Текст: Павел Басинский (писатель)
Фото: penrussia.org
Сегодня мне придется изменить рубрику, потому что "Игра слов" тут не подходит.
Он и вправду был большой, даже просто физически. Высокого роста, богатырского сложения. Большим всегда труднее. Они заметнее. На них обращают внимание. Олег и гордился своим "богатырством", и, мне кажется, немного тяготился им. Редко куда ездил, мало ходил, разве что с собакой постоянно гулял. Собак он любил. Хорошие люди всегда любят собак. И они их любят.
Но дело не в этом. Он был большим русским писателем. Это сегодня ясно как Божий день, хотя при его жизни многие это не понимали, да и я, грешный, не до конца понимал.
Он был из ранних. Сразу после армии (служил в конвойных войсках, как Довлатов) пришел в Литературный институт. Я прекрасно помню, как он проходил собеседование. Заходит такой огромный парень, что-то стал говорить о литературе... "Свободны", - сказал председатель приемной комиссии Евгений Сидоров. Он вышел, так ничего и не поняв. "Этого парня нужно брать", - коротко сказал Сидоров. И всем было ясно: этого парня нужно брать. Потому что это - писатель. А как это объяснить - не знаю.
Впрочем, тогда его уже заметили критики (например, Алла Марченко) по первым опубликованным рассказам из "Караульных элегий". Что в них такое было? "Ужасы армейской жизни"? Это клише потом приклеилось к Олегу навсегда и много повредило его репутации. Дело ведь было не в "ужасах". Тогда многие писали про "ужасы" и про армию, и про лагеря... Дело было в какой-то невероятной яркости таланта, в своей совершенно особой манере изображения жизни, в своем особом мировоззрении.
Да, проза Олега Павлова была заточена на страдающего человека. В его понимании русский человек - это вообще человек страдающий, ну как "человек мыслящий". Страдать — значит мыслить.
Многим критикам это не понравилось. "Что он нас все время пугает?" Но, между прочим, его "Казенную сказку" заметили не кто-нибудь, а Георгий Владимов и Виктор Астафьев. Они сразу приняли его как младшего брата. "Казенную сказку" и потрясающий рассказ "Конец века" про бомжа, который умирает в больничке, где ему вроде бы как раз создали все условия, заметил и оценил Александр Солженицын. Потом он получит премию Александра Солженицына. Он был самый молодой лауреат этой премии.
Ему вообще-то не очень везло с премиями. Может, я ошибаюсь, но и "Русского Букера" довольно поздно он получил благодаря тому, что председателем жюри в том году был Владимир Маканин. Владимов, Астафьев, Солженицын, Маканин - оцените этот ряд классиков, для которых проза Олега была очевидно большой литературой. После этого на мнение критиков он мог бы смотреть с высокой колокольни. Увы, это было не так. Этот богатырь был на самом деле ранимым человеком. На мой взгляд, слишком ранимым. В нашем деле нужно быть проще и жестче. А Олег все время волновался, все время думал, что вокруг него происходит что-то не так... Что его не любят, недооценивают. На самом деле это просто черта творческого человека, а вовсе не самомнение.
Его многие считали слишком серьезным. А он был порой удивительно смешон, остроумен, но как-то по-своему.
Однажды вез его на своей машине в Ясную Поляну. Приехали поздно, было уже темно. Въезд в пансионат проходил через узкую темную аллею. Ехать минут пять. Потом я читаю его очерк "Яблочки от Льва Толстого". Наш путь через аллею он описал примерно так: мрак, ужас, куда мы едем, приедем ли вообще куда-нибудь? Я посмеялся тогда над ним, но потом подумал: ну да, человек так видит, по-писательски видит. Не как шофер или простой пассажир, а как именно писатель. В этом была какая-то удивительная оптика его зрения, ни на кого не похожая.
И еще он был настоящий москвич. В Москве родился, в Москве и умер. По-московски был хлебосолен, постоянно звал к себе в гости, обижался, что мы не приезжали. Ну у нас же, "понаехавших", другая психология. Тащиться на другой край Москвы... А для него это был дом родной.
И еще была в нем одна черта, о которой многие не знали. Еще будучи совсем молодым писателем, он очень многим помогал, даже тем, кто был старше его. Пусть те, кто помнит его добро, помянут его светлым словом. Он это заслужил.
И еще я знаю, что его любили студенты Литературного института, где он несколько лет вел семинары, брал на себя огромную нагрузку. За что они его любили? Да вот за то, что к литературе (их литературе) он относился очень серьезно. Всех внимательно читал, разбирал. Думаю, что из-за этого он многого не написал своего.
Но и свое успевал. "Асистолия", "Дневник больничного охранника" - эти его последние вещи останутся в русской литературе, вот увидите. Вместе с "Караульными элегиями", "Казенной сказкой", "Концом века" и "Карагандинскими девятинами".
И даже вместе с его жесткой, порой злой, но такой яркой критикой, которой он тоже отдал дань.
Он на самом деле много сделал за эти 28 лет. Мог бы сделать больше. Но кто знает, что лучше - больше или навсегда?
С ним было трудно. Но кто сказал, что с писателем должно быть легко и комфортно? Легко и комфортно бывает с людьми типа Остапа Бендера. А Олег был совсем из другого теста. Иногда хотелось крикнуть ему: «Олег, будь проще, будь легче, будь ловчее с людьми!» Но я понимал, что это бесполезно. Такой он был человек. Редкой, сложной породы.
Кстати, "Асистолия" (название одной из его последних вещей) - это "прекращение деятельности сердца". Олег и умер от сердечной недостаточности. Тоже не случайность.
Прощай, Олег! И вечная тебе память...
Оригинал статьи: «Российская газета» - 14.10.2018
