ольги Розановой… Работы произвели на меня сильнейшее впечатление. <…> И вот я купил картины авангардистов, принес их домой и повесил рядом с голландцами. И было такое ощущение, что я жил в комнате с зашторенными окнами, а теперь они распахнулись, и в них ворвалось солнце. С этого времени я решился расстаться со всем, что успел собрать, и приобретать только авангард. Произошло это в 1946 году». Однако его дочь Алики (Лиля) называет совершенно иную дату и рассказывает другую версию: «Хотя папа не имел никакого отношения к искусству, у него был глаз. Однажды в 1947 году в антикварном магазине он увидел валявшуюся на полу картину Ольги Розановой «Зеленая полоса». Для него это полотно Розановой - художницы, которая была авангардом в авангарде, - стало озарением». Бытует и третья версия: картина была подарена Костаки на день рождения, но значительно позже 1946 года…
ПОКУПКИ И ПОДАРКИ
«Все то, что я собирал, уже было и в Лувре, и в Эрмитаже, - вспоминал Костаки. - Продолжая в том же духе, я мог бы разбогатеть, но… не больше. А мне хотелось сделать что-то необыкновенное». Русский авангард в то время в комиссионках не продавался (разве что попадал случайно); даже в 80-х годах, когда племянник Малевича носил по Арбату картину своего дяди, ни один магазин не взял ее. Авангард надо было искать. Как вспоминает художник Валентин Воробьев, «пожилые новаторы русского авангарда еще жили и работали в искусстве, запрятав грехи молодости подальше от глаз безжалостных кремлевских властей. Некогда знаменитый вождь конструктивистов В. Е. Татлин захлопнул дверь прямо перед носом неизвестного посетителя, не говоря уж о продаже своих опытов какому-то завхозу. Надо было дождаться кончины Татлина (1953), чтобы наследники открыли заветные сундуки…» Костаки стал ходить по старым коммуналкам, выискивая родственников или наследников художников, и скупал то, что можно было купить... Исключенный из ВГИКа Воробьев однажды устроился сторожем в заброшенный дом, принадлежащий родственнице всеми тогда забытой художницы Любови Поповой. На чердаке Воробьев обнаружил почти весь основной фонд ее картин, который и приобрел потом Костаки. «Над ним почти смеялись. В это никто не верил, потому что считали, что он собирает мусор, что это никогда не будет признано и оценено, что он занимается просто какой-то чертовщиной», - вспоминала Алики Костаки. Одной из работ Любови Поповой, написанной на большом листе фанеры, был на этой даче забит оконный проем. Ее не отдавали, потому что нечем было заколотить окно. Тогда Костаки съездил на работу, попросил дворников вырезать лист фанеры, привез и отдал этот кусок, а взамен получил Попову. Почти таким же образом в собрании оказались многие работы Клюна, Малевича, Матюшина. Костаки не мог купить все, его доходов не хватало, тем более что появились новые иностранные собиратели с деньгами. Например, работу Малевича из цикла «Белое на белом» он продержал у себя больше месяца, но так и не купил - картину отдали Нине Стивенс, хозяйке известного в то время московского салона, которая тут же перепродала ее в коллекцию Софи Лорен и ее мужа Карло Понти.
Со временем покупать работы авангардистов стало все труднее, и Костаки увлекся художниками-нонконформистами - они удовлетворяли его страсть к общению, заполняли салон шумной нетрезвой толпой и яркими полотнами. Любимцем Костаки стал Анатолий Зверев, чьими работами он быстро увлек всю дипломатическую Москву. «Ему открыто то, о чем другие не подозревают», - сказал Роберт Фальк, которого Костаки привел в зверевскую мастерскую. Позднее, делая выставку Зверева во Франции, Костаки даже придумал, что на эту выставку приходил Пикассо - собственной любви ему казалось мало. «Костаки был для нас отдушиной, неотъемлемой нашей частью, - вспоминала художница Лидия Мастеркова. - Его дом был как итальянское палаццо - все было завешано картинами сверху донизу, такой был мощный аккорд искусства...» Костаки признавался: «Вести три линии - авангард, икону и молодых художников - финансово было трудновато. <…> В 50-е годы была сравнительно небольшая группа - 10—12 человек - людей очень талантливых: Рабин, Краснопевцев, Плавинский, Вейсберг и другие. На протяжении ряда лет каждый год я покупал по одной, по две вещи у каждого из этих художников. Многие мне дарили свои работы. Так составилась коллекция».
САЛОН НА ОКРАИНЕ
Долгое время семья Костаки жила рядом с Тверской улицей в доме, примыкающем к знаменитому Дому Нирензее. Позднее он купил три квартиры проспекте Вернадского и объединил их в одну. Сюда приезжали многочисленные гости коллекционера - дипломаты, художники, музыканты... По словам директора Третьяковской галереи Ирины Лебедевой, показывая запретное для советских музеев искусство, Костаки извлек многих художников из небытия. Вообще квартира Костаки на Вернадского была по сути одним из самых популярных художественных салонов 1960—1970 годов - здесь в разное время бывали Стравинский, Шагал, Рихтер, Вайда, Антониони. Естественно, как и все подобные тусовочные места в Москве, она прослушивалась КГБ, так что роль самого хозяина невольно оказывалась двоякой. Правда, Георгий Дионисович старался никогда не смешивать компании. Изменил своему правилу он только один раз, когда в 1974 году к нему пришел в гости младший брат убитого президента США сенатор Эдвард Кеннеди, который настойчиво просил познакомить его с «русской элитой». В тот день, как вспоминала дочь Костаки, «на всех 15-ти этажах дома дежурили мальчики из органов». Все гости Костаки обязательно расписывались в гостевой книге. Любопытно, что точно такие же записи вела и Нина Стивенс, жена американского журналиста, не скрывавшая своего сотрудничества с ГРУ.
ПОЖАР
Зимой 1976 года на даче Георгия Костаки в подмосковной Баковке произошел пожар. По словам коллекционера, сгорели многие картины и рисунки. Костаки обвинил в поджоге известного журналиста Виктора Луи - он якобы завидовал его коллекции икон, которая исчезла при пожаре. Впрочем, Валентин Воробьев в своих мемуарах приводит свидетельство художника Льва Нуссберга: «Грек придумал этот спектакль от начала и до конца. Я принимал в нем участие... Я, Лилька (дочь Костаки - The New Times) и мой верный Пашка Бурдуков на даче сожгли кучу осенних листьев и распространили слух, что дачу подожгли агенты КГБ, утащив коллекцию авангарда и сто сорок икон!» При всей эпатажности воспоминаний Валентина Воробьева, версия, изложенная в его мемуарах, имеет право на существование.
ПОЗДНИЙ НАИВ
К концу 1970-х коллекция Костаки стала обретать все большую популярность - ею заинтересовались западные искусствоведы, о ней писали в британских и американских журналах, была сделана передача на «Голосе Америки». Представители западных музеев стали обращаться в советский Минкульт с просьбой продать им работы Малевича, Поповой и других представителей авангарда. Так, по словам Костаки, «официальные лица КГБ поняли, что моя коллекция стоит больших денег, и забеспокоились». Мало того, что за квартирой на Вернадского было установлено наблюдение, а телефон поставили на прослушку, - начались постоянные кражи: были похищены акварели Кандинского, рисунки и гуаши Клюна и другие произведения. Естественно, эти случаи никто не собирался расследовать, хотя Костаки, обращаясь в милицию, упоминал о том, что коллекция завещана им Третьяковской галерее, а, следовательно, является народным достоянием. Георгий Дионисович написал письма Брежневу и Андропову с просьбой о помощи, но ответа не получил. Костаки пришел к выводу: его семья и его коллекция находятся в опасности, которая с каждым днем все серьезней, и принял решение об отъезде из СССР. С собой ему разрешили взять лишь 20 процентов коллекции. Вопрос о вывозе коллекции Костаки был поставлен на отдельном заседании президиума ЦК КПСС. Была создана специальная комиссия, которая отбирала работы. Ее члены были поражены, с какой старательностью Георгий Дионисович перекладывал в «кучу» оставляемых работ самые ценные свои экспонаты - так в Третьяковке оказались «Портрет Матюшина» Малевича, «Красная площадь» Кандинского, рельеф Татлина, «Проун» Эль Лисицкого… Всего 834 произведения. Третьяковка стала хранительницей собрания авангарда, иконы были определены в Музей им. Андрея Рублева, коллекция народной игрушки ныне включена в фонды музея-заповедника «Царицыно»... Осев в Греции, Костаки сам увлекся рисованием. Его картины тех лет - в основном лирические пейзажи в стиле наивной живописи, полные света и любви к родине. Одна из них называется «Кладбище русского авангарда»…
В одном из интервью Костаки рассказывал: «Через несколько дней (после ограбления дачи и письма Андропову) меня вызвали (в КГБ) и попросили не волноваться: человека, которого я подозреваю, допросят, и правда восторжествует. Вскоре я узнал, что предполагаемый вор собирается уезжать к жене в Англию. Я сообщил об этом органам, но мне ответили, что задержать его не могут, так как он английский подданный. Это было наглым враньем. Я знал, что у него советский паспорт, а иностранной подданной была только его жена. Грабитель уехал, и кражу, естественно, не раскрыли».
