Татьяна Ильдимирова, г. Кемерово
Минута
Нога скользнула на верхней ступеньке, поехала вбок, и не успел Егор и глазом моргнуть, как уже кульком скатился по нечищеной обледенелой лестнице до самого тротуара и больно ударился щекой об асфальт. Ему почудился такой звон, как если бы он разбил стеклянную дверь, но ничего подобного не случилось.
Егор застонал: щеке было больно. Зато его ноге — нет. Просто нога была не его. Чья угодно, только не его. Потому что в его, Егоровом, теле, не могло быть такой разрывающей, мощной боли.
«Дурак!» — громко закричал в голове Егора голос еще живого, сильного, ходячего отца.
«Ты когда под ноги смотреть научишься? — кричал на него отец. — Совсем ослеп? Совести у тебя нет! У тебя же билеты на тридцать первое, невозвратные! Что теперь с тобой прикажешь делать?»
Его голос становился все тише, терялся в часах, минутах, годах. Егор с трудом приоткрыл глаза. Отца рядом не было, и никого не было: люди безучастно обтекали его и спешили дальше. Перед его лицом мелькали чужие здоровые ноги.
Егор осторожно приподнялся на руках и прислушался к себе — голова гудела, руки дрожали, но зато нога больше не болела. Осторожно ковыляя, он довел свое тело до ближайшей скамейки.
Был обычный декабрьский вечер последней рабочей недели. Нервный, торопливый город стоял в пробках, в очередях, в новогодних мелодиях, весь затянутый мишурой, гирляндами, и буквально-таки каждый человек еще не успел пройти предпраздничный квест и ничего не купил — ни продуктов, ни подарков.
Оксана любила Новый год, праздновала у родителей, всегда просила Егора довезти до дома тяжеленные сумки с продуктами человек этак на тридцать и каждый раз говорила, глядя как бы и в сторону, и умоляюще: «Жаль, что тебя не будет!» А Егор, признаться честно, эту традиционную суматоху не переносил и на все выходные старался улететь в Азию, меняя бессмысленное и беспощадное празднование на дайвинг. В этом году он собирался наконец встать на доску.
Они встречались всего-то четыре года, Оксана была старше Егора и все время ждала. Ее терпеливое коровье ожидание иногда начинало Егора раздражать. На прошлое Восьмое марта он подарил ей помывочный набор из супермаркета и ждал сцену, но Оксана поблагодарила и поставила набор на полку в ванной. Она могла бы стать хорошей женой, и если бы Егора спросили, чего ему вообще надо, он бы ничего не смог ответить.
«Наверное, звонила», — подумал Егор и привычно сунул руку в карман.
Телефона не было. Не нашелся он и в других карманах.
Карманы, между тем, расположены были вроде и там, где надо, а вроде и не там.
И само тело Егора было не совсем ему знакомо. Странное ощущение. Как во время сильного гриппа. Егор вдохнул и выдохнул, закрыл глаза и сосчитал до десяти, расправил плечи и вытянул перед собой руки, сложенные в замок. В ушах звенело, словно в них попала вода. В голове оставалась мутная каша.
«Крепко я головой приложился».
Егор огляделся.
Прямо на него смотрели витрины супермаркета, который — он знал это точно — обанкротился четыре года назад. Сейчас магазин был открыт, в витринах стояли украшенные елки, и люди, толкаясь и суетясь, набивали доверху продуктовые корзины. Не было никакого сомнения, что внутри — праздник.
«Стоп. Не может такого быть...»
Егор добрел до газетного ларька и, опершись локтями, всмотрелся в размытые буквы.
«Президент России Владимир Путин...»
Ничего особенного.
«...встретился с президентом США... Джорджем Бушем».
Егор изо всех сил ущипнул себя за руку. В голове метались беспорядочные мысли:
«С ума сойти».
«Все, я заболел, пора увольняться».
«Сон, по-любому — сон».
«Рубли, рубли срочно менять».
«Куда теперь?»
«Да что это я, брежу во сне?»
Ему послышался одинокий удар колокола, и кто-то словно толкнул его в спину.
«Сон», — еще раз подумал Егор.
Он заставил себя глубоко дышать, не поддаваясь панике. Вдох-выдох, вдох-выдох. С каждым выдохом ему казалось, что он становится прозрачнее и легче и скоро растворится в воздухе прошлого.
И еще он замерзал. В том, правильном, нормальном декабре наступила оттепель, а здесь стоял суровый мороз. Волосы без шапки покрывались седым инеем, губы немели, как от заморозки в кресле дантиста.
Надо было куда-то идти, что-то делать, и Егор нехотя, как против течения, повернул в сторону своего дома. Но, взглянув поверх крыш, он понял, что идет не туда, что дом его еще не построен, а чтобы оказаться в своей старой квартире, нужно было дождаться трамвая и долго ехать на другой берег. Столько времени, откуда-то знал Егор, у него не было.
Колокол ударил еще раз; Егора, замершего на тротуаре, чуть не сбила с ног толпа школьников; ему показалось, что из его пустого кармана что-то выскользнуло. Он присел, как крупная сбитая птица, нашаривая рукой в сугробе, — и вдруг в его руке само собой оказалось что-то пластмассовое: старенький телефон. Егор мог бы поклясться, что это его собственный телефон, десять лет назад потерянный по пьянке. Он попытался включить аппарат, но телефон не реагировал и лежал в Егоровой ладони серым равнодушным кирпичом.
«Ну давай, давай!»
И только когда экран тускло загорелся, показывая один процент заряда и один пропущенный вызов, в груди немедленно стало горячо, словно он, Егор, на самом деле когда-то был нормальным, живым человеком.
«Ленка, — подумал он. — Ах ты, зараза, что ж ты такое со мной делаешь, это же сегодня, сегодня...»
Ленка, его младшая сестра, десять лет назад ждала его на остановке у университета. Егор должен был заехать за ней на машине, но не торопился: его задержали важные дела, которые он не запомнил. Пьяный депутат врезался в толпу на остановке — восемь погибших. Ленка умерла через неделю в реанимации. Депутату дали четыре года условно.
Егор все организовал и всех собрал, но как именно он это сделал — он не помнил. Все, что было связано с Ленкой, в своей памяти он с усердием переселил за несколько наглухо запертых железных дверей, куда стараешься никогда не заглядывать. Там же — все стыдные моменты в дурацкой своей жизни, где предал кого-нибудь нечаянно, или ответил так, что потом было совестно, или напортачил так, что остается только забыть.
И вот, Ленка. Когда она родилась, Егору было девять лет, и большую часть своей жизни он с трудом ее переносил. Вначале она, мелкая, изжевала все его кассеты: вытаскивала пленку из кассеты и жевала. Потом ему долго приходилось забирать Ленку из садика (однажды забыл, загулявшись, — мать налупила ремнем). В школе ее постоянно кто-то обижал, и снова приходилось ее встречать, изображая хорошего старшего брата. Ему-то вообще никогда не хотелось быть братом: своих дел у него было по горло.
Ленка была тихая, добрая, бесхарактерная, и всякий раз, когда Егор дал бы сдачи, ответил крепким словом или по крайней мере нажаловался, Ленка стояла и моргала, и смотреть на нее было тошно.
В следующий раз, когда Егор и родители собрались втроем в новогоднюю ночь, Егор, глядя на кресло, в котором обычно сидела Ленка, понял, как много тепла и любви она вносила в его жизнь.
Незадолго до несчастья она звонила ему.
Зачем — он не знал, ему неохота было отвечать на звонок.
Егор сорвался с места и побежал, расталкивая прохожих и увязая в снежных заносах. Он не знал, который час, потому что все городские часы показывали разное время, люди ему не отвечали, а время на телефоне остановилось на 16:36. Чем дольше он бежал, тем тяжелее ему становилось: не от усталости — он много времени проводил в зале, а от некой силы, которая, чувствовал Егор, делала воздух тяжелым и вязким, толкала Егора назад, подсовывала ему под ноги ледяные дорожки, ставила перед ним сломанный издевательски-красный светофор. Егор бежал через торговый центр, полный пения механических игрушек и вечным «Джингл беллз», и потом снова по улице, бежал, не думая ни о чем, не слыша, что кто-то зовет его снова и снова и что опять звонит колокол. Он снова увидел тот же торговый центр и понял внезапно: он бежит по кругу, он навсегда застрял в одной-единственной минуте и никогда ее не найдет.
— Какой сейчас год? — отдышавшись, спросил Егор у Деда Мороза на елочном базаре.
— Все еще две тысячи восьмой, — молодым голосом ответил старик. — Выбирайте елку!
На елочном базаре толпились люди. Егору почудилось, что всех их он откуда-то знает, и они на него посматривали так, будто и они его знали.
— Ты чего без шапки-то? — спросила женщина, как две капли воды похожая на Егорову учительницу в младших классах. — Уши отморозишь!
Егор виновато улыбнулся и поглубже укрылся в капюшоне.
— У вас телефон звонит! — сказал ему кто-то детским голосом.
Замерзшими руками Егор схватил телефон, едва не уронив его в снег.
— Да! — закричал он. — Это ты? Это и правда ты?
— Я, да, — тихо ответили в трубку. — Я тебе сказать хотела, ты не сердись только...
— Говори быстрее, у меня батарейка садится! — резко воскликнул Егор.
— Ты знаешь, мы с тобой договаривались, но... ты не заезжай за мной пока. Я задержусь в универе на полчаса или на час. У нас тут консультация, оказывается, я забыла... Но если ты против, я приду! Ты слышишь меня? Ты меня слышишь?
— Я слы...
Стало очень тихо, словно у всего города отключили звук. Экран погас. Люди замерли, как ледяные статуи, и только редкие снежинки танцевали в холодном воздухе. Потом один за другим начали гаснуть фонари, но не успел Егор испугаться, как город ожил, засуетился, запел Happy New Year из уличных динамиков.
Куда ему дальше, Егор не знал, и как оказался в сквере рядом со своим прежним домом — не помнил. Он сидел на скамейке, заметенной снегом, и самого его тоже заметало. Ему казалось, что он стал прозрачным и снег идет сквозь него и что в его жизни никогда больше ничего не произойдет. Он смотрел то на звезды, то на снежинки на своих руках и не знал, ни в каком он времени, ни сколько ему лет, ни кто он на самом деле такой. Все сильнее болела нога, и голова болела тоже, и падал снег, а когда Егор снова открыл глаза, то увидел над крышами контур дома, построенного в прошлом году.
Будто издалека, а не из кармана настойчиво звонил телефон.
— Привет, — сказала сестра. — Ты где? Я тебя жду.
