Текст: Игорь Вирабов/РГ
Фото: дружеские шаржи на Владимира Набокова Джека Левина/www.jacklevine.org; на Максима Горького Бориса Ефимова/lib.rus.ec
ЗАЧЕМ ПИСАТЕЛЯМ РОЗЫГРЫШИ?
Одним они были нужны, чтоб высказать все, что прямо не скажешь. Другим - чтобы обмануть предвзятость критиков и литсобратьев. Третьим - просто отшутиться. Четвертым, наконец, свести друг с другом счеты. Да мало ли причин. Так появлялись в русской литературе и Козьма Прутков (детище Алексея К. Толстого и братьев Жемчужниковых), и Черубина де Габриак (мистификация Максимилиана Волошина, исполненная Елизаветой Дмитриевой). На байках и напраслинах росли и целые литературные карьеры (Довлатов, например). Паустовский предлагал смотреть на эту слабость с пониманием: "Среди многих свойств таланта есть одно, которое совершенно покоряет нас... У каждого были свои ребяческие страсти и выдумки. Горький любил разводить костры, даже в пепельницах, Пушкин любил "розыгрыши" (вспомните его "розыгрыш" с простодушным дядюшкой Василием Львовичем), Грин - делать луки и стрелять из них в цель, Чехов - ловить карасей"...
Казалось бы, такие ребячества и "бессмыслицы" уравнивают любого обывателя в правах с талантами и гениями. И все-таки у гениев в любой бессмыслице найдутся смыслы.
РОЗЫГРЫШ ЛИТЕРАТУРНО-КРИТИЧЕСКИЙ
Владислав Ходасевич в очерке "Горький" описал историю о том, как они с Алексеем Максимовичем решили вывести на чистую воду несправедливого (по мнению Горького) критика. "Это происходило в конце 1923 года, в Мариенбаде. В ту пору мы с Горьким сообща редактировали журнал "Беседа". Спор наш дошел до того, что я, чуть ли не на пари, предложил в ближайшей книжке напечатать два рассказа Горького - один под настоящим именем, другой под псевдонимом - и посмотреть, что будет".
Напечатали "Рассказ о герое" за подписью Горького и рядом другой рассказ "Об одном романе" - под псевдонимом "Василий Сизов". Критик обругал обоих. Зато приехавший писатель Андрей Соболь, прочитав те же рассказы, расхвалил Горького и вдруг выпалил: "А вот какого-то этого Сизова напрасно вы напечатали. Дрянь ужасная".
Уже перед сном Горький сказал Ходасевичу из-за ширмы: "Не вздумайте Соболю объяснить, в чем дело, а то мы будем стыдиться друг друга, как две голые монахини".
РОЗЫГРЫШ НЕУДАВШИЙСЯ
Много странных историй приключалось с Сергеем Есениным в Тбилиси. Кое-что вспоминал когда-то грузинский поэт Георгий Леонидзе. "Захожу к нему раз вечером в гостиницу "Ориант". Он был один, печален, но при виде меня вскочил и крикнул мне возбужденно: "Гогла, я вызываю тебя на дуэль! Называй секундантов!" - "В чем дело, почему?" - "Не волнуйся, будем стреляться холостыми, а на другой день газеты напечатают, что дрались Есенин и Леонидзе, понимаешь? Разве не весело?"
Разыграть газетчиков, гонявшихся за Есениным, не удалось: никто стреляться с ним не хотел даже в шутку.
РОЗЫГРЫШ НАУЧНО-ТЕХНИЧЕСКИЙ
Однажды в начале 60-х Виктор Некрасов с Андреем Вознесенским устроили розыгрыш в Ялтинском доме творчества. Все началось с того, что Вознесенский впервые привез в Россию "уоки-токи" - дистанционное переговорное устройство, работающее на десять километров. Новинка научно-технической мысли! С виду - продолговатый транзистор с антенкой. "Никто у нас не подозревал о его существовании", - рассказывал Вознесенский. Так вот, в Ялте, в доме творчества, шло великое застолье - справляли день рождения Некрасова, тогда еще не эмигранта. "Во главе стола был К.Г. Паустовский, стол заполнял цвет либеральной интеллигенции, - вспоминал поэт. - Среди них находился и крымский прозаик Станислав Славич". Транзистор с антенкой, уоки-токи, стоял на столе. "Андрей, - обратился именинник. - Сегодня по "Голосу Америки" должно быть твое интервью". - "О! Да вот как раз сейчас!"
Включили "транзистор". А Вознесенский ушел из комнаты, закрылся в туалете и оттуда повел свой репортаж. "Как я был остроумен! Как поливал всех, находящихся за столом. Называл имена. Разоблачал их как алкоголиков, развратников и приспособленцев. Собственно, я мыслил свои филиппики как пародию на официальную пропаганду. Паустовский был назван старомодным. Главный алкаш был, конечно, Вика. Я гнусно подлизывался к власти, утверждая, что Брежнев более великий, чем наши либералы, потому что он может выпить не закусывая больше водки и у него больше баб. Когда перешел к Славичу, тот среди полной тишины обескураженно произнес: "Славич - это я..."
Что было потом? В столовой - гробовое молчание. Паустовский гневно: "И этот мерзавец ел наш хлеб. Что он болтал там зарубежным корреспондентам?!" Некрасов с Вознесенским пытались объяснить, что это шутка. "Ах, розыгрыш?! Значит, мы плебеи? Значит, вы дурачите нас вашими заграничными игрушками?" - Славич двинул Некрасову по лицу. У того до конца жизни остался шрам на нижней губе.
NABOKOV GOES BACK TO USSR
В конце 90-х годов я работал в "Литературке" в отделе, который тогда возглавляла критик Алла Латынина. Близилось 1 апреля, и мы решили разыграть читателей как бы серьезно, по-литературному. И тогда у меня и моего друга писателя Владислава Отрошенко и его друга писателя Евгения Лапутина возникла идея. Известно, что в советские времена у Сталина была достаточно серьезная идея, даже целая программа по возвращению крупных эмигрантских писателей в СССР. Известно, что была идея возвратить Ивана Бунина после войны. В частности, с ним встречался Константин Симонов, и Бунин был тогда воодушевлен победой советского народа над фашистами. Но это не вышло, Бунин не вернулся.
И вот мы сделали целую полосу из трех материалов. Это был протокол закрытого заседания ЦК КПСС с участием представителей КГБ, представителей верхушки Союза писателей СССР, где был поставлен вопрос, что советская литература, конечно, крупнейшая в мире, но раздвоение ее на советскую и эмигрантскую не очень хорошо, это не работает на престиж советской власти. И вот не вернуть ли нам писателя Владимира Владимировича Набокова. Дальше ему предлагали дачу, содержание, большие тиражи, выступление перед широкой читательской аудиторией, которой, конечно же, он лишен во враждебной Америке.
Второй материал - это было, собственно, уже письмо самому Набокову с предложением вернуться на Родину... А третий материал составлял Женя Лапутин, он был фанатик Набокова, чувствовал хорошо его стиль. И это было письмо Набокова кому-то, где он размышляет по поводу этого приглашения. Оно было выдержано в таких серьезных тонах, потому что Набоков задумался, он в жизни красив, он помнит и эти усадьбы, и Рождественно, у него есть стихи об этом, фотографии были присланы ему работниками музея...
Набоков как бы ностальгировал, но с присущей ему тяжеловесной иронией, всячески обыгрывал и смеялся над этим предложением, и в конце концов решал, что все-таки, конечно, он не вернется.
Это скорее даже не розыгрыш был, а литературная мистификация. Такое могло быть теоретически. Все могло быть. Удивительно было то, что в это многие поверили. Не буду сейчас называть кто, но вполне даже авторитетные литературные люди лично мне говорили: а вы читали, ведь надо же, какой исторический документ. Я их разубеждал, но некоторые так и не поверили.
Ссылка по теме:
