Текст: Андрей Цунский
«И теперь исполняется моя долгая, упорная, детская мечта - стать самому таким человеком, от мысли и руки которого волнуется и работает весь мир ради меня и ради всех людей».А. Платонов
21 мая 1925 г. в Воронеж прилетел на самолете один из крупнейших советских литературоведов и теоретиков искусства, а тогда - корреспондент газет «Правда» и «Гудок» Виктор Борисович Шкловский. Прилетел создавать аэроклубы - «Авиахим лицом к деревне». В редакции газеты «Воронежская коммуна» Шкловский встретился с инженером-мелиоратором, и зав. отделом электрификации в Губземуправлении, поэтом Андреем Климентовым, стихи которого похвалил недавно В. Я. Брюсов. Встретил, пригласил прокатиться по небу и описал в книге «Третья фабрика», в главе «Богучарская Сибирь». Новый знакомый «…понимал деревню. Я пролетел над ней аэропланом. У нас что-то не ладилось. Пели мы “Кирпичики” в кабинке. Аэроплан летел ушибленным жуком. Стороной проходил косой дождь. Ночевали на берегу в аэроплане, покрывая его брезентом. Видали детский дом. 400 подкидышей. По трое в кровати. Они больны малярией и госпитализмом. Отсутствием личной судьбы. Ребенку она нужна. Фамилии у этих детей новые: Тургенев, Достоевский... Деревни огромные — их не натопишь. В них люди, видавшие революцию. Им скучно, они хотят в город. Деревня хочет быть городом».
Написал Шкловский в «Воронежской коммуне» статью. Даже не статью, заметку: написал, что заметил, заметил бы больше - была бы статья. Назвал ее «Лицом к Воронежу» и улетел. Трудно было наперед думать странные мысли о том, что пролетая над землей по упористому, прочно удерживающему в небесах самолет воздуху, и вспоминая новых Достоевских и Тургеневых из детского дома, сам Виктор Борисович снова попадает в литературу «со служебного входа». Сначала Булгаков изобразил его в «Белой гвардии», наделив фамилией «Шполянский», а теперь под фамилией «Сербинов» поселится он в неуютном пространстве не менее значительного для русской словесности романа «Чевенгур». Но трагедию автора - предвидел. «Стороной проходил косой дождь». Шкловский уже читал строки Маяковского, выброшенные им из стихотворения «Домой».
- Я хочу быть понят моей страной,
- А не буду понят -
- что ж?!
- По родной стране
- пройду стороной,
- как проходит
- косой дождь.
В самолете со Шкловским летел Андрей Платонов.
***
Отец писателя Платон Фирсович Климентов был машинистом паровоза в воронежских железнодорожных мастерских, дважды герой труда, член партии. Андрей был старшим из 10 детей. В нем жила огромная любовь к отцу - в его честь он назвал сына, и псевдоним взял - «Платонов». Работа и учеба, казалось, не делали его усталым, а пополняли запасы жизни - две школы, училище, электротехническое отделение Воронежского политехнического института сделали его пригодным для службы в главном революционном комитете Юго-Восточных железных дорог, в редакции журнала «Железный путь».
На Гражданской войне Платонов был и стрелком железнодорожной ЧОН (части особого назначения, как инженер - и простой солдат), и там же начал делать свои первые литературные шаги, не бросая на путевые указатели ни единого взгляда. Летом 1921 года закончил годичную губернскую партийную школу. У человека с такой биографией и происхождением литературная карьера могла быть только стремительной. «Железный путь». Шкловский вспоминал о Платонове: «Качать воду должен был двигатель. Но доставали ее из другого колодца пружинным насосом. Пружина вбегала в воду и бежала обратно, а вода за нее цепляется. Крутили колесо пружины две девки. “При аграрном перенаселении деревни, при воронежском голоде, — сказал мне Платонов, — нет двигателя дешевле деревенской девки. Она не требует амортизации”. Сад стоял, наливаясь. Когда наступил час вечера, солнце закатилось и стало темно». Андрею приходилось работать и много писать. Так, вместе со своим тестем они соорудили мельницу в самом центре Воронежа, «на которой мололи муку даром для всех желающих». Ох, умен и прозорлив был Шкловский… Многое понимал уж про «город-сад»… «ДАРОМ». «Даром для всех желающих»… - это совершенно точно - Платонов…
***
Платонов пишет пропагандистскую брошюру «Электрификация». Построил три электростанции. Но одну из них сожгли. Распоряжения начальства мудростью и знанием дела не отличались. «Слушая, как секретарь ревкома читал ему вслух циркуляры, таблицы, вопросы для составления планов и прочий государственный материал из губернии, Чепурный всегда говорил одно - политика! - и задумчиво улыбался, втайне не понимая ничего. Вскоре секретарь перестал читать, управляясь со всем объемом дел без руководства Чепурного...»
Работы по мелиорации практически были свернуты. Андрей Платонов чувствует необходимость реализовать себя в литературе, и в 1926 году в Тамбове начинает все больше и больше писать, а через год переезжает в Москву. А с мелиорацией управлялись уже без него.
***
1926 год для Платонова - поразительный литературный разгон. Именно тогда написана повесть «Епифанские шлюзы», опубликованная годом позже, и поразительно схожи мытарства и отчаяние английского инженера Бертрана Перри и многих советских инженеров и «буржуазных специалистов», пытавшихся бороться с засухой. В том же году он заканчивает «Эфирный тракт» и сатирическую повесть «Город Градов», опубликованные в 1927–28 годах. Он уже приступает к главному труду своей жизни - трилогии из романов «Котлован», «Чевенгур» и «Джан». Но в 1929-м на горе себе печатает рассказы «Государственный житель» и «Усомнившийся Макар», а в 1931-м — повесть «Впрок». В 1930-м "Чевенгур" был одобрен редактором Всеволодом Ивановым, и вот-вот бы вышел, да предупредили, набор рассыпали. К счастью для обоих…
***
Прочитав вышедший в мае 1931 года рассказ Платонова «Впрок», в ярость пришел Сталин. Уже прочитав «Епифанские шлюзы» он заметил и понял, что автор тонко обыгрывает безрассудство и жестокость власти и бессилие человека, зажатого в тиски между ней и природой. Исполнявший обязанности редактора журнала «Октябрь» Александр Фадеев еще в 1929 году в письме к Розалии Самойловне Землячке писал: «Я прозевал недавно идеологически двусмысленный рассказ А. Платонова “Усомнившийся Макар”, за что мне поделом попало от Сталина… - рассказ анархистский…» А прямо на тексте рассказа «Впрок» Сталин вывел короткую и недвусмысленную резолюцию: «Сволочь! И.С.» «Дурак», «Пошляк», «Балаганщик», «Беззубый остряк», «Болван», «Подлец», «Мерзавец»... - это далеко не все сталинские «определения» Платонова.
***
Что же вывело «отца народов» из себя настолько, что он начал ругаться, как сапожник или уличная девка? Почему Сталин оставил Платонова в живых? Понял, что перед ним автор, унаследовавший глубокие национальные традиции, и в то же время - яркий, уникальный авангардист и тончайший, трагический сатирик? Стилист, не имеющий себе в советской литературе равных? Советская критика бесновалась, произведения Платонова обсуждались на политбюро, казалось, судьба автора решена… Вероятнее всего, дело не в литературном чутье «кремлевского горца», и уж точно не в гуманизме (вряд ли душа его знала это слово), возможно, что он понял: Платонов - писатель не для широкой публики. Неподготовленный человек его просто до конца не дочитает. И в то же время: «26 октября 1932 года пришел на знаменитую встречу с ведущими авторами на квартиру Горького (именно там Сталин назвал советских писателей «инженерами человеческих душ»), то первым делом он спросил: “А Платонов здесь есть?“ “Классового врага“ Платонова на литературный саммит приглашать, разумеется, никто не собирался, но после заявленного таким образом интереса вождя писателю несколько облегчили жизнь: понимали, что зря подобные вопросы Сталин не задает». (Соломон Волков. История русской культуры XX века. М., 2008. Стр. 174). Напрашивается трагический и страшный ответ. Произведения Платонова Сталину… нравились! «Все прохиндеи. Все! Как один. С этим пьяницей во главе, Фадеевым… Вот Платонов, то был писатель. Божьей милостью. Ругал я его, правда, было за что, но писать умел», - описывает разговор со Сталиным о писателях Виктор Платонович Некрасов в повести «Саперлипопет»...
***
Дальнейшее известно. Можно пощадить жизнь писателя - но наказать его нестерпимой болью и слезами. Сталин никогда не забывал приемов восточных деспотов. Сын Платонова был арестован в возрасте 15 лет, перенес тяжелейшие нервные заболевания, провел за решеткой два года, а в 1943 году умер от туберкулеза. О том, как хлопотали за мальчика и о том, что именно благодаря их усилиям его освободили, писали не меньше критиков и литераторов, чем те, кто поливал Платонова грязью (и часто это были одни и те же люди). Платонов несмотря ни на что работал, был военным корреспондентом, умер в 1952 году от туберкулеза, которым заразился от сына. В XXI веке вышло собрание его сочинений в восьми томах.
***
Недавно ушедший из жизни историк литературы и литературовед, бывший заведующий отделом «Литературное наследство» Института мировой литературы имени А. М. Горького Российской академии наук Александр Галушкин когда-то записал беседу со Шкловским о Платонове. Виктор Борисович сказал:
«С Платоновым я познакомился очень рано. Приехал по журналистской командировке в Воронеж. Встретился с молодым человеком, небольшого роста. Была засуха, и Платонов хотел дать воду человеку и земле. Мы говорили о литературе. Он любил меня, потому что мы были людьми одного дела. Потом я узнал его как писателя.
Это был писатель, который знал жизнь: он видел женщин, которым были нужны мужчины, мужчин, которым не были нужны женщины; он видел разомкнутый треугольник жизни. Он верил в революцию. Казалось, что революцией Платонов должен был быть сохранён. Путь к познанию России — трудный путь. Платонов знал все камни и повороты этого пути. Мы все виноваты перед ним. Я считаю, что я в огромном долгу перед ним: я ничего о нём не написал. Не знаю, успею ли».
Им же записано ещё одно воспоминание:
«На вопрос, не показывал ли Платонов ему свои произведения и какими были их разговоры о литературе, Виктор Борисович ответил: “Нет, не показывал ничего. Мы говорили о Розанове”. И, немного спустя, добавил: “Мне кажется, ему был нужен другой читатель”».
Увы - Шкловский перед Платоновым так и остался в долгу. Иногда на выплату таких долгов не хватает даже очень долгой и осторожной жизни. Но у Платонова есть другие читатели. Он не прошел над своей страной косым дождем. Сады - политы, и может быть, еще зацветут. Правда, и котлован тоже остался…
