Текст: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»
Фото: "Нобелевская" фотография Шолохова – М.А. Шолохов в Золотом зале Стокгольмской ратуши перед началом вручения Нобелевской премии. 1965 г./sholokhov.ru
Так написано на его могильном камне – по-суворовски, по-спартански. Фамилия, ставшая литературным именем – и всё. Всем ясно, что если просто Шолохов – то это Михаил Александрович, автор «Тихого Дона» и «Поднятой целины». Сомнений тут быть не может. В этом можно увидеть горделивый нрав писателя, который всё-таки был учеником Максима Горького, любившего сверхчеловеков. Правда, писал Шолохов не по-горьковски, по-своему. А учился больше у Льва Толстого и, может быть, еще у Дмитрия Мамина-Сибиряка.
Он и сегодня – быть может, самый неразгаданный русский писатель. Русский советский писатель – так будет точнее с точки зрения социологии.
1. Почему сегодня у Шолохова так много недоброжелателей, хотя и поклонников хватает?
Шолохова никогда не полюбят ханжи. Он не был провозвестником сексуальной революции – просто не имел отношения к этой политической и коммерческой тенденции.
Но о плотской любви писал много, пожалуй, как никто в русской литературе –
причем никогда не переходил грань, которая отделяет большую литературу от бульварной. Наверное, даже больше и разнообразнее Бунина. Не боялся и не чурался никаких оттенков. Цитировать тут можно бесконечно. И сегодня ханжи на Шолохова ополчились. Оказывается, у него слишком много крови и полового вопроса. В XXI веке кого-то это еще коробит. Другим не нравится, что автор «Тихого Дона» - всё-таки коммунист, хотя и не прямолинейный. Это в наше время почему-то считается некомильфо. Третьим – что был он русофилом и к концу жизни, определенно, покровительствовал «русской партии» в политических и писательских верхах. Даже фильм «Как царь Пётр Арапа женил» постарался зашикать. Он был, конечно, куда сложнее этих стереотипов.
2. Почему именно «Тихий Дон» стал главным романом своего времени?
С «Тихим Доном» завершилась Гражданская война. У нас появился Григорий Мелехов – воевавший и за царя, и за красных, и за белых – и отбросивший войну, по-толстовски. Стало ясно, что вести борьбу на уничтожение действительных и мнимых противников бессмысленно. Стало ясно, что новую жизнь придется строить сообща – вместе с бывшими беляками и бывшими комиссарами. Иначе просто не получится. Это чувствовал Сталин, пытавшийся причесать и опреснить роман. Но Шолохов боролся за каждую строчку. Сознавал важность своей книги, как, может быть, сегодня разучились сознавать. Наше время – куда более мягкое, но, как ни странно, и более конформистское, чем советские 1930-е.
Есть любители только первой книги «Тихого Дона». «Анафемски талантлива Русь!» - кажется, воскликнул Горький, прочитав ее. Есть поклонники других книг эпопеи, часто встречаются противники финальной части. Писал он роман 15 лет. Начал в 20 лет, завершил в 35. На мой взгляд, не стоит проводить соревнования между четырьмя частями книги. Самое удивительное, что ему удалось сложить эту панораму, не потеряв высокого уровня, который чувствуется с первых, почти идиллических, страниц этой эпопеи.
Так гармонично встраивать героев в историческое полотно умели, наверное, только Лев Толстой и Гомер.
Объяснять этот феномен можно долго – с цитатами, с извлечениями из споров того времени. Но главное, что она состоялась не только в литературной биографии Шолохова, но и в истории страны.
3. Всем известен непристойный «шолоховский вопрос». Может быть, «Тихий Дон» написал другой автор?
В этой истории, по большому счету, объяснение этому предлагается одно – советское государство решило раздуть из маленького, невзрачного Шолохова великого писателя. Но какой в этом смысл? Шолохов не был ни эффектным деятелем, политиком наподобие Фадеева, ни аккуратным надежным трезвенником. Он был достаточно неудобен и не слишком управляем. Почему выбрали именно его и вели этот затратный проект десятилетиями? Ответа нет. При этом трудно сомневаться, что ранние «Донские рассказы», «Тихий Дон» и «Поднятая целина» написаны одним автором. Он писал мелодично – и этот стиль трудно сымитировать.
Даже в самых завалящих газетных статейках Шолохова есть отзвуки той музыки. Да и характер его, воспитанного в жестокое, романтическое, нищее и исполинское время – можно разглядеть и в немудреных устных монологах Шолохова. Человек с мозгами какого-нибудь Розанова никогда бы такой книги не написал, тут нужно звериное чувство времени и слух к прозаической мелодии.
Графологические экспертизы вроде бы завершили дело в пользу Шолохова.
Но, конечно, проект «Антишолохов» продолжается.
Ведь в него вложено столько сил!
3. «Поднятая целина» – это падение по сравнению с «Тихим Доном»?
Ни в коем случае. Да, «Поднятая целина» суровее по отношению к врагам, чем «Тихий Дон». Поэтому именно этот роман Шолохова – кажется, в то время еще недописанный – накрепко утвердился в советские времена в школьной программе. Там читателю понятнее, кто свой, кто чужой. При этом Шолохов, конечно, работал не прямолинейно. И Половцева можно уважать, а Нагульнова – ненавидеть. А можно и наоборот – автор позволяет.
Развязку «Поднятой целины» критиковали за излишнюю детективную эффектность:
смотрите, автор не знал, что делать с героями, куда их вести – и убил обоих, и Нагульнова, и Давыдова.
Роман, в котором взято столько высот реализма, чуть не скатился в шпионское чтиво.
А по-моему, было бы ложью, если бы он их оставил живыми. Книга и так перетекала в жанр идиллии. А подобных смертей, перестрелок, отчаянных нападений в те годы было немало.
Там многое можно цитировать по памяти, как стихи «Вот и отпели донские соловьи дорогим моему сердцу Давыдову и Нагульнову, отшептала им поспевающая пшеница, отзвенела по камням безымянная речка, текущая откуда-то с верховьев Гремячего буерака», – финал, разрывающий сердце. А еще сильнее – последняя реплика деда Щукаря, обращенная к невесте Давыдова Варе: «Ведь он тебя любил, факт!»
И еще один штрих про «Поднятую целину». По мифологии, по истории августейших династий и по романам мы знаем немало отцеубийц. Шолохов, мысливший мифологическими образами, привел одного из своих героев – Якова Лукича Островнова – к убийству матери. Это страшная сцена. «Старуха - немощная и бессильная - все же жила; она просила хоть кусочек хлеба, хоть глоток воды, и Яков Лукич, крадучись проходя по сенцам, слышал ее задавленный и почти немой шепот:
— Яшенька мой! Сыночек родимый! За что же?! Хучь воды-то дайте!
...На четвертый день в доме стало тихо. Яков Лукич дрожащими пальцами снял замок, вместе с женой вошел в горенку, где когда-то жила его мать. Старуха лежала на полу около порога, и случайно забытая на лежанке еще с зимних времен старая кожаная рукавица была изжевана ее беззубыми деснами... А водой она, судя по всему, пробавлялась, находя ее на подоконнике, где сквозь прорезь ставни перепадал легкий, почти незаметный для глаза и слуха дождь и, может быть, ложилась в это туманное лето роса...» Это настоящий Шолохов. Он натуралистичен. Жесток как Лев Толстой, у которого только и учился. Читал ли он мифы, увлекался ли ими? Шолоховеды, кажется, не уделяют этому вопросу особого внимания. А жаль. По крайней мере, чувствовал природу мифа как никто из русских писателей ХХ века. Конечно, он читал знаменитую книгу Куна – уж она наверняка попалась ему в годы запойного книгочейства.
4. Насколько важным было для Шолохова положение в обществе, положение при власти?
Шолохов не был активным «общественным деятелем» – как Александр Фадеев, Константин Федин или Георгий Марков. Жил-то он почти всегда у себя, на Дону. И ядовито посмеивался над писателями, которые стремятся в столицы… В своей Вешенской он по праву считался и легендой, и советской властью, но в столоначальники не набивался. Должности, которые Шолохов занимал, мало к чему обязывали. Скорее
он просто дарил свое громкое имя уважаемым структурам, будь то секретариат Союза писателей или ЦК КПСС.
Насчет Сталина он бросил известное: «Да, был культ, но была и личность». Ладил с Хрущевым, хотя и не считал того крупным политиком. О Брежневе говаривал: «Зато он охотник хороший!» Тут можно вспомнить Державина – «Цари к нему в родство, не он к ним причитался».
Конечно, он – коммунист, прошедший несколько войн – провозглашал истины, которые подчеркивали достоинства тогдашнего государства. Приведу один пример из шолоховской речи:
«Среди литераторов есть люди, которые слишком влюблены и углублены в свое мастерство и смотрят на жизнь равнодушно, только как на материал для книг. Действительность для них безразлична, если она не царапает им кожи, не бьет их, не вышибает из привычной удобной позиции… Но – люди этого типа и сродных с ним постепенно уходят и скоро уйдут из жизни. На смену им являются молодые писатели. Они должны хорошо понять значение и цель своей эпохи. Эта эпоха по глубине и широте исторического процесса, который созрел и развивается в ней, – значительнее, трагичнее будет – не может не быть! – плодотворной более всех эпох пережитых».
Быть ближе к народу, осознавать величие текущей эпохи – это было тогда почти необходимостью для государственного писателя.
5. Насколько интересна шолоховская публицистика?
Публицистика занимает целый том – хотя и не увесистый – в собрании сочинений классика. Особенно активен он был в первые послевоенные годы, когда шла «борьба за мир», и в хрущевское десятилетие, откликаясь краткими приветствиями на космические и партийные победы. Его речи на партийных и писательских съездах всегда отличал грубоватый юмор.
Например, такого тона: «Сейчас Симонов ходит по залам съезда бравой походкой молодого хозяина литературы, а через пятнадцать лет его, как неумеренно вкусившего славы, будут не водить, а возить в коляске». Он посмеивался с высокой трибуны над Фадеевым, когда тот был еще в силе, и над Эренбургом, которого, впрочем, уже бранил и Хрущев. После запуска спутника радовался, что «утерли нос американцам».
Но самой известной, несомненно, стала его филиппика с XXIII съезда КПСС – о Синявском и Даниэле. Он как будто приберег для них реплику своего Нагульнова. Не рассудительного Давыдова, а именно Нагульного – ярого левака, неуёмного сторонника крайних мер против всех вражин мировой революции: «Попадись эти молодчики с чёрной совестью в памятные 20-е годы, когда судили не опираясь на строго разграниченные статьи уголовного кодекса, а руководствуясь революционным правосознанием… Ох, не ту бы меру наказания получили бы эти оборотни! А тут, видите ли, ещё рассуждают о суровости приговора! Мне ещё хотелось бы обратиться к зарубежным защитникам пасквилянтов: не беспокойтесь, дорогие, за сохранность у нас критики. Критику мы поддерживаем и развиваем, она остро звучит и на нынешнем нашем съезде. Но клевета – не критика, а грязь из лужи – не краски из палитры художника!»
Как всегда и везде, Шолохову аплодировали громче всех. Его речь не раз перекрывал одобрительный смех делегатов.
Но отношения Шолохова со свободолюбивым флангом интеллигенции после этого были испорчены надолго.
«Дело писателей не преследовать, а вступаться... Вот чему учит нас великая русская литература в лице лучших своих представителей. Вот какую традицию нарушили Вы, громко сожалея о том, будто приговор суда был недостаточно суров!» - писала в открытом письме Шолохову Лидия Чуковская. И это самый мягкий пассаж из того письма. «Ваша позорная речь не будет забыта историей. А литература сама Вам отомстит за себя, как мстит она всем, кто отступает от налагаемого ею трудного долга. Она приговорит Вас к высшей мере наказания, существующей для художника, – к творческому бесплодию. И никакие почести, деньги, отечественные и международные премии не отвратят этот приговор от Вашей головы», – так завершила она – тоже истая максималистка – свое послание. И как ни странно, во многом оказалась права. Речь-то забылась, и то, что писали Синявский и Даниэль – несравнимо с «Тихим Доном». Но Шолохов после этого ничего не написал. Подкраивал кое-то из старых запасов, но как писатель истощился. После «Тихого Дона» и «Поднятой целины» - немудрено.
6. Шолохова иногда сравнивают с Вольтером, Гёте и Горьким. Есть писатели, на которых при жизни глядят как на пророков…
С куда большим удовольствием эту роль играл бы, например, Леонид Леонов. Но Шолохова действительно читали миллионы, у Леонова с этим дела обстояли все-таки сложнее. А экранизации – сильнейшие! – добавили славы отшельнику с Вешенской. Поэтому главным писателем страны стал именно он. А страна была литературоцентричной, поэтому каждое его слово ловили. К Шолохову относились как к нашему чуду – наряду с космическими полетами и балетом.
Публикация «Судьбы человека» уже была жестом небожителя, который решил вкратце и без исхищрений рассказать правду о войне, о пленных, о русском характере. К нему, в Вешенскую, приезжали, как к вождю. Для этой роли он не годился, будучи просто рано постаревшим мудрым человеком, написавшим несколько великих книг.
Романы Шолохова – не для изнеженных.
Их ведь не по разнарядке любило фронтовое поколение.
По библиотечной статистике и «Тихий Дон», и «Поднятую целину» в те годы читали массово. И в наше время, думаю, он важнее многих великих. Потому что времена наступили мелеховские. «За кусок хлеба, за делянку земли, за право на жизнь всегда боролись люди и будут бороться, пока светит им солнце, пока теплая сочится по жилам кровь» - эта простая истина эпикурейца и бойца сегодня понятнее, чем 40 лет назад.