Текст: ГодЛитературы.РФ

Фрагмент книги и обложка предоставлены издательством «Livebook/Гаятри», 2016

Лет двадцать назад казалось, что эпистолярный роман, бывший во времена оны отрадой и пушкинских барышень, и тургеневских девушек, прекратил свое существование вместе с обстоятельными письмами, вытесненными телефонными разговорами (тоже порой довольно обстоятельными). Появление электронный почты, а затем и сервисов мгновенного обмена сообщениями, от "аськи" до "телеграма", вернуло всё на круги своя. Мы снова, как во времена Руссо, постоянно пишем. Даже не будучи писателями. А писатели, естественно, снова пишут эпистолярные романы.

Об авторах этой книги:

МАРИНА МОСКВИНА - автор книг «Роман с луной», «Гений безответной любви» и многих других, награждена международным дипломом Г.-Х. Андерсена за книгу «Моя собака любит джаз». В течение десяти лет вела авторскую радиопередачу, снимала авторские документальные фильмы, вела мастер-класс по развитию творческих способностей и искусству письма, о чем написаны книги "Учись видеть" и "Учись слушать".

ЮЛИЯ ГОВОРОВА - ученица литературной студии Марины Москвиной. Окончила факультет журналистики МГУ, работала в газете "МК". Живёт в Пушкинских Горах, работает в сельском зоопарке-лечебнице.

Марина Москвина, Юлия Говорова

«Ты, главное, пиши о любви»

Марина — Юле

Москва

Юлька, привет! Своими письмами ко мне, звериными фотографиями и дичайшим отшельничеством ты соорудила космодром: пришла пора запускать в небо книгу — космическую ракету. Как говорил Антон Павлович: пока на Руси существуют леса, овраги, летние ночи, пока еще кричат кулики и плачут чибисы, не забудут ни Тургенева, ни Толстого, ни, я добавлю от себя, Юлю Говорову. И хотя проницательному взгляду ясно, что ты болотная кикимора, я толкаю тебя под локоть, как черт монаха: попробуем собрать твои ко мне письма? Прямо в первозданном виде? Можешь ты только собрать их — и прислать мне?

Юля — Марине

Пушкинские Горы

Дорогая, любимая Марина, письма я давно потихоньку собираю. Об Ирме, о Гамме, о Моне, о гусях. Постараюсь собрать их и прислать, не раздирая. А у нас сейчас дожди, дожди, дожди. Засыпаем под дождь, просыпаемся от дождя, он стучит по окну, еще в окна стучат синицы. Попугаи слушают дождь и смотрят на 6 птиц в окно. Грязный и мокрый волк, грязный (из-за мокрой земли) лис Вася. Грязный гусь. Повсюду мокрые понурые листья. Только кленовый — оптимист. Любим вас — из осенних луж и дождей, среди раскисших полей, но с не поникшими цветами.

Марина — Юле

Начнем с того письма, где Виктор Тоска говорит Весли Джексону: «…Вот он — узелок, первый крендель, завиток, из которого Вселенная вырастает». Тут очень главное должно быть. В общем, трагическое что-то. А дальше — как Бетховен Людвиг ван — взрывает все, взмывает к небесам, особенно в кульминации: подъем и накал, край бездны, дальше только просветление… Так и у тебя: вступление — зима.

Юля — Марине

Сегодня не до работы! У Вероники с Андреем выходила замуж старшая дочка. Вам, Марин, знакомо это волнение. Когда ехали во Псков в новеньких костюмах и юбках, они вдруг оказались такими взволнованными и беззащитными, мои друзья, что я даже всплакнула, как тенор в «Днях Турбиных» (и вечером, разумеется, выпила, как Мышлаевский). Из-за хлопот со свадьбой — я на весь зоопарк одна. Вот и в день свадьбы — проводила утром Андрея и Веронику в Псков, и за совок с метлой! А моя мамочка, по-моему, расстроилась, когда я ей рассказала. Наверно, надеялась тоже на мою свадьбу. Но все-таки для меня Ирма и Вася, и Хиддинк, и птицы, и небо, поля и деревья — пока что вариант…

Марина — Юле

Ладно, со свадьбой я тебя не тороплю, а вот с книгой тянуть не стоит. Как старый друг тебе советую, как старший брат: не жди, когда на тебя обрушится изобилие времени, и ты засядешь, и что-то там свершишь. Поторапливайся, если не хочешь, чтоб твоя проза мхом поросла! Я и сама бы ринулась, очертя голову… в Крым, устроилась в тени под кипарисом и написала б, наконец, роман, который в третий раз приходится откладывать на всем скаку — то из-за катастрофического таяния льдов Арктики, то из-за небывалого приближения Луны. Теперь меня снесло лавиной твоих писем.

Юля — Марине

Дорогая, любимая Марина! Сижу с попугаями, разбираю завалы собственных писем. В деревне все время вырубают электричество. А у меня тут такие лабиринты, что правильную и гармоничную картину этого мира и не знаю, 8 удастся ли воссоздать? Вот основной блок сейчас нашла в компе. Письма первых лет (где-то около полутора лет из трех) затерялись. Но основные — здесь. С вашими сохраненными ответами. Я, конечно, хранила переписку, но у меня несколько раз «сгорало» все, и я восстанавливала по разным файлам. У нас как-то вдруг зима, метель и снег, жесткий ветер. Снег лег ненадолго, это понятно, но его приход был суров. Лицо секло и резало метелью. Хорошо, что успела Ирму утеплить, и Васю. Сегодня разнесла по теплым домам всех аистов. Начали спасательные работы. Потихонечку собираем всех в отапливаемые южные края.

Марина — Юле

Это что, надо снизу вверх читать??? Вверх ногами?

Юля — Марине

Да, все движется от сегодняшнего дня к прошлому! Распутываю года и времена года, перебрала старые письма, что нашла. Ничего не убирала, но от некоторых остались кусочки, я раскидываю их и приткну потом к каким-нибудь другим, совпадающим по времени года письмам. Теперь разбираю животных и птиц: фазанов, гусей, павлинов, страусов.

Марина — Юле

Ладно, доделывай, и присылай все. Только не увязай в мыслях, чувствах, «работе». Письма — в отличие от столбовой прозы — материал неверный и летучий. Они погаснут от сушки, выжимки и утруски. Не усердствуй!

Юля — Марине

Марин, уже около двухсот страниц. Единственное, что я потом добавлю, это вышлю вам кусочки своих черновиков, по безалаберности они от писем не отличаются, а какое-то хорошее и ценное содержимое в них есть: про Алю, про деревенских, они для меня тоже все живые, гармоничные, я не разделяю их с природой и животным миром. Конечно, в письмах есть недостатки. Мне все-таки важно их подчистить. Ну, как не подчистить-то? Вы бы и сами не дали ничего, не подчистив. Это ж святое дело — подчистить. Одно дело — пишешь конкретному человеку, но читать-то будет весь мир!

Марина — Юле

Да кто тебе сказал, что из этого что-то выгорит?! Просят тебя — собрать ВСЕ ПИСЬМА в том виде, в каком они уже есть — специально не выстраивая, не отбирая, никаких вводных тем и дополнительной информации, письма, как они есть — пять пудов писем! Заведи файл и сбрось. Будет и хронология, и все, чем ты там дышишь и живешь!

Юля — Марине

Марин, шлю блок деревенских писем, которые близки моей жизни сейчас, и, надеюсь, органично войдут к животным. По заброшенности, уединенности, гармонии. То, что мне дорого, из того, что было у меня до погружения в животных. Это мои родные — Аля, тетя Маша и Алексей. Мои деревенские знакомые, мои соседи. Единственный, кого я бы хотела избежать, — это Пушкин. Я хочу пройти это по касательной, просто, да, недалеко заповедник, ну и все, без всех этих выяснений, объяснений. Да, рядом когда-то жил Пушкин, ну и что. Там, где он возникнет, там возникнет. А специально его притягивать за уши не хочу. Сейчас на подходе письма про птиц (павлинов, фазанов, кур). У нас темнота ноябрьская. Привезли ослицу молоденькую, назвали Фрося (когда услышали ее голос — в честь Фроси Бурлаковой).

Марина — Юле

Фрося! Чем тебе не угодил Пушкин? Почему ты сбрасываешь его с нашего утлого челна — вместо того, чтобы консультироваться у него по литературным вопросам? Присланный тобой блок разительно отличается от жанра «писем» — даже твоих. Это у тебя, возвышенно говоря, новеллы. Играются на рояле. А мы в данном случае свистим на свирели. Переписка — понимаешь? Повесть в письмах. Тут «Стейнвей» не проканает. А ты уже сработала — и уединенность, и заброшенность, и гармонию… Если органично вплетается в письмо какой-то сюжетец — вплети. Или честно присылай рассказ во «вложении». Чтобы чуть чего — мы могли его сбросить и облегчить корзину монгольфьера.

Юля — Марине

Марин, вы сказали присылать все, я и прислала. У меня еще остались кусочки из моих дневников — про птиц, про лосей и попугаев. Я вам их пришлю и, наверно, еще Хиддинка. И все. У меня больше никаких писем нет. Вы извините, если что не так. Я как-то совсем от всего уже отвыкла: только с животными, и потом в поле, и в лесу… У нас сумрак, листва, дороги. Темный замшелый лес, озера. Полегшая мокрая трава.

Юля — Марине

Хорошо, Марин, уложусь в ТРИ ДНЯ. И на живую нитку пришлю этот свиток. Кусочки про птиц постараюсь расставить среди писем. Что мы вообще даем, помимо писем? Это пишете вы? Мне что-то, кроме писем, надо написать? Что? Свои письма я расставлю, ваши, Марин, выделю и поставлю ориентировочно, потому что вообще ни черта не помню свои даты, а вы все-таки помните свои и подкорректируете нас в общем потоке. Я кидаю почти что все — с наметками чисел и времен года, чтобы сложилось впечатление. Но у меня очень плохо с 2009 и 2010 годом (а до этого и вообще ничего нет). И более-менее цельно 2011 и 2012 с большими провисаниями. Я прямо встревожилась вся, как Ирма, которая прошлой весной инстинктивно готовилась к щенкам, я ей набила сеном логово, все было чистенько, и по углам — от блох — положила ей веточки полыни. Ирма так волновалась (хотя беременность была ложной), что даже не ходила шесть дней гулять и все ЖДАЛА. И вот я тоже. Волнуюсь, и тянет в свое логово. P.S. Марин, я, конечно, баран: когда вы уплыли на Северный полюс, в каком году? Ловлю время событий разных. Не помню ни фига.

Марина — Юле

Прости, Юль, не сразу тебе отвечаю. Как старый вегетарианец решила полакомиться колбасой, приобрела два вида — вареную и копченую, и обе оказались лежалые, с душком. Притом я ухитрилась купить в стельку тухлые яйца, и каждое утро — на протяжении недели — они приветливо встречали нас на кухне крепким запахом сероводорода. Теперь, полуживая, валяюсь с отравлением, что вновь меня укрепило в солнечной вегетарианской позиции, но выбило из рабочей колеи. Как продвигается наш проект?

Юля — Марине

Пока не было света, ходили с Ирмой в поля. Четвертая зима с волком, а я не устаю любоваться. Даже подумала, знаете, как закончить свое последнее письмо: выпал снег, мы гуляли с Ирмой, волк счастлив, значит, жизнь моя удалась. Черт, все даты плывут и месяцы. А у вас с числами строго, вы их сохранили, и я под вас подстроюсь.

Марина — Юле

Экая у нас предполагается напыщенная концовка! И с чего ты взяла, что я храню числа? Да еще «строго»? Не заморачивайся числами, Время — это всего лишь понятие, умонастроение, его существование невозможно обнаружить. Оно неосязаемо, эфемерно. Это не конкретная вещь, но игра, иллюзия, — придумывай, импровизируй. Правды я от тебя вообще не требую. Но хочу вдохновить и устрашить: если мы и впредь будем тянуть кота за хвост…

Юля — Марине

Марин, а чего страшиться-то, когда перед нами только Млечный путь? Вот у нас сейчас метели, а у вас? Все заснеженные, и снег все метет, метет, метет. Когда есть камин, и за окном метель, и, когда она стихнет, будут звезды... Главное, чтобы мы все здоровы были…

Марина — Юле

…И жили вечно.

Сосне учись у сосны, бамбуку учись

у бамбука. Забудь о своеволии. Когда 

человек проникает внутрь вещи, она

открывается ему до самой малости,

порождая чувство, которое тут же

становится строфой.

Басё 2006 год.

20 ноября

Юля — Марине

Марина! Вы просили прислать цитаты для интервью. Берегите себя и друг друга. Юля. «Весли Джексон — Виктору Тоска: — Кто я такой, чтобы писать? Имею ли я право на это? Хочу ли я быть писателем? Хочу ли отличаться от других, и видеть вещи по-своему, и запоминать то, что вижу, и писать обо всем без конца? И как это выйдет у меня: по-серьезному, или я только смешное буду видеть во всем? — Любовь, — сказал Виктор. — Любовь — это единственная стоящая вещь. Повторяй без конца: «Люблю». Расскажи им, Джексон, ради бога, о любви. Ни о чем другом не говори. Это единственное, о чем стоит рассказывать. Все на свете — ничто, только и есть, что любовь. Так расскажи им о ней!..»

22 декабря

Марина — Юле

Юленька! О зимнем солнцестоянии, конечно, помню. Когда-то бабушка Фаина, мама Люси, говорила: если переживу солнцеворот — буду жить дальше, дело пойдет на весну. Она умерла ровным счетом 21 декабря. И, как это ни удивительно, нашей с тобой Люси не стало на рассвете этого же самого дня — начала солнцестояния. Так что прибывшая ко мне на помощь с Украины девушка ЛЮСЯ, у которой дочка МАРИНА, а у той — дочка ЛЮСЯ... — пробыла с нами всю нашу последнюю ночь — вместе. Теперь нашей Люсе должно быть легко и свободно. Завтра мы с ней прощаемся. Я приглашаю тебя в 14.30 в маленький уютный ресторанчик на Каширском шоссе за кинотеатром «Мечта», вход справа — на втором этаже. Потеряешься — позвони. Обнимаю! Марина.

26 декабря

Юля — Марине

Дорогая моя Марина. У меня есть фотография Люси. Эту фотографию Люся торжественно преподнесла мне, вручила в тот день, когда мы ходили вместе на вечер Визбора. Они сидят там втроем с космонавтом Иванченковым, мама с сигаретой, Визбор с гитарой, все так, как и должно быть. Вроде все всегда пишут «на память», когда дарят фотографию, но здесь и сейчас эта надпись, сделанная прошедшим летом в июле, для меня очень важна: «На память Юличке о Люсе, Юре Визборе и космонавте Иванченкове». Так эти дорогие мне люди, включая космонавта Иванченкова, остались со мной на маленькой фотографии, врученной мне в Александровском саду, когда все цвело, цветы в корзинках висели на фонарях, и мы гуляли вдоль цветников, сидели на лавочке напротив нашего факультета. И Люся рассказывала мне в том числе, как Марина чуть было не провалилась на вступительных экзаменах, гордо отказавшись от пятерки, потому что не захотела ее получить из рук не понравившегося ей преподавателя. Я всегда этим дорожила. И когда вы познакомили меня с Юрой Ананьевым, дрессировщиком медведей, и Юра — да, он блаженствовал, когда рассказывал о вас. Я чувствовала, как он вас любит, когда он водил меня по Уголку Дурова, где вы показывали в экскурсии говорящего ворона, и тот ругался как извозчик, и где вы пили портвейн под грушей. Он буквально вернулся тогда в то время! А когда мы ехали с семинара, и вы показали мне, где раньше стоял ваш дом в Черемушках, — я почувствовала, Марин, что подсела, ухватилась за борт мусоровоза, который проезжал ночью мимо живого того дома в конце романа «Гений безответной любви», и чем наполнен живой этот дом в Люсиной повести. Моя дорогая Марина! Берегите себя. Мама читает Тилю Юрия Коваля. Мама и пес у меня читают хорошую литературу. Ваша Юля.

Юля — Марине

Милое дело, Марин, дня три побыть в Москве, посмотреть на витрины и огни, а я уж хочу темноты и звезд. Одиночества, но не городского, а как Марик наш воронический хорошо сказал: городские огни вторгаются в тебя без приглашения, а огни друзей издалека в соседней деревне приглашают. Хочется тишины и печки. Вы понимаете, что там другая тишина?

Марина — Юле

У нас был тихий-тихий Новый год. И был бы еще тише, если бы Лёня, решив нас немного развеселить, не нарядился цыганом, не взял мою гитару и не стал играть. Я говорю: — Не колоти по струнам, а то расстроишь. — А то тебе пять лет назад кто-то настроил, — ответил он, — и ты не знаешь, будет ли оказия в ближайшее время? — Двадцать пять лет назад мне ее настроил Визбор, — сказала я грустно. — Хорошо, что не Высоцкий, — вздохнул Лёня.

11 января

Москва

Марина — Юле

Рано утром к нам на балкон сел сокол. Лёня разбудил меня, мы сидели на кровати и смотрели на него. А он — на нас.

12 января

Москва

Юля — Марине

Моя дорогая Марина. Вот я приеду в деревню к Але, буду носить ей воду, а уеду, и она опять один на один с собой, как каждый, и будет на воду топить снег. Я выставлю вам все целебные бальзамы, наварю хвои, насушу зверобоя и душицы, Але принесу воды, вы только будьте здоровы и берегите себя. У меня так многих родственников уже нет, что они у меня все в памяти. И вы уж, Марина с Лёней, здесь держитесь.

14 января

Москва

Марина — Юле

Какого человека я встретила сегодня в метро — угольно-черного в цилиндре! Белая накрахмаленная рубашка, на шее бант, начищенные до зеркального блеска ботинки, выутюженные брюки. Чернокожий кудесник прошел по вагону летящей походкой, изящно опираясь на трость-зонт, хотя на дворе январь! Один бухой пассажир не смог скрыть своего восторга, вскочил и с криком: «Ой, турки завоеванные!!!» — стал трясти его руку. Видела бы ты ослепительную улыбку, которой тот его одарил…

23 января

Москва

Марина — Юле

Получила твои рассказы и бессмертники. Ты хочешь, чтобы мы двигались к бессмертию? Сделаем!

31 января

Москва

Юля — Марине

Марина, завтра уже февраль. Помимо просто признания этого космического события, я напоминаю, что вы говорили — хорошо бы взять в издательстве «Шамаек» Юрия Коваля с вашим предисловием. Правильно? Я зайду к ним и принесу, да? (Читай «Банановую хижину» — об отношениях Басё с его учениками!)

1 февраля

Москва

Юля — Марине

Слушайте, Марина, ночами у меня дома раскрываются сосновые и еловые шишки. Вот именно почему-то ночью. Стоит такой треск! Они раскрываются очень красиво. Со скрипом. Как коростели. Они похожи на коростелей, потому что коростели тоже всегда в траве, они не летают. Коростеля никогда не видно, хотя он кричит у нас вдоль Сороти. Алексей называет его еще «дергач». И шишки — коростели. Еще они скрипят как лягушки, если раскрывается сразу несколько. Смола у них шоколадная с синевой. Мне кажется, что это шишки секвойи. Или сосны лучистой. Там три сосны были рядом. Есть звучащие чаши, и есть поющие шишки. Они распускаются как розы. Считайте, что я вам подарила букет сосновых роз.

5 февраля

Москва

Марина — Юле

Спасибо за шишки, за стихи, за коростеля. Хлещу хвойные бальзамы. Так что — полное спокойствие и растворение в свете.

8 февраля

Бугрово

Юля — Марине

Привет, Марин! Приехала в деревню. Слушаю музыку. Вообще-то жизнь здесь у каждого замкнутая и уединенная. Не в смысле закрытости от мира, а в естественности пребывания с собой. Вначале какие-то заботы по дому, шорохи. Но — затопил печку, принес воды, переночевал первый раз, вышел утром, — глядишь, и наладилась гармония. Я вам говорила, что чувствую свое предназначение и назначение в этом месте, причем поняла это с первого своего появления здесь — в двенадцать лет. Ясно, четко и просто, второй раз приехала уже в двадцать один год — и все случилось. По уговору, за проживание на усадьбе (о чем и мечтать не могла) должна была подметать дорожки, собирать скошенную траву и чистить ряску в прудах уединения. Каждый день я выходила с граблями в сад, потом к пруду и собирала скошенную траву и ряску. Пасся на лугу Герман. Повсюду сопровождал меня пес Диван. А напарником моим был садовник, молчаливый молодой человек. Он косил, я за ним убирала сено, — полдня! — и он молчал. Красивый, высокий, черноглазый. Я не выдержала и спросила имя. Хотя бы имя. Он помолчал еще немного, отложил косу и ответил: — Одиссей. (Как потом выяснилось, Одиссей — чемпион Пушкиногорского района по шахматам!)

11 февраля

Бугрово

Юля — Марине

Зашла к Алексею. Его мама Нина Алексеевна всегда меня ждет. Мы с Алексеем много бродили, и в этот раз он показал мне горы, что скрыты в лесу. Когда Алексей говорит — он передает мне то, что должно быть передано, продолжено и запомнено. И это, вы знаете, я всегда чувствую рядом с вами. Мы видели лисьи норы и вообще очень много следов лисы, зайцев, белок, мышей-полевок. Я гуляла по следам зайцев, сворачивая и останавливаясь, где они. Потом с заячьей тропы переходила на лисью, шла по следам, а потом и лису увидела вдалеке. Она только мелькнула. Черно-бурая. А рыжих, мне Алексей говорит, — зовут огнёвки. След у лисы, как строчка швейной машинки, ровненько в одну линию. А так во всем лесу только я и зайцы. Ко мне забегала полевка ночью, я вам писала. Она шуршала на «кухне», в ящике. Я вспомнила рассказ Коваля. Как же я этой мышки испугалась, как вслушивалась напряженно в тишину, в ветер на крыше, в окнах. Приходил заяц ночью. Рядом со мною ходили снегири. Или я рядом с ними и за ними.