Текст: Андрей Цунский
«А главное, обойдись без помощи пера!.. Ступай!.. Нет, задержись на минуту: знаешь, ты слишком много околачиваешься в филармонии, болтаешь с оркестрантами. Ты еще ничего не произвел, а уже начинают поговаривать, что ты бездельник... Ты должен быть очень краток и на праздные вопросы отвечать, прижимая к боку легкий портфель: "Простите, мне некогда, я готовлюсь к своему выступлению!" Ступай!.. Минуту еще: сегодня твой затылок много выразительнее твоей физиономии!.. Не забудь прийти завтра и выступить. Минут за пятнадцать до начала приди. Говори завтра свободно, коротко, остроумно, легко... Помни, что это нетрудно. Если так легче,- вспомни, как я говорю... Прощай!.. И успокойся: о Танееве ты знаешь гораздо больше, чем нужно для завтрашнего твоего опыта...»
О, я вижу, как давний и знающий любитель рассказов Ираклия Луарсабовича Андроникова навострил уши, почуял добычу, еще бы – ведь он увидел неожиданную лакуну. Во-первых, не портфель, а «прижимая легкую папку к боку», а во-вторых, в телевизионной версии рассказа «Первый раз на эстраде», снятой в Большом зале Ленинградской филармонии после этой самой папки у бока идет дальше вот что:
- Ступай! На одну минуту. «Прости! Если навсегда, то навсегда прости!» Откуда это? Слава богу, что ты знаешь, что это из Байрона. В чьем переводе? Не знаешь – очень жалко. Пе Ка Козлова. Ступай.
Отчего эти три строки исчезли из письменной версии рассказа, опубликованной в двухтомнике избранных произведений И Эль Андроникова 1971 года издания?
Лакуна возникла вовсе не из желания подсократить текст. Дело в том, что эти три строчки содержат… ошибку! Мало того. Ошибка эта может быть приписана самому «многих наук и искусств веду» Ивану Ивановичу Соллёртинскому.
Конечно, Иван Иванович мог немного изменить текст, делая его более современным и подходящим к случаю, и вместо «Прощай и если навсегда» сказать «Прости…». Но как мог Андроников допустить такое несоответствие в собственном рассказе, вложив в уста исключительного эрудита заведомую неточность? Тут есть какая-то загадка.
У Байрона текст звучит так:
- Fare thee well, and if for ever
- Still for ever fare thee well
Так кто же такой этот «Пе Ка Козлов»?
Искать автора двух поэтических строк среди авторов с такой фамилией достаточно трудно. И дело в том, что только навскидку у нас очень много Козловых-литераторов: Вильям, Василий, Виктор, Владимир, два Ивана, Павел, Петр, два Юрия – Андреевич и Вильямович, и это не считая женщин. Причем названы только те, которые имеют официальные литературные публикации!
Да еще вот ведь незадача: из знаменитых Козловых имеется один «П. К.» - Петр Кузьмич, и между прочим, достойнейший человек: путешественник, географ, этнограф, исследователь Монголии, Китая и Тибета, автор биографии Н.М. Пржевальского, открыватель птиц Завирушка Козлова, Овсянка Козлова, Бабакс Козлова. Его именем назван ледник в хребте Табын-Богдо-Ола, бабочки Lithosarctia kozlovi, и Palerontobia kozlovi, улицы в Смоленске и Петергофе…Вот только чего он никогда не делал – так это Байрона не переводил!
Впрочем, может быть нам изменить направление действий, и не искать среди Козловых переводчиков, а поискать самих Козловых среди переводчиков Байрона? Нас ждет немедленный и потрясающий результат. А именно – сразу двое Козловых, которых вполне мог цитировать Иван Иванович Соллёртинский. Но только ни один из них не П.К., один, правда – П.А., а второй и вовсе И.И.
П.А. – Это Павел Алексеевич Козлов, родившийся 4 апреля 1841 года и проживший пусть не слишком длинную – без недели пятьдесят лет – жизнь, зато весьма и весьма насыщенную. Служил по дипломатическому ведомству, однако за границу попал, только выйдя в отставку. Но всю Европу объездил, и не поспешно, кстати – службу оставил из-за пылкой влюблённости, и вот тогда-то и начал писать стихи.
Павел Козлов отверг потрясающую карьеру: сразу после «Школы подпрапорщиков и кавалер-юнкеров» он поступает на службу в Особую Канцелярию министерства Иностранных дел и кем? Вторым секретарем министра! И все впустую. Влюбился, и все полетело в тартарары, брошена служба, а он несется вслед за возлюбленной по всем городам Европы. Ну, зато хоть Европу увидел.
Дама, в которую он был влюблен, точно стоит упоминания. Хотя бы потому, что вызвала любовь у поэта, который был на двадцать лет моложе нее (а в те времена двадцать лет - это пропасть, это любовь к бесповоротной старушке, на этом фоне муж символа российской эстрады смотрелся бы каким-то педофилом).
Но это была совершенно особенная женщина. Мария Калергис – графиня Мария-Луиза фон Нессельроде (Maria Luisa Reichsgräfin von Nesselrode-Ereshoven) – не была актрисой, как пишут в наскоро состряпанных статьях. Она была пианисткой – причем незаурядной. И красавицей. Бедный-бедный Павел… нет-нет, в данном случае – Павлик. Маленький Павлик Козлов.
«В ней была и вкрадчивая прелесть сарматской женственности и тихое поэтическое сияние германской Туснельды. Предайте к этому блеск французского образованности, живую игривость ума и разговорчивости, и можно легко понять, что она должна была занять исключительное и почетное место везде, где бы она не показалась».
Нет, это пишет не он, а князь Петр Андреевич Вяземский... Да что Вяземский, когда среди поклонников Марии - Александр Дюма, Альфред де Мюссе, Ференц Лист (ей посвящена его соната), Фредерик Шопен, Генрих Гейне (он посвятил ей стихотворение «Белый слон»), Циприан Норвид (трагедия «Перстень Великой дамы» также посвящена Марии), Теофиль Готье (его «Мажорно-белая симфония» - ясное дело, тоже ей) Эжен Сю (Адриенна Кардовиль в романе «Вечный жид» - это она). Так ведь это - только люди искусства. А граф Потоцкий, генерал Луи Эжен Кавеньяк, Луи Наполеон Бонапарт (и в качестве Наполеона III, и до того) – эти могли ей такого напосвящать… О ее участии в политических интригах Виктор Гюго напишет ехидный памфлет. И этот не выдержит и отметится…
Однако именно из-за своей влюбленности Павел Алексеевич дрался на дуэли, и возможно полученная на дуэли рана (хирург не смог вытащить из его груди пулю) стала причиной болезни, от которой он уйдет из жизни, не дожив до пятидесяти. Именно за ней следом, очертя голову, несся Павел Алексеевич по странам и городам.
Однако Павел Козлов вовсе не был несчастным отвергнутым неудачником. Пройдет совсем немного времени – и в его жизни будет новая любовь, счастливая. Причем жена его тоже будет сводить мужчин с ума.
Есть такое уникальное издание – сорок экземпляров, сколько их уцелело до наших дней? Это «Альбом Ольги Козловой», печатная реплика ее рукописного альбома, в который делали записи с комплиментами… Александр Дюма (причем ей – оба), и Виктор Гюго, и Афанасий Фет, и Яков Полонский, и Аполлон Майков, и Джузеппе Верди, и…Некрасов, и Достоевский, и Салтыков-Щедрин, и Гончаров, и Апухтин, и Случевский, и… там пара страниц мелким шрифтом. Красивые женщины – конечно источник вдохновения, но и поволноваться тоже приходится.
А как поэт Павел Козлов побывал и лириком, и сатириком, и пророком. Да-да. В одном из последних его стихов есть такие строки:
- На алый горизонт взглянул печально я,
- Пророки, я сказал, пророки, вы не правы,
- Взгляните пристально: нет, это не заря,
- А зарева пожара блеск кровавый.
Сатиры его печальны. Это все же не совсем то, чего ждешь от сатиры. Он не стал для русской культуры одной из «визитных карточек» - но стал ее частью, заняв в ней далеко не последнее место.
Мало кто отмечает и помнит, что именно в переводах П. А. Козлова русский читатель познакомился с поэмами Альфреда де Мюссе «Ива» и «Намуна», трагедиями Шекспира «Юлий Цезарь» и «Перикл, царь тирский», и со значительной частью поэзии Байрона: «Манфред», «Дон Жуан». В его переводе издавались первые три песни «Паломничества Чайльд Гарольда» и «Беппо». Правда Чуковский писал о нем: «это был вполне корректный перевод, но до того худосочный, что русские люди, читая его, невольно представляли себе Байрона бесталанным сочинителем скучнейших стишков». Но о ком Чуковский не писал гадостей?
К тому же русская публика знает творчество Павла Козлова и на слух, буквально превращаясь в «аудиторию». Доводилось ли вам слышать романс «Глядя на луч пурпурного заката»? Ну, если доводилось – то вы знаете, как много выигрывает публика от любовных страданий молодых поэтов.
Однако мы отвлеклись от нашего расследования!
Байроновские строчки нашли отражение в стихах еще одного Козлова – Ивана Ивановича.
- «Прости! и если так судьбою
- Нам суждено,- навек прости!
- Пусть ты безжалостна - с тобою
- Вражды мне сердца не снести».
Ох, как вылезает сквозь лексику девятнадцатого века угловатая и негибкая конструкция русской поэзии века восемнадцатого… «Враждымнесердца» звучит сейчас, как стук колес на железной дороге с ухабами. Но будем справедливы. Для своего времени стихи были хороши. А естественность и изящество пушкинского стиха и языка, так они до сих пор актуальны и уникальны и тэдэ и тэпэ, дыр и пыр, и прочая. Ну и не забудем, что Иван Иванович Козлов – дитя именно восемнадцатого столетия. Он родился 22 апреля 1879 года. На двадцать лет раньше Пушкина. И тем не менее, поэт того времени обречён на… нет, это очень трудно назвать. Как-то в семидесятые годы сборная СССР по хоккею играла со сборной одной маленькой страны на Олимпиаде, не будем называть ее, гордиться тут нечем. Когда кто-то из наших обыденно и тренировочно забросил то ли десятую, то ли одиннадцатую шайбу, у него сделалось очень виноватое лицо, лицо человека, осознавшего степень своей глубокой вины и ненужной жестокости. Товарищи по сборной смотрели на него с легкой укоризной. В хоккей тогда играли настоящие мужчины. Они называли «победой» то, что было достойно этого слова.
Я это к тому, что именно так выглядит сравнение любого поэта того времени с Пушкиным. Ни у кого не было даже иллюзорного шанса оказаться рядом с Александром Сергеевичем хоть в поэзии, хоть в прозе… ну, кроме, пожалуй, одного, но о нем только под самый конец.
А вот Ивану Ивановичу Козлову не везло, так не везло.
Красавец, удачливый в любви, в службе, не бедный человек, счастливо женатый (жену его, кстати, звали Софья Андреевна, а племянницу, которой посвятил несколько стихотворений – Анна Григорьевна. Вечно у русских литераторов что-то одно ну в точности как у другого, как пятна у борзых собак). Родились двое детей – Сашенька и Ишенька, то есть Александра и Иван.
А в тридцать пять лет сильного и веселого человека разбивает паралич, так мало того – начинается и вскоре побеждает его глаза слепота.
Нет, я вовсе не о том, что Иваном Ивановичем случилась драма и – в общем, незачем растягивать жевательную резинку над причёской десятиклассницы за неделю до выпускного. Речь о другом. Творчество поэта Ивана Ивановича Козлова тоже стали рассматривать и оценивать сквозь призму его недугов. Даже титул для него особый придумали – «поэт-мученик». Ну что может быть унизительнее, что может быть хуже, чем само это словосочетание. Сам он мучился, или других замучал виршами? Когда сочувствие перетекает в жалость, оно пытает «с гарантией». Лучше всех сказал о Козлове Александр Улыбышев: «Сколько зрячих и отменно здоровых людей достойно большего сожаления, нежели наш слепой и парализованный поэт».
Иван Иванович Козлов выдержал все и вел себя достойно. Одевался почти с вызовом – модно и очень элегантно. Устраивал музыкальные вечера. Занимался стихами и переводами – с ними ему помогали дети, особенно любимец Ишенька, который таким образом изучил поэзию Европы и языки. Уточним: английский и немецкий языки Иван Иванович изучил, уже потеряв зрение! Стихи начал писать - уже неподвижный. Вальтера Скотта, Шекспира, Расина, Торквато Тассо, Данте и весь Новый Завет знал наизусть.
Но никто не мог сравниться с ним в знании поэзии Байрона. «Много читал Байрона. Ничто не может сравниться с ним. Шедевр поэзии, мрачное величие, трагизм, энергия, сила бесподобная, энтузиазм, доходящий до бреда; грация, пылкость, чувствительность, увлекательная поэзия, — я в восхищении от него... Но что за душа, какой поэт, какой восхитительный гений! Это — просто волшебство!»
Первые переводы из Байрона Иван Иванович сделал, еще находясь в добром здравии. Это опубликовано было его первое стихотворение – «К Светлане» только в 1821 году, а писал он и раньше. Конечно, адресат стихотворения выбран очень точно и разумно: конечно, никакая это не Светлана (это языческое имя тогда в ходу не было), это Александра Андреевна Воейкова (Протасова) – племянница Василия Андреевича Жуковского, которой дядя посвятил балладу «Светлана», ну, ту где
- Тускло светится луна
- В сумраке тумана -
- Молчалива и грустна
- Милая Светлана.
- Которая потом жалуется:
- Как могу, подружки, петь?
- Милый друг далёко;
- Мне судьбина умереть
- В грусти одинокой.
Стихотворение Ивана Козлова – ни в коем случае не его диалог с Александрой Воейковой, а диалог лирического героя с лирической Светланой. Это ни в коем случае не внесенная на люди интимная переписка как многие могут сейчас подумать, это диалоги двух сильных образов.
- Подвластна грусть моя тебе,
- Ее ты услаждать умеешь;
- Но ты, Светлана, обо мне
- Ты слишком много сожалеешь.
- …в жизни сей
- Я не совсем всего лишился,
- И в пламенной груди моей
- Еще жар чувства сохранился.
- Пускай печаль крушит меня
- И слезы часто проливаю —
- Но, ах! не вовсе отжил я,
- Еще люблю, еще мечтаю
Стихотворение стало хитом своего времени. Этаким Yestarday или Michelle. Причём это было действительно важно – поэзия была для Козлова не увлечением инвалида, а профессиональной деятельностью без всяких поблажек. Сусальные стишата про бедного калеку купят раз из жалости, а чтобы кормить за счет поэзии семью, нужно выходить на этот ринг без шлема и выдерживать все семнадцать профессиональных раундов.
И он выдержал!
- Небесным пением своим
- Он усыпил земные муки
- Тебе он создал новый мир,
- Ты в нем и видишь, и летаешь,
- И вновь живешь, и обнимаешь
Разбитый юности кумир… - нет, это не Козлов, если что. Это Пушкин. Пушкин о Козлове.
«Скажи от меня Козлову, что недавно посетила наш край одна прелесть, которая небесно поет его «Венецианскую ночь» на голос гондольерского речитатива - я обещал известить о том милого, вдохновенного слепца. Жаль, что он не увидит ее - но пусть вообразит себе красоту и задушевность - по крайней мере, дай Бог ему ее слышать!». Кстати, «прелесть» - это Анна Петровна Керн. В то время Пушкин был влюблен, ревновал, и отпустил бы ее в дом разве что к слепому и парализованному.
В доме Козлова бывали Пушкин, Жуковский, Вяземский, Крылов, Грибоедов, Рылеев, Кюхельбекер, Гнедич, Адам Мицкевич, Дельвиг, Баратынский, Даргомыжский, Глинка… и Лермонтов.
Кстати вы прекрасно знаете один перевод Ивана Ивановича Козлова. Их Томаса Мура. Не помните? Ну как же, Томас Мур, ну
- Those evening bells! Those evening bells!
- How many a tale their music tells,
- Of youth, and home, and those sweet time,
- When last I heard their soothing chime.
Не?
- Вечерний звон, вечерний звон!
- Как много дум наводит он
- О юных днях в краю родном,
- Где я любил, где отчий дом,
- И как я, с ним навек простясь,
- Там слушал звон в последний раз!
Как? «Дачтовынуежели?» Никогда не говорите этого слова. Это убогая пародия на название грузинской приправы, а не осмысленная речь достойного человека!
Да, цитата из Байрона, которую мы ищем, звучит у Ивана Ивановича Козлова так:
- «Прости! и если так судьбою
- Нам суждено,- навек прости»!
«Прощай, и если навсегда, то навсегда прощай» - не писал ни один из Козловых, точнее - никакой это не Козлов, а именно Лермонтов! И уж этого лермонтовед, член редакционной коллегии «Лермонтовской энциклопедии», (М: «Советская энциклопедия» 1981 г.) Ираклий Андроников не знать уж никак не мог! Просто подшутил он слегка - над Соллёртинским. А заодно помог сделать эссе о двух апрельских именинниках - Козловых - немного интереснее, чем обычный пересказ биографии.