Текст: Андрей Цунский
В 1840 году Лермонтов написал стихи «Воздушный корабль», «Соседка», «Пленный рыцарь» и другие, опубликовал роман "Герой нашего времени" и поэму "Мцыри". Жить ему останется несколько месяцев. Афанасий Фет, уверенный в том, что первая же публикация стихов решит все его материальные проблемы, взял у невесты триста рублей на первый сборник (проблем не решил). Роберт Браунинг печатает поэму «Сорделло». Эдгар Алан По начинает публикацию «Дневника Джулиуса Родмена» в журнале «Бертон Джентльменс Мэгэзин», где служил редактором. В июне его уволят, и повесть он так и бросит, незаконченную.
В том же году в литературном приложении к «Газете поранней» «Письменництво Крайове» состоялся дебют молодого поэта Циприана Норвида. Стихотворение называлось «Мой последний сонет».
Вот он, славянский размах, нам тоже вполне понятный и близкий: уж если начинать, так сразу с последнего.
А если спросить русского читателя о польской поэзии, то имя Норвида будет упомянуто, пожалуй, в первую очередь. Это вполне объяснимо. Ну есть ли на свете образованный человек, который не смотрел фильм Анджея Вайды «Пепел и алмаз»? (если что, тихонько прокрадитесь за спинами и живо ищите в Сети).
«В фильме «Пепел и алмаз» А. Вайды само название - цитата из стихотворения Норвида. Текст его присутствует одновременно и как устное чтение (герой припоминает его - это одновременно и цитата из Норвида, и цитата из его юношеского, далекого, довоенного прошлого), и как полустершиеся слова на камне - снова предмет из мира культуры, предмет «со словами».
Ю. Лотман, «Семиотика кино и проблемы киноэстетики».
Фильм снят по мотивам одноименного романа Ежи Анджеевского. А роман вырос, как кристалл, вокруг отрывка из стихотворения Норвида «В альбом» (W pamiętniku), которое теперь знает весь мир. И стихотворение – подлинный алмаз.
И как же сейчас трудно поверить, что некогда польская читающая публика, читала эти строки, с удивлением водя по ним пальцем. Не буду приводить цитат – путаница возникнет, столько существует его переводов, что сам Норвид мог бы принять это число за количество читателей. Хотя...
- Połóż rękę na sercu
- Otwórz oczy szeroko i skacz!
- Powiedz: Teraz lub nigdy
- Zamiast: Będzie co ma być
- I nie czekaj aż głód spełni
- Twoje cierpienie! Tak!
Ловите подстрочник, и если будет на то ваше желание, переводите сами.
- Положи руку на сердце
- Открой глаза и скачи!
- Скажи: Сейчас или никогда
- Вместо: будет то, что должно быть
- И не жди, пока голод утолят
- Твои страдания! Да!
Тот, кто сам – умело или неумело, красиво или не очень, умно или глупо, неважно – но прочитал стихи на языке оригинала, почувствовал, захотел понять лучше и сделал – ну или просто помечтал сделать свой перевод – только тот и есть истинный, настоящий читатель.
Но вот ведь, в чем дело. Нередко не понимают поэта и носители его родного языка, того, на котором он говорил, и на котором писал. Норвид был лично знаком и с Иваном Сергеевичем Тургеневым, и с Александром Ивановичем Герценом. Не поняли. Ну, польский - не их язык. Но в числе его знакомых и Адам Мицеквич, и Юлиуш Словацкий, и Зыгмунт Красинский! А ведь тоже не разглядели. Конечно, поэтам в первую очередь думать нужно о творчестве собственном. Но ведь Пушкин-то Мицкевича и принял, и понял, и очень высоко ценил. Оно конечно, он Пушкин, но... но и Мицкевич – это Мицкевич. Или дело не только в языке, а в чем-то еще?
В 1862 году много литературных событий огромного значения. Лев Толстой женился на Софье Андреевне Берс – и даже не подумайте, что для истории литературы это не так уж и важно! Тургенев заканчивает роман «Отцы и дети». Гюго публикует великий, мирового значения роман – «Отверженные». Гюстав Флобер отдает на суд публики «Саламбо». На этом фоне практически незамеченным остается скромный сборник стихов сорокалетнего Циприана Норвида.
Может быть, он внес что-то новое в просод, использует нестандартные фигуры речи? И попому не был понят?
Возьмем, например, фрагмент его стихотворения «Моя песенка».
- По тем просторам, где крошек хлеба
- Не бросят наземь, считая всё же
- Их даром неба,
- тоскую, Боже.
- По тем просторам, где гнёзд на грушах
- Никто не рушит - ведь аист тоже
- Нам верно служит, -
- тоскую, Боже.
- По тем просторам, где на Христово
- Благословение похоже
- Привета слово,
- тоскую, Боже.
- (Перевод Леонида Мартынова)
Да вроде, ничего нового. Метр польского стиха обусловлен фиксированным ударением, что делает его несколько непривычным русскому слуху, слог играет тут несколько другую роль, вернее, ту же самую, но играет ее не совсем так. А вот фигуры речи поэта универсальны для европейского стиха. Например, возьмем фигуру, образованную сочетанием анафоры и эпифоры внутри единого текста или фрагмента, — симплоку, пример которой в этом стихо...
«Гендекосиллаб есть сложный пятистопный метр, состоящий из четырех хореев и одного дактиля, занимающего второе место. Античная метрика требовала постоянной цезуры возле арсиса третьей стопы...» Вспомнили? Что называется, почувствуйте себя Людочкой. Лично я впадаю от таких пассажей в некоторое уныние.
... анжамбманы, синекдохи, хиазмы и плеоназмы». Все эти слова вполне приличные, их можно произносить можно и при детях. Беда в другом – читатель обыкновенный, даже со словарем литературоведческих терминов и греческого языка научится разбираться в их значении через длительное время и при условии прилежного умственного труда, а это свойственно очень редким читателям в если раньше не озвереет. Увидев филолога, поклонитесь ему – он это сдавал и помнит! Не всякий, конечно...
Даже попытки перевода стихов с языка оригинала требуют от любителя куда меньшей кропотливости (но больше самонадеянности).
Рад предоставить вам редкую возможность прочитать мнение специалиста, причем специалиста польского, для которого язык Норвида – родной. Своими мыслями с вами делится Анна Маймешкулова, профессор Университета Казимира Великого в г. Быдгоще, Польша:
«Норвид - не для массового читателя. И он уже не романтик, а авангардист. Философ. Он символизирует видимый мир, так, например, образ «проплывая в лодке под мостом» его лирический субъект видит в пересечении горизонтали и вертикали балок - крест, и выходит в христианскую религиозную проблематику.
Впервые я узнала поэзию Норвида в лицее - на уроке польского языка и литературы. Это были 60-е годы. После окончания университета купила себе собрание сочинений Норвида и открывала его сама для себя. Столкнулась со сложностью и герметичностью его текстов. Не так много оказалось мне созвучным. В его стихах много историософии и философии. Лирики меньше всего. Когда я изучила поэтику Марины Цветаевой, Норвид стал мне понятнее, ближе. Они очень похожи. У обоих главная синтаксическая фигура - эллипсис».
Легко предвидеть наступившее разочарование – стихи не консервы, как они могут быть герметичными? Что за «эллипсис», и если это просто «эллипс», то какое отношение он имеет к синтаксису?!
Ах, дорогой читатель. Если бы моей задачей было избавить вас от лишней работы, то я... я... я ничего для вас сделать не смог бы. Впрочем, могу дать очевидную подсказку, сослаться на Википедию или словарь. Но и там не становится яснее.
«Эллипсис (греч. elleipsis – выпадение, опущение) – пропуск в речи подразумеваемого слова, которое можно восстановить из контекста».
«Герметизм или герметицизм (англ. hermeticism, итал. ermetismo или итал. poesia ermetica — герметическая поэзия), направление в итальянской поэзии 20-30-х гг. 20 в. Само название подчёркивает его замкнутость, оторванность от действительности, уход в мир субъективных переживаний.
Какая Италия? Пусть Норвид и жил в Италии, но писал он по-польски, к итальянской поэзии отношения не имеет! И какой, говорите, век?!
Ага. Кажется, мы потихоньку подбираемся к разгадке.
1901 год, первый год двадцатого века. Полыхает англо-бурская война, уже изобретены блокпосты и пулемет. И умирает королева Виктория. Конец эпохи...
В московском Зоологическом саду рождественское гуляние, три тысячи москвичей радуются дивной погоде («мороз и солнце, день чудесный») и традиционным забавам, к которым прибавилась удивительная новинка: на открытой сцене публике демонстрируют живые картинки - синематограф. Никто еще не знает, что это гуляние – последнее.
- Под звуки прошлое встает
- И близким кажется и ясным:
- То для меня мечта поет,
- То веет таинством прекрасным
– пишет 17 января 1901 года Александр Блок.
Горький отдает в печать роман «Трое», завершает пьесу «Мещане» и «Песню о Буревестнике».
В Америке борец за права чернокожих Букер Т. Вашингтон публикует «Восстань от рабства» - автобиографию, ставшую манифестом.
В этом же году Зенону Пшесмыцкому (Zenon Przesmycki), критику и поэту попадается сборник Норвида 1862 года издания. Он восклицает: «Как такой поэт мог пройти, не оставив эха?».
Парадокс, но годом рождения Поэта - Циприана Норвида станет девятнадцатый год после его физической смерти. Хотя такой ли это парадокс для того, кто в первую очередь опубликовал свой «Последний сонет»?
Двадцатый век приносит Польше осуществление выстраданной мечты – независимость. Молодое государство ищет себя, ему нужны национальная самобытность – и современность. Но только после нацистской оккупации, трагедии, после насаждения в Польше коммунистического режима, во время мучительного поиска своего пути – во второй половине XX века находит свое место поэзия глуховатого и подслеповатого, мечтательного и нелюдимого, невезучего и несчастливого – но такого блистательного поэта!
И нет снова помолодевшей Польше дела до плеоназмов и хиазмов. Она нашла поэта, который любит Польшу не за открыточные пейзажи и котел с бигосом:
- Помни, отчизной считающий избы,
- Озими, пустоши, ветхость
- Кровель соломенных: это — отчизны
- Только поверхность.
Нашелся тот, кто в трюме океанского лайнера, в тюрьме, в одинокой нищенской нетопленной комнате, в глухоте и слепоте, в общей могиле на чужбине продолжал любить ее душу:
- Грудью младенец питается. Жмется
- К юбке он в страхе, в печали.
- Мать — о сыновье плечо обопрется.
- Вот мне — скрижали.
Его цитируют, его изучают, его интерпретируют в других жанрах и искусствах. Ежи Анджеевский строит вокруг известного фрагмента роман. Великий Вайда снимает свой величайший фильм. В семидесятые годы музыкальное осмысление поэзии Норвида захватывает гениального Чеслава Немена. Поэзия Норвида начинает жить новой жизнью.
Если свести все теоретические выкладки к тому, что будет понятно каждому – язык Норвида оказался более емким, «экономным» - сложные образы создавались небольшим количеством слов, что было в духе времени тогда, и остается сейчас. Вернуться век спустя! Это ли не триумф поэта?
1966 год. В СССР проходит «процесс Синявского и Даниэля» - талантливейших литераторов приговаривают к длительным срокам в лагерях. Михаил Алексеев получает Ленинскую премию за роман «Вишневый омут» (читали?) Ромен Гари выпускает «Пожирателей звезд». Солженицын заканчивает роман «Раковый корпус». Впервые издается в СССР «Мастер и Маргарита» Булгакова. Иосиф Бродский, приехав в Вильнюс, читает с балюстрады собора в Судярве:
- Czy popiół tylko zostanie i zamęt,
- Co idzie w przepaść z burzą? Czy zostanie
- Na dnie popiołu gwiaździsty dyjament,
- Wiekuistego zwycięstwa zaranie?
«Думаю, что вообще одним из самых сильных моих впечатлений был Норвид. Я переводил Норвида на русский. Не так много, шесть-семь стихотворений, правда довольно больших. И, наверное, я не знаю ни на одном языке стихотворения более великого, чем его «Скорбный рапорт памяти генерала Бема». Я помню это стихотворение наизусть - но только это стихотворение. Просто его голос - он намечает вектор трагедии. Для меня он более значительный поэт, чем Бодлер, принадлежащий тому же периоду. Хотя мне не особенно нравятся длинные драматические поэмы, некоторые из них абсолютно великолепны, он далеко впереди своего времени. Найти в человеке прошлого века подобный строй чувств - нечто совершенно ошеломляющее».
Иосиф Бродский
«Среди переводчиков были Леонид Мартынов, еще не запрещенный Владимир Корнилов и уже запрещенный, но замаскированный чужой фамилией Иосиф Бродский. Однако львиную долю стихов, определившую облик книги, перевел Давид Самойлов. Видимо, Норвид дался ему непросто. Однажды, задолго до выхода книги, в общем разговоре он неожиданно спросил: «Что мне делать с Норвидом?» Я был довольно молод и достаточно глуп, чтобы ответить, не задумываясь: «По-моему, поляки переоценивают Норвида». «Да нет, - вздохнул Самойлов, - не переоценивают».
Анатолий Гелескул
«Поэзия отличается от перевода, как чувство от сочувствия. Иногда сопереживание бывает так пронзительно, что сострадание переходит в страдание. Так бывает редко».
Давид Самойлов, о своих переводах Циприана Норвида.
К словам переводчиков добавить, пожалуй, нечего. Разве что вот это:
«Народ состоит не только из духа, который его отличает от других, но и из того, что его с другими связывает». Циприан Норвид.
Пока дураки ищут разницу, поэты ищут общее между людьми. Оставайтесь с поэтами!
