Текст: Андрей Цунский
Коллаж: портрет Жана Кокто работы Мэн Рея (1922, wikipedia.org) и рисунок Кокто (www.korners.com.ua)
Что думает мрамор, из которого скульптор высекает шедевр? Он думает: "Меня бьют, портят, оскорбляют, ломают, я погиб". Мрамор идиот. Жизнь бьет меня... Она создает шедевр. Надо, чтобы я вынес ее удары, не понимая их. Надо собраться с силами, держаться спокойно, помочь ей, работать вместе с ней, надо дать ей закончить ее работу. Жан Кокто, «Орфей»
Занятиям, которые объединяется словом «литература», отдает свои силы множество людей. Но всегда в работе художника главенствует что-то одно - поэзия, проза, драматургия, эссеистика, критика, наконец. Считанные единицы добились успеха в нескольких жанрах сразу. Добиться совершенства во всех видах литературного творчества, да еще и быть при этом художником, режиссером, актером, просто знатоком и теоретиком всех искусств - не слишком ли это? Только не для Жана Кокто. Личности такого масштаба скорее характерны для эпохи Возрождения. В веке XX такой фигурой был он.
«Что бы ни думала публика, у меня нет никакой эстетической программы. Я стремлюсь только выдержать линию. Что такое линия? Линия - это жизнь. Линия должна жить в каждой точке по всей своей длине так, чтобы художник был виден яснее модели. Толпа судит произведение, разглядывая линию модели, и не понимая, что она может и вовсе исчезнуть, уступив место линии художника, если та живет по своим законам. Под линией я понимаю непрерывность личности».
Так Кокто писал о себе в книге «Время бытия», изданной в 1947 году. Это слова уже признанного, уже всемирно известного мастера, знающего цену себе и другим. Но с чего же все началось?
Говорят, что решающий творческий импульс задал Жану Кокто Сергей Дягилев. Заказывая либретто для новой постановки, великий импресарио сказал: «Удиви меня, Жан!» Но никогда не стоит сводить начало великого пути к одной встрече или оброненной кем-то фразе. Это сужает труднейший период становления великого художника до сусальной сказочки или анекдота.
А если обратиться к фактам, то мы узнаем, что никакого сколько-нибудь систематического образования у Кокто не было. Но его несомненным даром было умение распознавать настоящее в искусстве, и великое - в человеке. Круг его друзей поражает: Аполлинер, Пруст, Дягилев, Эдит Пиаф, Коко Шанель, Чаплин, Модильяни… Если попытаться составить энциклопедию друзей Кокто, получилось бы несколько томов. Что же превратило сына адвоката из парижского предместья в одного из величайших гениев французской культуры, и без того не испытывающей недостатка в гениях? Если говорить о внешнем воздействии - то это Париж. Если об индивидуальных талантах - умение слушать и слышать.
Кокто начинал как поэт, со сборников «Лампа Аладина», (1908), «Легкомысленный принц» (1910), «Танец Софокла» (1912). Но пришел театр, уже прогремела скандальная и обожаемая публикой постановка Дягилева «Парад» (1917) на музыку Эрика Сати с декорациями Пабло Пикассо, либретто для которой сделало Кокто знаменитым. И все же поэзия всегда с ним, без нее он не может существовать: «Стихи» (1920), «Словарь» (1922), «Опера» (1927), «Аллегория» (1941), «Леона» (1945), «Распятие» (1946), «Греческий ритм» (1951). Венцом его поэтического творчества стала поэма «Реквием» (1962) - своеобразный итог или завещание…
С поэзии у Кокто началось и необъяснимое, абсолютное понимание музыки. Вспоминая Аполлинера, он обращает внимание на то, как тот напевал, когда писал свои стихи. Но оттолкнем от себя соблазн упрощения! Понять музыку Стравинского (с которым он был и лично знаком) невозможно, просто сопоставляя дыхание стиха с бурей оркестра! А музыка была настолько глубоко им постигнута, что именно он оказался одним из идейных вдохновителей «Шестерки» - союза шести крупнейших композиторов Франции того времени, в который входили Луи Дюрей, Дариюс Мийо, Артюр Онеггер, Жорж Орик, Франсис Пуленк и Жермен Тайфер. Сама идея создания «Шестерки» принадлежала музыкальному критику Колле, название этой группе он дал по аналогии с «пятёркой», как во Франции называли русскую «Могучую кучку»: статья-манифест Колле называлась «Русская пятёрка, французская шестёрка и господин Сати». Колле хотел добиться формирования современной национальной французской симфонической школы. Но композиторы не приняли многие положения Колле, объединить их смог только Жан Кокто, который потом иронично подмечает: «История нашей „Шестёрки“ похожа на историю трёх мушкетёров, которых вместе с д’Артаньяном было четверо. Так и я в „Шестёрке“ был седьмым. Говоря точнее, ещё больше эта история похожа на „Двадцать лет спустя“ и даже на „Виконта де Бражелона“, потому что всё это было очень давно и сыновья уже заменили отцов. Сходство дополняется тем, что нас объединяла не столько эстетика, сколько этика. А это, по-моему, особенно важно в нашу эпоху, помешанную на ярлычках и этикетках…»
От балетных либретто для талантливого человека лишь один шаг до драматургии. Кокто легко делает этот шаг, а его «Орфей», «Человеческий голос», «Эдип-царь», «Рыцари круглого стола» также легко занимают свое место в классике французской драмы.
А что же проза? Пожалуйста! Небольшой роман «Самозванец Тома» можно было бы отнести к жанру плутовского, если бы… Если бы главный герой, обратив свои плутни в обогащение и попытку занять место в высшем обществе, добившись и того и другого, не погиб во имя человеколюбия! Ни одно произведение Кокто не оказывается к финалу тем, чего от него ожидают. Его воспоминания-портреты - правдивы, но в дополнение к тому дают и субъективное восприятие той или иной личности автором, - а читателю кажется, что он уже и сам знаком с Чаплиным, Аполлинером, Прустом. Те, кому посчастливилось знать его лично, вспоминают его удивительный дар устного рассказчика…
Увы. Бесконечно можно писать о Кокто, но бесконечно можно о нем и читать. Скандальная репутация (на поверку - честного и открытого человека), личная жизнь, притягивающая до сих пор журналистов с прижелтью и сомнительных исследователей… Как все это отвлекает, и сколько это навлекает на память Кокто ненужного и наносного. Бросим в сторону их пачкотню. Попрощаемся с Кокто его же стихами:
Сомненья жгут меня. И нет от них спасенья.
Чей приговор я выслушать готов?
Кто мой судья? Я сам! Не будет снисхожденья:
Мои глаза — глаза моих врагов.
О, как хотелось мне любить себя и славить
И чтоб успех дела мои венчал,
Но как бы далеко ни простиралась память,
"Ты виноват",— твердит мой трибунал.
Безмолвен адвокат, убийственны улики,
Неумолимо точен прокурор,
И оправданья нет, и бесполезны крики,
И вынесен мой смертный приговор.
Не только талант, но и беспощадное отношение к себе и своей работе подарило Франции и миру одного из удивительнейших людей за всю историю искусства - Жана Кокто.
