Текст: Инга Бугулова/РГ, Санкт-Петербург
Фото: pravmir.ru
В Государственном музее-заповеднике «Михайловское» прошла творческая встреча с Валентином Курбатовым. Псковский писатель посвятил ее своему коллеге по перу, единомышленнику и другу - ушедшему Валентину Распутину. Корреспондент «Года Литературы» поговорил с литератором об авторе «Прощания с Матёрой» и попросил писателя порассуждать на живые темы.
О Валентине Распутине
Он все годы стоял, как любимый нами в шестидесятые годы мальчик Холден Колфилд из повести Сэлинджера «Над пропастью во ржи». Удерживал нас над этой самой пропастью, ловил, остерегал, кричал, но мы все летели на беспамятство, как на огонь. Он, кажется, один был так неукоснительно последователен среди товарищей, держал святую плоть уходящей деревенской жизни, потому что знал, что в ней весь наш дух, наша память, наша вера и наше спасение. Все, кто читал его, видели, что он с самого начала, с «Василия и Василисы», с «Денег для Марии» слушал больное русское сердце, ища ему исцеления. Он умирал вместе с Анной из «Последнего срока», уходил под воду с Дарьей из «Прощания с Матерой», знал мужество скорби и одиночество смерти. Теперь уже навсегда ясно, что это он с горькой твердостью и правом поставил памятник русской деревне, утонувшей на наших глазах невозвратно, как Атлантида или Китеж. И мы-то еще, может, и не поняли, что невозвратно, и еще обманывали себя заплатками, а он уже знал и строил ковчег, чтобы, если не «всякой твари по паре», то хоть последние народные духовные ценности уберечь. Он, младший из деревенских детей русской литературы, досмотрел этот путь за своих товарищей, с кем выходил вместе, и за тех, кто писал земной русский народ раньше. И как же благодарен ему русский человек! Кажется, как никому другому из писателей. Я заглядываю в дневники наших встреч в Иркутске, Москве, Петербурге, Ясной Поляне, Михайловском, Оптиной Пустыни и опять вижу лица встречных, которые бросаются к Валентину Григорьевичу. И не в библиотеках или на писательских встречах. Нет, где-нибудь в аэропорту летит к нему с обезоруживающей радостью женщина: «Можно я обниму Вас? Господи, автограф бы, хоть бы на листке!» И он терпеливо подписывает ей листок. На автозаправках, на уличных перекрестках, в лифте: «Можно пожать Вашу руку!» Всегда с тайной робостью и какой-то беззащитной нежностью, как благодарят только подлинно душевных родных, очень близких людей, словно винясь за что-то и вместе оберегая. Было в этой любви что-то интимное, стеснительно-счастливое, что всегда очень красит благодарящего человека. Беззащитность на беззащитность, любовь на любовь, открытое сердце на открытое сердце. Они благодарили его за то, что не забыли в себе этого детского света, в котором одна наша сила и наше спасение.
О правоте русской литературы
Великую литературу становится страшно перечитывать. Она вся - укор в глухоте и слепоте. Ее вечная сиюминутность уже не в радость. Хотелось бы, чтобы состарилась, а она все права и права! Ну, ладно, раньше, в молодые неграмотные времена все с себя начинали. А сегодня-то вся великая мысль человечества в распоряжении любого ума. Пойми и прими. Но вот Порошенко объявляет мобилизацию: сто тысяч человек ему нужно, чтобы победить русских. В ответ Донецкая республика объявляет мобилизацию своих ста тысяч. Цвет нации, молодежь! Мачеха «свобода» отнимает сыновей у живых матерей, которые не встанут с обеих сторон, не отнимут у детей оружие и не скажут: «Иди на завод, сынок, садись за трактор - земля погибает», потому что матери тоже уже дети телевидения. И ведь после Минских договоренностей эти мобилизованные отряды не торопятся возвратиться к заводу и полю, потому что чужим господам необходимо стравить и детей, и матерей. Словно никто не читал Астафьева и Быкова, Носова и Корнейчука, и не знает, что за «живой силой» стоят конкретные Мыколы и Николаи, Васыли и Василии, Грици и Григории, чьи отцы были братьями, как Петро Герасименко, вытаскивавший на себе с поля боя раненого Виктора Астафьева. Словно и не было за ними великой литературы и им не надо опускать перед нею глаза.
О народе
На одном Русском Соборе Валентин Григорьевич с горечью говорил: «Как не преклониться перед мудростью народной, которая века и века указывала направление грозящей России опасности! До чего просто: сверху небо, снизу земля, а с боков ничего нет - оно и продувает. Боковины свои мы и не сумели охранить». От славянофилов и до Столыпина звучало предостережение: «Нельзя к русским корням и русскому стволу прививать чужестранный цветок». Но привили и перестали быть народом. Раньше скажешь слово «народ» и за спиной чувствуешь спокойную крепость. А сегодня это понятие можно упразднить за ненадобностью. Есть население отдельных людей, но не что-то целое и единое. Раньше назовешь в любой части России - Астафьев, Белов, Распутин - и всё - ты дома и все знают, что ты хотел сказать. Все мы были детьми одного духовного пространства, одной земли, одной истории. Сегодня мы перестали быть детьми родной земли, и она одичала без нашего сыновнего внимания и перестала рождать новых своих певцов. Литература стала дитем города и опустевшего слова, выучилась прятаться за формой, как за ключами от парадных. И язык ловок, все и броско, и умно, а будто «мыльницей» снято - нарядно и мгновенно. Господь по-прежнему милосерден к России и сеет дары так же щедро, но художник — дитя времени, и, если время мелко, он станет невольным его отражением.
О главном вопросе
«Что же мы такое и зачем были задуманы Богом?» Зачастую кто-то из нас об этом не задумывается - бежишь и бежишь. А смерть близкого человека и большого художника возьмет и остановит. Сразу вспомнишь, что у русских мальчиков рот не закрывался - все надо было выспросить «тварь ли ты дрожащая или право имеешь». Да и у Достоевского ли только? Ведь мы потому и бежим, что боимся остановиться. И потому и обновляем, как в супермаркете, нравственные правила на каждый день, и бодро «перезагружаем» житейские программы, чтобы не отшатнуться от пропасти, на краю которой стоим. «Ах, вопросы нам жить не мешают. Ответы мешают!» - пела Новелла Матвеева. Но русскому человеку постоянно надо разрешить какой-то вопрос. В первую очередь, потому что мы христианская нация. Вообще, одна из моих самых старых мыслей звучит так: человечеству пора взрослеть. Оно ведь ведет себя как подросток - противостоит, задирается, озорует, а «зачем вообще человек создан?» не спрашивает.
О простоте
Просыпаюсь я в свои 75 лет и все чаще думаю: надо почаще возвращаться к простоте, вспоминать простые вещи! Как там, у старца Амвросия: «Где просто, там ангелов со сто, а где мудрено, там ни одного». А мир сознательно прячется в сложность, стращает себя постмодернизмом, постисторией и пострелигией, чтобы простоты не принимать. Потому что если мир прост (а он прост и в основе все не мудренее, чем при Сократе и Цезаре), то надо выходить и отвечать на вопросы мира и себя строить по-человечески. А не хочется. Хочется говорить: «В наше трудное время, когда на дворе такой сложный период…» Вот и спрятались. А выходить «на улицу» все равно надо. И хорошо бы выходить вооруженным простотой и светом лучшей родной литературы.
О русском языке
Почему только год русских литературы и культуры, а не жизнь? Мы ведь и так в России живем, неужели переменилось что-то? Переменилось. Мы незаметно выпали из устойчивого земного существования и оказались на сквозняке поверхностного времени. Того гляди ветром и унесет. «Господи, за что бы ухватиться?» А вот за русский язык и ухватиться. Прислушаться к каждому слову, поднять его к свету и посмотреть на семечко в его середке: вот что оно значит! Слова от пустого употребления выветриваются, и надо снова как Адам идти по райскому саду и называть: вот цветок, облако, дерево. Год литературы должен разбудить человека, а матушка Россия назвать себя на карте мира. Экономически, духовно, религиозно. Хотя бы для того, чтобы мир понял, почему ему так трудно с этой страной! Это похоже на вмешательство самой истории, она хочет быть названа. Устала русская история от механического существования и хочет строить что-то осмысленное. Год Литературы хорошо бы услышать как призыв к прозрению, к мужеству и свету. Оказывается для труда и мира мужества потребно больше, чем для войны. Старая литература знала это всегда. Дай Бог, чтобы узнала и современная. Как там у Толстого: «Вся моя мысль в том, что ежели люди порочные связаны между собой и составляют силу, то людям честным надо сделать только то же самое». Как просто.
Об отражениях
А уж люди порочные еще как связаны - сами видим, сколько появилось охотников порочить образ России и русского человека. Но ведь и мы сами часто даем к этому повод! Когда-то Михаил Бахтин чудно заметил: «Если вам не нравится ваше искусство, то поглядите в зеркало. Не вы ли дали ему повод быть таким? Ведь оно только ваше отражение. А если сами себе не понравились - вспомните, какую книжку вы вчера прочитали. Не они ли исказила ваш бессмертный образ?» Прекрасный шекспировед Леонид Ефимович Пинский (а я защищался полстолетия назад во ВГИКе по Шескпировским экранизациям) однажды спросил меня: «Чем живете, молодой человек?» Я ответил, что пишу внутренние рецензии на рукописи, которые мне присылают из «Современника» и «Советского писателя».
— Сколько прочитал?
— 86, кажется.
— А сколько благословил?
— 12.
— Остальные куда дел?
— Забыл как страшный сон, - отвечаю.
— Вот это не воображайте. Ни одна прочитанная вами книга никуда из вашей генетики не денется. Она скажется на вас, на ваших детях. Вы не поймете, почему так непослушны внуки, а вы прочитали низость, которая исказила ваш образ небесный. Лучше умрите под забором.
Ну, я бросил рецензии и пошел умирать под забором.
