Текст: Денис Безносов
1. Lauren Groff. Matrix
Riverhead Books, 2021
Мари де Франс, она же Мария Французская, много чего сделала впервые: стала первой французской (если не европейской) поэтессой, впервые обозначала авторство своих произведений (представлялась в тексте «Я Мария из Франции», каковой литература ее и запомнила), подняла бретонские народные сказания до уровня книжной культуры и легитимизировала «вульгарный» англо-нормандский язык (наряду с высоким латинским), актуализировала и развила жанр куртуазных лиро-эпических песен «лэ» и, наконец, предвосхитила романтизм с его двоемирием, поисками идеала и проработкой мифопоэтических архетипов. Проще говоря, Мария Французская предопределила развитие европейской поэзии на несколько веков вперед — и подспудно сразу на всех оказала влияние. Исторические сведения о ней чрезвычайно скудны, что делает бретонскую Сапфо своеобразным аналогом Шекспира (который написал 38 пьес, хоть его и не было). То есть мифологичность биографии развязывает руки всякому, кто захочет поведать историю Марии Французской.
У Лорен Грофф поэтесса XII века обретает черты прогрессивной квир-феминистки, строящей нечто вроде фемутопической общины, закрытого общества женщин-монахинь, живущих вдали от суеты, цивилизации, насилия и маскулинной агрессии. Семнадцатилетняя Мария отправляется в отдаленный английский монастырь, отлученная от двора Алиенорой Аквитанской за свободомыслие и прочее неподобающее. Оказавшись в изгнании, внутри изолированного квазимистического единения женщин-сепаратисток, Мария постепенно обретает черты лидера, этакой Жанны д'Арк, которой на роду написано изменить окружающий мир к лучшему. Роман Грофф — отчасти историческая реконструкция биографии средневековой поэтессы, но в большей степени притчеобразное сочинение об идеальном обществе без насилия. Кроме того, книга о позднем Средневековье стала для писательницы актом своеобразного эскапизма (с сохранением актуальной повестки). При этом стилистически Matrix довольно беспомощен — в сущности, никакой задачи на уровне формы и не ставилось.
2. Imbolo Mbue. How Beautiful We Are
Random House, 2021
Однажды в африканское поселение Косава приезжают трое представителей местной нефтяной компании «Пэкстон» — «Круглый (лицо у него было круглое, как мяч, в какой мы играли), Хворый (костюм ему был велик, будто он истощал от какого-то заболевания) и Главный (все переговоры вел он, остальные кивали)» — и принимаются объяснять местному искалеченному населению, что вскоре их смерти от отравленной воды и почвы закончатся. Троица приезжает сюда регулярно и всякий раз обещает решить проблему, ссылаясь на бюрократические процедуры и неповоротливость системы, цитирует всевышнее начальство, убеждая, что несет на эти территории исключительно цивилизацию, мир и благо. После отъезда люди продолжают травиться и умирать. Но на этот раз все будет иначе — местный сумасшедший, а потом невольно и остальное население Косавы, возьмет представителей компании в заложники, после чего постепенно зародится сопротивление. Далее по сценарию — придут военные, пройдут переговоры, будут предприняты меры.
Камеруно-американская писательница Имболо Мбуэ пишет историю жителей Косавы как аллегорию о зарождении протеста внутри подавленно-пассивного общества. Ее персонажи наделены архетипическими чертами и в одинаковой степени загипнотизированы порядками системы. Скажем, административная троица, ведущая тщетные переговоры с населением и оказавшаяся потом у него в заложниках, толком не способна отличить ложь от правды и продолжает скороговорками повторять порученное руководством, какой бы чепухой оно ни казалось. На месте Косавы можно представить любой провинциальный городок или деревню из любой «развивающейся» страны, страдающей от действий местных корпораций и сотрудничающих с ними властей. Население всегда вынуждено подолгу мириться, представители власти — придерживаться согласованной информации. С одной стороны, проза Мбуэ действительно обладает некоторыми универсальными свойствами, с другой — все-таки кажется чересчур простой и чрезмерно понятной.
3. Ali Smith. Companion Piece
Penguin Books, 2022
«Сезонный квартет» Али Смит был задуман как четырехчастная симфония, последовательно откликавшаяся на самые актуальные события современности. Поэтому четыре книги писались и издавались чрезвычайно быстро, чтобы успеть зафиксировать и ничего не упустить. Брекзит, Трамп, экономическая болтанка, миграционная политика, переосмысление фактов и, наконец, пандемия. То, о чем проповедовали люди в телевизоре и до драки спорили жители соцсетей, стало фоном тихих, почти бесфабульных домашних трагедий, тесно переплетенных у Смит с рассуждениями об истории человечества и шедеврах мирового искусства. Companion Piece — своеобразный эпилог к «Квартету», пульсирующий коллаж из диалогов/монологов, обрывочных сюжетных линий, полуавтоматических ассоциаций, семиотических каламбуров и остроумных лирических отступлений. Этой книгой Али Смит вместо завершения своего четырехтомного сочинения выстраивает для него открытый финал, предполагающий вариативность дальнейших событий, героев, реплик, социополитических потрясений. И, конечно, основной темой эпилога становится «завершившийся» ковид, внезапно отступивший на второй план перед другими катастрофическими событиями.
Героиня Companion Piece (похожая на автора, но все-таки самостоятельная личность) проживает локдауны на почти параноидальной самоизоляции. Ее отец — несмотря на отмену пандемии — находится в больнице. Сидя в одиночестве у себя дома, она иллюстрирует стихотворения Дилана Томаса и не очень-то стремится взаимодействовать с социумом. Но внешнему миру нет дела до желаний отдельной личности: однажды в ее жизни, потом буквально у нее дома, появляется семейство когдатошней однокашницы — и принимается мешать привычному порядку вещей. Так, лирический солипсизм превращается в до поры до времени забавную пьесу Ионеско, после чего и вовсе уходит в отвлеченное мифотворчество, некоторым образом связанное с конструкцией книги. Завершая цикл о современных повестках, Али Смит демонстрирует, как социум без спроса влезает к человеку в дом и в голову. Пожалуй, только так и могло закончиться произведение о современном миропорядке.
4. Доминик Фортье. Города на бумаге. Жизнь Эмили Дикинсон (перевод А. Смирновой)
Издательство Ивана Лимбаха, 2022
Пересказывая эпизоды из жизни обергруппенфюрера СС Рейнхарда Гейдриха в историческом романе «HHhH», французский писатель Лоран Бине периодически искренне признается, мол, не уверен, что герой напевал такую-то песню или цитировал такое-то произведение, но ему кажется, что так было бы уместнее. То есть вне зависимости от реальности его Гейдрих из исторического персонажа превращается в литературного, подчиняющегося прихоти писателя. Похожим образом работает канадская писательница Доминик Фортье, описывая почти бессобытийную жизнь великой затворницы Эмили Дикинсон. «Города на бумаге» представляют собой не беллетризованную биографию поэтессы и даже не трагикомичный гротеск в духе Dickinson Алины Смит с Хейли Стейнфилд в главной роли, а скорее импрессионистично-музыкальную вариацию по мотивам жизни-творчества, где на первый план выходит поэтический оригинал, воспринятый через оптику внимательного, но отстраненного читателя.
Подобно тому, как Натали Саррот, описывая предмет, фиксировала порождаемые им импульсы света, звука, мыслей, Фортье пишет о Дикинсон, пересказывая собственные ощущения, переживания, ассоциации и интерпретации, вплетая себя в биографию поэтессы. «Автор — от латинского augere, «прибавлять», «увеличивать». Автор — это тот, кто прибавляет. Цветущему саду по ту сторону окна вторит другой — сад на бумаге, который Эмили взращивает зимой». Так, пропуская через себя личность Дикинсон, Фортье пытается «прибавить» себя и объяснить феномен добровольного затворничества, сознательного отчуждения от враждебно-неинтересного окружающего мира в пользу «городов на бумаге». «В то время, хотя она и перестает выходить из дома, сада она не покидает; сад входит в комнату вместе с нею, отныне он цветет там. А люди надменно удивляются, что Эмили предпочла жить среди цветов». Бумажное пространство — своеобразная метафора деятельности любого писателя, создающего на бумаге то, чего нет и зачастую быть не может. Отсюда эскапизм — не только Эмили, но и самой Фортье, и отчасти любого, кто берется за написание текста — куда-то туда, в несуществующие в реальности сады и города, на бумагу.
5. В. Г. Зебальд. Кольца Сатурна: Английское паломничество (перевод Э. Венгеровой)
Новое издательство, 2019
Сочинения Зебальда, за неимением подходящего термина называемые романами, представляют собой размашистые метафизические травелоги, замаскированные под философские трактаты (или наоборот). Герой-рассказчик, своеобразное альтер-эго автора, перемещается в некоем примечательном пространстве, цепляясь за его содержимое (постройки, исторические места, произведения искусства, локальный фактологический материал) и постепенно распутывая нити постпрустовских ассоциаций. При этом личностное переживание кажется неотделимым от истории, совокупности людей и событий, предметов обихода, научных достижений и порожденных шедевров. Реальное странствие у Зебальда становится чем-то вроде повода, приглашения к размышлению о сущности времени, о персонажах, населявших его в разные периоды, о причинно-следственности и ее вариативности в зависимости от обстоятельств, о скрупулезном собирании памяти и свидетельств о разрозненных, но связанных между собой жизнях.
Герой «Колец Сатурна» странствует по английскому Саффолку и размышляет об угасании человечества. Он вспоминает гаагский Маурицхёйс, «Урок анатомии Доктора Тульпа» и Томаса Брауна (вероятно, присутствовавшего тогда в театре), размышляет о Джозефе Конраде, Короле Леопольде, Роджере Кейсменте и Конго, порабощенном бельгийцами, о самоуничтожении Суинберна и Укбаре Борхеса. Подобно безымянной героине Дэвида Марксона из «Любовницы Витгенштейна», бродящей в одиночестве по опустошенной Земле и перемалывающей в голове все великое искусство, герой Зебальда как будто последовательно пересобирает историю разрушения мира. «Вся человеческая цивилизация с самого начала была не чем иным, как с каждым часом все более интенсивным тлением, и никто не знает, как долго она будет тлеть и когда начнет угасать». Проще говоря, «Кольца Сатурна» — одна из важнейших книг Зебальда, наряду с «Аустерлицем» и «Естественной историей разрушений».
6. Jon McGregor. So Many Ways To Begin
Bloomsbury, 2007
Как известно, предметы повседневности многое знают о своих владельцах. Когда-то Жак Аустерлиц и Джамбаттиста Бодони (у Зебальда и Эко соответственно) восстанавливали утраченную память именно по случайно-неслучайным вещам, связанным с тем или иным примечательным периодом их жизней. Герой So Many Ways To Begin — музейщик, а значит, изучение и каталогизация предметов — часть его профессии и мироощущения. Ежедневно с изрядной щепетильностью он разглядывает всевозможные вещи из своего прошлого и прошлого родителей, чтобы по крупицам восстановить сколько-нибудь полную картину семейной хроники. Вот открытка, отправленная матерью отцу, вот пожелтевшая фотография, вот коробка из-под табака или пачка сигарет или выцветшая телеграмма или еще что-то осязаемое и старое. Обыденные свидетельства не самых примечательных жизней, покоящиеся среди хлама, чтобы однажды, будучи помещенными в исторический контекст, поведать нечто сокровенное и давно всеми позабытое. И конечно, они знают что-то, о чем родители умолчали.
Мало кто в современной британской литературе мог бы потягаться с Джоном Макгрегором по части сомнамбулической медитативности (разве что в некоторой степени Том Маккарти). Его проза медлительна, чрезмерно внимательна к деталям, но завораживает и зачастую намеренно ведет куда-то не туда — будто бы в полусне топчется вокруг сути, ничего не сообщая напрямик. По такому же принципу строится и (всегда у Макгрегора) железобетонная композиция: симметричная (как в пугающе-безысходном Even the Dogs и в обнадеживающем Lean Fall Stand) или асимметричная (как в квазидетективном Reservoir 13). У So Many Ways To Begin структура фрагментарная, наглядно демонстрирующая мозаичность воспоминательной оптики героя. И хотя роман устроен несколько проще, нежели более поздние шедевры Макгрегора, следить за собиранием памяти по крупицам чрезвычайно любопытно.
7. Фланн О'Брайен. У Плыли-Две-Птицы
Подписные издания, 2022
В 1939 году двадцативосьмилетний ирландский писатель Фланн О'Брайен (он же Бриан О'Нуаллан) выпустил в свет изобретательный протопостмодернистский роман At-Swim-Two-Birds, который многим пришелся по душе, был похвален подслеповатым Джойсом и его тогдашним секретарем Беккетом. В книге, чье название отсылает к местечку на реке Шаннон, безымянный студент-протагонист сочиняет роман (с тремя зачинами) о некоем писателе, который в свою очередь пишет роман, где хочет продемонстрировать и осудить самые страшные пороки человечества, и населяет его персонажами своих предыдущих книг, но персонажи, недовольные постыдными ролями, пока их создатель спит, принимаются писать собственный роман, дабы воздействовать таким образом на сложившуюся ситуацию. Роман-в-романе-в-романе, восхитивший Грэма Грина, Бёрджесса и Борхеса, повлиявший на Гилберта Соррентино, Джона Барта, Роберта Кувера и всех-все-всех. Исследователи насчитывают в полифонической сатире-фантасмагории О'Брайена до тридцати шести различных стилей — от стилизаций под древнеирландские сказания и высокопарных схоластических отступлений до вестернов и канцелярщины. Язык повествования (вернее, повествований) соткан из английского/ирландского с множествами заимствований отовсюду. Герои «У Плыли...» тоже крайне разнообразны — ковбои, дублинцы 20-х, мифические короли, древние герои, волшебные феи.
На русском At-Swim-Two-Birds выходил дважды — в 1998-м в переводе Александра Панасьева («Злой дух Пука, Добрая Фея, царь Свиини, я и мой дядя») и в 2000-м в переводе Владимира Симонова («О водоплавающих», по этому изданию большинство читателей знакомилось с книгой). И вот через двадцать лет выходит виртуозная работа главной переводчицы классических и современных ирландцев Шаши Мартыновой, сумевшей передать чуть ли не все нюансы заковыристого оригинала с его ошеломительными нагромождениями стилей, языковыми экспериментами и множащимися до бесконечности разношерстными интертекстами. Перевод Мартыновой (да еще и в редакции Максима Немцова) сродни переводческому подвигу Хинкиса-Хоружего — ее О'Брайен до того органично, остроумно и легко заговорил по-русски, что даже страшно предположить, сколько трудоемкой многолетней работы скрывается за каждым абзацем. Сопровождается издание обстоятельными «пояснениями переводчика» и списком использованных источников. Для всякого интересующегося мировой литературой чтение сугубо обязательное.