Текст: ГодЛитературы.РФ
Фото: «Писцы книг». Миниатюра из лицевого «Жития преподобного Сергия Радонежского». XVI век
В начале Года литературы на нашем сайте было перепечатано из журнала «Новый мир» стихотворение современного русского поэта Максима Амелина «Исповедь переписчика». В начале нынешнего, 2016 года это примечательное и характерное для Амелина стихотворение было опубликовано в американском журнале Waxwing в переводе русистки Энни Фишер (в ее переводе в США вышла дилогия Ильфа-Петрова) и ее мужа, поэта Дерека Монга.ГодЛитературы.РФ спросил разрешение на перепечатку этого перевода. И заодно задал переводчикам несколько вопросов.
| The Scribe’s Confession
________________________________________ Translated by Derek Mong & Anne O. Fisher I am a scribe. I haven’t left my cloister in lo some thirty or forty years, but this much I know: a book’s dead if no errata or proviso appears, for its essence begins where the text ends, clear in its illumination, obscured in its title. Time sieves the sand of what’s written through the wire mesh of a riddle. I am a scribe. My clothing is simple; my instruments don’t dazzle with gold or mother-of-pearl. I’ve a plank-bed to sleep on, lips for praying; I work while morning unfolds. In any book you’ll find a battle waged — from first line to finis — to the death, without which no quire’s completed. And prayers? Oh no, save your breath. I am a scribe. My humble craft is my short life’s lasting balm. Books decay slowly. I remember precisely how many I’ve done: three Psalms, twenty Apostols, and nine Palaea Historicas, five Hexamerons, and seven Bees. I’d pore through all I’ve copied out, imbibe the wisdom in words, if only I could read. |
Исповедь переписчика
________________________________________ Я — переписчик, обитель святую лет не покидавший тридцать иль сорок, знаю немного: книга мертва, если нет в ней ни описок, ни оговорок; суть на полях расположена и меж строк, в буквицах явлена, в титлах скрыта; время нещадно написанного песок хрупкий сквозь крупное сеет сито. Я — переписчик, одежда моя проста, златом не блещет и перламутром утварь, полати — для сна, для молитв — уста, — ночь скоротать — и за дело утром: в книге любой до конца от начала есть то ощущение смертной битвы, зря не одну изведёшь без коего десть, и не помогут тебе молитвы. Я — переписчик, смиренное ремесло дарит возможность продлиться в мире: медленно книги ветшают, — своих число помню до точности: три Псалтири, двадцать Апостолов, девять Палей, семь Пчёл, пять Шестодневов, и каждый штучен, всё бы я мной переписанное прочёл, если бы грамоте был обучен. |
|---|
Почему именно это стихотворение привлекло ваше внимание?
Дерек Монг: Ну, это Энни отбирала стихи для нашего сборника «Веселая наука. Избранные стихотворения Максима Амелина». Она выбрала «Исповедь переписчика», потому что ей понравился остроумный неожиданный поворот в конце, в стиле О. Генри. Мне как поэту это напомнило последние строки из стихотворения «Архаический торс Аполлона» Рильке («Ты жить обязан по-иному» в пер. В. Топорова) и такой же неожиданный конец у Джеймса Райта в «Лежа в гамаке на ферме Уильяма Даффи, в Пайн-Айлэнд, штат Миннесота» («Впустую я потратил жизнь» в пер. В. Чистякова). Этот писец определенно не потратил жизнь впустую, да и наставление Рильке ему не нужно, но его неграмотность нас обескураживает, оставляет ощущение беспомощности. «Какая нелепость, - думаем мы, — снова и снова восстанавливать тексты, которые сам даже не можешь прочитать!» Или, если не скупиться на похвалу, «какая самоотверженность»!
Нам также понравилась звуковая палитра этого стихотворения. Для Амелина типичны такие витиеватые грамматические конструкции, внутри которых происходят маленькие продуманные звуковые взрывы, как в этих строках:
время нещадно написанного песок
хрупкий сквозь крупное сеет сито
которые мы перевели так:
Time sieves the sand of what’s written
through the wire mesh of a riddle.
В нашем переводе есть некий свист — повторение звука “s”, а также повторяющийся “w”. Ранее в этой же строфе мы поиграли с открытым “oh”, что напоминает одические рефрены:
I am a scribe. I haven’t left my cloister
in lo some thirty or forty years,
but this much I know: a book’s dead if no
errata or proviso appears
В общем, в английском мы все время с этим играем и не стремимся имитировать звуковую палитру оригинального русского текста, но, напротив, стараемся подобрать подходящие звуки в своем родном языке. Можно сказать, это наша визитная карточка (нам нравится так думать), и для перевода Амелина этот метод хорошо подходит, что заметили и наши друзья-переводчики.
В оригинале стихотворение явно архаично, и строгая рифма — один из индикаторов архаичности. В английском вы отказались от регулярной рифмы. Почему?
Дерек Монг: Это решение напрямую связано с трудностью рифмовки в английском и с тем, что переводчики ограничены в своих действиях, ведь им нужно не потерять смысл и настроение источника. Иначе говоря, «регулярная» рифма, или, как мы чаще ее называем, «полная рифма» слишком бы нас стесняла, пусть она и больше подходит поэзии Амелина. У Амелина ведь есть возможность поменять смысл в угоду рифме. Мы как переводчики так делать не можем! Вдобавок учтите еще тот факт, что английский — не флективный язык, и вы начнете понимать, почему мы пошли путем неточных рифм. Вообще, довольно интересно поразмышлять о двух наших поэтических (и переводческих) традициях. В Штатах непросто найти переводчиков поэзии, которые работают с рифмой.
Американцы в основном переводят поэзию, богатую образами, поэтов-верлибристов и загадочных сюрреалистов Южной Америки.
Это очень широкое обобщение, но если посмотреть страницу переводов в большинстве американских журналов, вряд ли там найдется много формально точных переводов. Подозреваю, что мои американские друзья-поэты скорее спросили бы меня: зачем тебе вообще понадобилось сохранять рифму.
Энни прекрасно знает о любви Амелина к формальной игре, но мы оба признаем, что не можем сохранить при переводе на английский абсолютно все. Как пишет Джоанна Тшецяк, перевод — «это искусство выбирать огорчения». В «Исповеди переписчика» есть даже «синтетический силлабический дольник», как называет это Амелин, или смесь силлабического стиха и дольника, из-за чего получается любопытное противоречие между архаичностью полной русской рифмы и новизной размера. Это одна из особенностей стиля Амелина, и во многих наших переводах мы играем с силлабикой, надеясь, что нам удастся таким образом показать его статус «архаиста-новатора» русской поэзии.
Стихотворение Максима Амелина «Исповедь переписчика» было опубликовано в американском журнале Waxwing.
Ответы Дерека Монга перевела Татьяна Луконина.
Ссылки по теме:
Объявлены лауреаты премии «Белла», 04.04.2016
Аукцион рукописных книг современных поэтов, 02.04.2016
