Текст: Игорь Вирабов / РГ
Значение писателя-мыслителя в истории России, да и последствия его кипучих дел, огромны - вокруг него горело всё. И среди множества загадок - удивительная история о том, как в середине позапрошлого века герценовский "Колокол" уничтожал и уничтожил популярный и притом демократический журнал "Современник".
В этой истории ужасно много тонкостей, нюансов. Но даже вкратце обозначенный сюжет способен озадачить. И, по крайней мере, заставить задуматься...
Утечки из коридоров власти
С 1855 года из Лондона в Россию потянулась герценовская "Полярная звезда". С 1857-го регулярнее и чаще - приложение к альманаху, газета "Колокол". В качестве девиза для газеты Герцен взял часть эпиграфа к шиллеровской "Песне о колоколе": "Зову живых. Оплакиваю мертвых. Сокрушаю молнии".
Газета как инструкция и руководство к действию.
В России "Колокол" как будто запретили - как и во многих европейских землях. Но что с того? Запретный плод стал слаще, Герцен - значительней. В России разливалась оттепель - и "Колокол" задавал ей новую неподцензурную тональность.
Но что удивительней всего: потоки шли на встречных курсах. Из Лондона в Петербург нелегально поставлялась газета - а из Петербурга в Лондон свежие утечки из коридоров власти. Два года подряд подробные отчеты по госбюджету, не публиковавшиеся нигде, появлялись только в "Колоколе". Десяток тайных документов накануне крестьянской реформы - вплоть до резолюций, которые своей рукой оставил царь, - опять же, где? А в "Колоколе" Герцена.
Загадка разрешалась просто. Тайные корреспонденты Герцена и Огарева - сами были властью или близкими к ней кругами: серьезные чиновники ведущих министерств, Священного Синода, князья и графы, высший свет, верхушки, движимые смутным прогрессивным чувством. Ну, и дележом портфелей.
Жаловаться и интриговать через запретного Герцена оказалось очень эффективно.
Мессия из Лондона
Первыми затрещали губернаторы - в неповоротливой бюрократической системе их просто так не сковырнешь, а тут... Стоило "Колоколу" написать про "Дневной грабеж в Пензе" о казнокрадстве - Сенат немедленно по высочайшему указу отправил ревизоров к губернатору Панчулидзеву.
Но это что! Монаршие особы, высшие чины пошли окольными путями с просьбами. Друг Тургенев ходатайствовал за Головнина, который стал министром просвещения. И Герцен тут же напишет: "Головнин приобрел известность человека благонамеренного, образованного, современного". Отозвали попечителя варшавского учебного округа Павла Муханова в столицу - Тургенев рекомендовал: "Передерни этого мерзкого, кровожадного и развратного старика", - и у Герцена тотчас появилась корреспонденция о "вредном и злонамеренном чиновнике". Хлопотал Тургенев и за самого царя: "Не брани, пожалуйста, Александра Николаевича, - а то его и без того жестоко бранят в Петербурге все реаки - за что же его эдак с двух сторон тузить - эдак он, пожалуй, и дух потеряет".
В "Былом и думах" Герцен упивался мыслью - Россия смотрит лишь на них двоих. И слушает - что скажут. Ему понравилось, как император пошутил: "Скажите Герцену, чтобы он не бранил меня, иначе я не буду абонироваться на его газету".
Доходили слухи, будто даже Госсовет решал, как Герцена "сманить на службу". Канцлер Горчаков сокрушался - нет подходящей вакансии. Не предлагать же Герцену (!) место "помощника статс-секретаря".
Как же было не бояться - разумеется, боялись Герцена и Огарева.
А значит, уважали.
Два Александра - Николаевич с Ивановичем - по-хозяйски свысока или издалека окидывали взорами Россию.
К Лондону выстраивалась очередь. Кто уговаривать, кто договариваться, кто исповедаться, кто выведать, а кто и за автографом. Приехал даже давний - с тех пор, как Михаил Бакунин застукал его с огаревской женой, - неприятель Михаил Катков, теперь уже редактор "Русского вестника". Приятные слова Каткова зафиксированы Герценом в "Былом и думах": Михаил Никифорович заверил, что ""Колокол" - власть".
Не один Катков, о том, что Герцен - сила, повторяли, как напишет Анненков, "и Тургенев, и Аксаков, и Самарин, и Кавелин, генералы из либералов, либералы из статских советников, придворные дамы с жаждой прогресса и флигель-адъютанты с литературой".
Но стоило Каткову усомниться и заметить в Лондоне, что Герцена не беспокоит будущее молодежи, мол, подталкивает ее не к учебе и наукам, а к бестолковой смуте - и Катков немедленно стал ретроградом и услужителем подлой власти. Похожая история случилась и с историком, философом Чичериным. Тот тоже в Лондон приезжал - вел разговоры о "законах постепенности" в реформах общества, о том, какой наносят вред теоретики революций под "кровавым знаменем".
Не успел уехать - разразился страшный шум. Герцена читает государь. К нему великие князья стучатся. А тут - Чичерин?
"Колокол" составил свой расстрельный список реакционеров. Всех, кто не согласен с Герценом. Дали чичеринское письмо под броским заголовком "Обвинительный акт". В предисловии Герцен, явно чувствуя себя мессией, восклицал:
"Его последнее слово состоит в том, что вся деятельность моя, т. е. дело моей жизни - приносит вред России. Если б я поверил этому, я нашел бы самоотвержение передать свое дело другим рукам и скрыться где-нибудь в глуши, скорбя о том, что ошибся целой жизнию... И потому я без комментариев передаю обвинение на суд общественного мнения".
Неразгаданная тайна "Пластуна"
В августе 1860 года после загадочного взрыва в Балтийском море затонул один из лучших российских крейсеров - клипер "Пластун". Подозревали, что хранилище пороха на корабле взорвали артиллерийский кондуктор Федоров и артиллерийский содержатель Савельев - в ответ на унижения и наказания, которым подвергали их офицеры под командованием капитана I ранга Шестакова.
"Колокол" пообещал читателям подробности "о том, как матросам затыкают рты шваброй с навозом, как секут гардемаринов и как при этом остаются любимцами либерального великого князя".
Тотчас же Константин Николаевич, великий князь, брат императора, которому подчинялся флот, вышел на Тургенева через князя Николая Трубецкого, жившего в Бельфонтене под Парижем. В декабре Тургенев просьбу передал "дражайшему amico" Герцену: "Также просят тебя очень щадить великого князя Константина Николаевича в твоем журнале, потому что, между прочим, он, говорят, ратоборствует, как лев, в деле эмансипации против дворянской партии - и каждое твое немилостивое слово больно отзывается в его чувствительном сердце".
И тут же, в январе шестьдесят первого, Герцен скорректировал удар. Он обещал читателям подробности трагедии? Но зачем - если материалы следствия уже опубликованы "Морским сборником" (который прилагал к письму Тургенев). Погибших жаль, но что поделаешь. Зато теперь Герцен внезапно осознал, что Константин Николаевич - союзник, свой. Желаю - написал - чтобы "матросы помогли Константину Николаевичу бросить за борт или поднять на воздух" всех врагов свободы, "затыкающих рты".
Александр Иванович с тех пор прощал великому князю многое - чего другим простить не мог.
Грозный конкурент
Вот только одна огромная беда у Герцена - "Современник". Некрасовско-панаевский журнал к 1861 году набрал тираж немыслимый - 7126 экземпляров. Такой не снился герценовскому "Колоколу" - лондонские издания, даже когда их допечатывали, доходили только тысяч до пяти.
У Герцена и его друга Огарева с 1847 года тихо тлела неприязнь к журналу "Современник". Белинский управлял в журнале не просто общим "гоголевским направлением" - но литературным вкусом. С первых же дней пытались на него влиять московские друзья из круга Герцена. Но неистовый Виссарион отказывался печатать стихи Огарева - Василию Боткину ответил в привычных резких выражениях: это не "гамлетовское направление", а пустышка, "многим нравится онанизм, однако ж я для этих многих не стал бы издавать журнала".
Журнал "Современник"
Время показало, что чутье Некрасова-издателя просто безупречно. "Современник" стал меняться на глазах - сколько бы ни спорили о том, что "чистоту искусства" надо уберечь от политической вульгаризации. К концу 1850-х общество жужжало, как разворошенный улей. Читателей уже не удивишь ничем. Чтоб зацепить, найти сочувствие - нужны были и громкие фальцеты, и решительность, пусть с перехлестом. Шло поколение читателей, которое не любит слишком длинных текстов. А нелегальный "Колокол" подстегивает - он кругом. Некрасов написал "Бунт" - стихотворение гуляло в списках, напечатать невозможно. А "Колоколу" можно - Герцен с упоением писал про губернатора Новосильцева, лично участвовавшего в наказании бунтовщиков-крестьян одного из сел Зарайского уезда.
Некрасов носом чуял, что без "обличительного направления" журнал с претензией на "современность" не вытянуть. И в журнале появились новые лица. Два Николая-раздражителя, Чернышевский с Добролюбовым. Дуэт по-своему убийственный. Любая публикация - как некогда статьи Белинского, - и тут же споры, пересуды. И скандалы.
Бывшие семинаристы, без роду-племени, растолкали прежнее "дворянское собрание" редакции. В "приличном обществе" у них нет связей. Они рациональны, обязательны. Вышли вроде бы из тех же утопистов с их идеями о руссоистском равенстве людей перед "естественным законом" природы, о фурьеристских трудовых "фаланстерах" обобществленного труда. Но их "разумный эгоизм" гораздо аскетичней: он не питался, как у Герцена, желанием кому-то отомстить, за что-то с кем-то расквитаться.
В январе 1859-го "Современник" опубликовал "Литературные мелочи прошлого года". Вокруг статьи 23-летнего Добролюбова поднялся шум - и неспроста.
Для Герцена эта статья - как по-живому.
"Литературные мелочи", которые запишут в программные статьи революционно настроенного критика, совсем не односложны. В них полутона, оттенки и подтексты. Речь о либеральной, вроде бы передовой публицистике. О мнимых оппозиционерах. Псевдообличителях, которые на деле, как Чичиков с Маниловым, втайне мечтают, чтобы государь "пожаловал их генералами".
Вывод Добролюбова парадоксален - он за "гласность" и "обличения". Но против тех, кто надувает щеки - чувствуя себя властителем умов, радетелем о благе всей России. "Простое сопоставление фактов литературы с фактами государственной деятельности могли убедить нас, что публицисты гордятся напрасно".
И про "людей сороковых годов" заметил: их на самом деле беспокоит лишь "сегодняшний, насущный интерес", "мысль о правах и выгодах". А на подходе поколение, которому важнее "мелочной" корысти, сословных интересов и "туманных абстракций" - в принципе вопрос о справедливости. "Общественный вопрос". Нет, разумеется, Добролюбов понимал, что делает. И даже вставил оговорку: есть, мол, исключения.
Но на Герцене и Огареве разгневанные шапки загорелись не случайно.
Удар прямой наводкой
"Колокол", к которому - как к первому обличителю - прислушивается власть; "Колокол", который только что провел широкую кампанию против злодейских соратников, посмевших усомниться, действуют ли в самом деле лондонские изгнанники во благо русского народа, - этот вот "Колокол" в начале 1859 года воспринял слово Добролюбова как вызов.
В июне 1859-го прямой наводкой Герцен выстрелил по "Современнику". Ударную статью пугающе назвали: "Very dangerous!!!". "Очень опасен!!!"
Это о нем, о журнале "Современник". Отчетливый сигнал - кому? Коллегам-литераторам? Передовому обществу? Молодому поколению? Может - что уж там - и самому правительству? Царю? Да, в сущности, не важно. Услышат, кому надо.
И услышат ведь.
В ответном выпаде всё хитро передернуто. По Герцену сам "Современник" - главная угроза "обличительной" литературе. Журнал бестактный и слепой (как литературно, так и политически).
Вслед Огарев подлил своего масла в огонь в альманахе "Полярная звезда": здесь оказалось, будто "Современник" "хочет выбросить из изящной литературы общественное страдание и общественный интерес". И повторил пассаж о том, что это реакционеры выслуживаются перед властью.
Притихли все. От прогрессивной, либеральной публики ни одного письма в защиту близкого им прежде "Современника". Больше того, все дружно вдруг обрушились на "Современник", чуть не цитируя дословно герценовский манифест.
Пятого июня 1859-го Добролюбов записал себе в дневник: "Сегодня в три часа утра Некрасов, воротясь из клуба, сообщил мне, что Искандер в "Колоколе" напечатал статью против "Современника" за то, что в нем предается поруганию священное имя гласности <...> Я лично не очень убит неблаговолением Герцена, с которым могу померяться, если на то пойдет, но Некрасов обеспокоен, говоря, что это обстоятельство свяжет нам руки, так как значение Герцена для лучшей части нашего общества очень сильно".
Некрасов знал, что говорил
Из "Современника" послали в Лондон парламентера с белым флагом. Герцену Чернышевский показался несимпатичным. Казалось бы, две параллельные прямые - но почему-то вдруг или не вдруг пересеклись и заискрило.
В октябре шестидесятого "Колокол" ударил с новой силой. В статье "Лишние люди и желчевики" Некрасов выведен под кодовым названием "литературный ruffiano", лизоблюд. Здесь всё совсем уж откровенно.
Отчего Некрасов не дает покоя Герцену? Тургенев спрашивал, пытался заступаться. Герцен отвечал уклончиво: "Ты напрасно думаешь, что я ненавижу Некрасова - право, это вздор. В его стихотворениях есть такие превосходные вещи, что не ценить их было бы тупосердие".
Просто он не любит Некрасова "как человека".
Некрасов стал мишенью.
Конец "Современника"
В ноябре 1861 года скоропостижно умер Добролюбов - двадцатипятилетним.
В феврале 1862-го скончался Иван Панаев - с ним Некрасов вместе вел журнал с первых дней.
Через полгода, в июне 1862-го, страшно опасный журнал "Современник" опечатали на восемь месяцев. "За вредное направление".
Тогда же, в июне 1862-го, арестовали Чернышевского. Очень хотели в чем-то обвинить. Приписали прокламацию "Барским крестьянам от их доброжелателей поклон". Ни одного достоверного доказательства. Единственный имевшийся автограф был написан не его рукой.
И - два года одиночной камеры. Гражданская казнь. Семилетняя каторга, после которой ссылка. Вычеркнули Чернышевского из жизни.
Прогрессивная литературная общественность, которая так смело защитила Герцена от усомнившегося в нем философа Чичерина, - как в рот воды набрала. Ведь Николай Гаврилович не "свой". Семинарист. Чужого лагеря. И не того сословия. И выскочка. Клоповоняющий. И желчевик.
Но Герцен наконец вздохнул.
Когда Чернышевского приговорили к каторге, "Колокол" написал. Не о поломанной судьбе. Не о потере для литературы. Зверский приговор послужит Герцену лишь поводом - уесть литературных недругов. Оказывается, виноват во всем Катков (ну тот, противник Герцена, который некогда ухлестывал за женой Огарева). "Поздравляем всех различных Катковых - над этим врагом они восторжествовали! Ну что, легко им на душе?"
И всё, на этом точка.
"Современнику" конец.
В начале 1863 года разгромленный журнал все же открылся. Некрасов заново собрал редакцию - с Салтыковым-Щедриным, Глебом Успенским. Неутомимый Герцен встрепенулся, поднял по тревоге Огарева: "Нет, "Современник"... не может быть органом чистой и молодой России, а только петербургских судорожников и желчевиков. Неужели не лежит на нас обязанность втоптать в грязь этого негодяя?"
В мае 1866 года некрасовский "Современник" закроют окончательно.
Александр Второй распорядится лично. Будто услышит Герцена.
Втоптали, как и было сказано.
Другое мнение
- Чествуя Герцена, мы видим ясно три поколения, три класса, действовавшие в русской революции. Сначала - дворяне и помещики, декабристы и Герцен. Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа. Но их дело не пропало. Декабристы разбудили Герцена. Герцен развернул революционную агитацию.
- Ее подхватили, расширили, укрепили, закалили революционеры-разночинцы, начиная с Чернышевского и кончая героями "Народной воли". Шире стал круг борцов, ближе их связь с народом. "Молодые штурманы будущей бури" - звал их Герцен.
- В. Ленин "Памяти Герцена" (1912 год)
К 1862 году число подписчиков у "Колокола" упало в разы. Поток паломников иссяк. Претензии на то, чтоб говорить с царем на равных, растаяли. "Колокол" после манифеста об освобождении крестьян напечатал "Письмо из провинции" с призывом к населению: "Только топор может нас избавить, и ничто, кроме топора, не поможет!"
Потом появится призыв под заголовком "В топоры". Теперь "Колокол" призвал Европу навалиться на Россию.
Герцен в бешенстве: "Всю Россию охватил сифилис патриотизма!" Это с началом польского восстания, когда и Александр Иванович, и Николай Платонович считали: надо истреблять русских "захватчиков".
Была иллюзия, что этого от "Колокола" ждали угнетенные и просвещенные читатели в России. А оказалось, все наоборот. Было три тысячи подписчиков - в один момент осталось меньше пятисот.
Либерал Герцен оказался одним из длинного списка тех, кому не повезло с народом.