Вениамин Каверин. Беллетрист

Текст: Владимир Березин

У писателя Вениамина Каверина, который только привыкал тогда к этому имени, есть рассказ «Пятый странник», написанный осенью 1921 года. Это настоящий рассказ в духе средневекового безвременья, причудливая сказка. Недаром он посвящён «Серапионовым братьям». Заканчивается он так: «Рассказ о четырёх странниках окончен. Приходит время показать вам пятого странника. Куклы в ящике, ящик за спину, палочка в руки - пятый странник отправляется в дальнейшее путешествие»[1].

Рассказывая о Вениамине Абелевиче Зильбере, более известном как Вениамин Александрович Каверин, всё время кажется, что имеешь дело не с одним человеком, а с несколькими. Они не настолько разные, чтобы быть чужими друг другу, но и не настолько схожи, чтобы слиться воедино.

Они - как те персонажи, которых перебирал странствующий кукловод в раннем каверинском рассказе.

Первый из них - детский писатель Каверин, автор романа «Два капитана».

Там есть весь набор советской (впрочем, и универсальной) романтики - лётчики и полярники, любовь и мужская дружба, тайна и предательство, война и мир, отцы и дети.

Людям, что хотели сохранить самолюбие в литературных профессиях во время внимательного контроля за печатным словом, приходилось эмигрировать в другие жанры. Часто это была фантастика или научно-популярные книги. Множество писателей переселилось в то, что называется «детской литературой» - хотя часто было литературой универсальной.

Каверин был успешен как такой автор и получил Сталинскую премию, но, что куда главнее, — заслужил любовь читателей.

Ничуть не более детские, чем другие его книги, роман «Два капитана» и сейчас значится в разных списках рекомендованного чтения.

Обычно принято считать, что всё это — про полярников. Многие люди знают, что слова «Бороться и искать, найти и не сдаваться» есть именно в этом романе, а вот про их настоящего автора уже не помнят. Полярных лётчиков в этом романе много, но сюжет следует общественному запросу (точь-в-точь, как «Добровольцы» - поэма Долматовского, а затем и знаменитый фильм).

Поэтому Каверин вводит туда почти химический элемент — несколько абзацев про героя, превратившегося из полярного лётчика в военного, и жена провожает его в непонятную «Он звонил мне с вокзала - поезд отходит через десять минут. Не нужно беспокоиться, все будет прекрасно. Он будет писать мне через день… Время от времени я получаю письма с московским штемпелем. Судя по этим письмам, он аккуратно получает мои. Незнакомые люди звонят по телефону и справляются о моем здоровье. Где-то за тысячи километров, в горах Гвадаррамы, идут бои, истыканная флажками карта висит над моим ночным столиком, Испания, далекая и таинственная, Испания Хосе Диаса и Долорес Ибаррури становится близка, как улица, на которой я провела своё детство.

В дождливый мартовский день республиканская авиация, “всё, что имеет крылья”, вылетает навстречу мятежникам, задумавшим отрезать Валенсию от Мадрида. Это победа под Гвадалахарой. Где-то мой Саня? В июле армия республиканцев отбрасывает мятежников от Брунето. Где-то мой Саня? Баскония отрезана, на старых гражданских самолетах, в тумане, над горами нужно лететь в Бильбао. Где-то мой Саня?..

“Командировка затягивается, - пишет он, - мало ли что может случиться со мной. Во всяком случае, помни, что ты свободна, никаких обязательств”.

У букиниста на проспекте Володарского я покупаю русско-испанский словарь 1836 года, изорванный, с пожелтевшими страницами, и отдаю его в переплётную. По ночам я учу длинные испанские фразы: “Да, я свободна от обязательств перед тобой. Я бы просто умерла, если бы ты не вернулся”.

Или: “Дорогой, зачем ты пишешь письма, от которых хочется плакать?”»[2].

Строю речи, писательскому умению в этой не очень обязательной сюжетной вставке можно только позавидовать. Сам автор постоянно называл себя беллетристом и открытым текстом указывал на своё скромное место в многоэтажном здании писательской иерархии. Это была грамотная и верная позиция -

известному писателю скромность помогает — правда, если только он по-настоящему известен.

Есть и второй странник: Каверин как автор «Открытой книги». Один из немногих доступных текстов, говоривших (или намекавших) на трагические события в отечественной биологической науке в конце сороковых годов прошлого века. При этом у Каверина получилась настоящая «долгая книга», крепкая беллетристика. Правда, здесь был простор «У стариков, умудренных опытом еще худших времен, мы искали ответа и совета - как жить, можно ли жить вообще, служить, но не прислуживаться? Помню, Каверин хвастался — “а у меня нет ни одной ненапечатанной строчки”, - когда ему рассказывали про зарубленные заявки и сценарии. В десять утра он ежедневно садился за стол и, если побаливала голова, писал хоть что-нибудь, например, письма. Он повел меня в библиотеку и выбрал сам - что из его собрания сочинений прочитать. А про последнюю книжку - “Перед зеркалом” - выспрашивал с пристрастием, записывал замечания, - он готовил её к переизданию. В тот момент он уже не сочинял ничего “игрового” - переключился на воспоминания. Как когда-то, в критический момент, “когда русская проза ушла в лагеря”, догадался стать детским писателем и написал незабываемые “Два капитана”. И гордился, что нашёл свою “нишу” - как теперь говорят, а тогда появилось словечко “щель”. Перехитрив судьбу, можно и классиком стать. Я невольно - и наивно - сравнивала счастливую судьбу Каверина и переломанную - Ермолинского. “Что ж, это чистая работа”, - говорил Сергей Александрович про “Открытую книгу”, которую предстояло нам экранизировать в двух сериях для режиссера В. Фетина и артистки Л. Чурсиной. Прямо скажем, - смиряя гордыню: я выросла из этой книги, тем более - Каверин дал мне почитать документы и много рассказывал про подлинную историю пенициллина, про Ермольеву и своего брата Зильбера, который из тюрьмы передавал на папиросной бумаге “вирусную теорию рака”, он знал из первых рук всю страшную, погромную историю медицины при Сталине, и в голове у меня не укладывалось, как мог он адаптировать этот трагический материал в занимательную, романтически-“подростковую“ книгу, а нам еще предстояло её адаптировать для кино, и лучше бы мне не знать, как оно было на самом деле"[3].

Но вот интересно - в русской, а затем советской литературе было много толстых книг, про которые говорили, что это «романы идей», и то, собственно, что составляет гордость нации. Однако многие из них как-то просеяло время, а беллетристика, хорошо ложащаяся в прокрустово ложе сценария, причём не просто фильма, а сериала, - редкость. Это рассуждение не в рамках «хорошего» и «плохого», а сложности того, что зовётся «литературой».

Был и третий персонаж: Каверин -

автор Каверин - автор сказок того типа, что теперь иногда зовется «городской фэнтези».

Волшебство там происходит не в сказочном замке, не в отдалении. Оно здесь и теперь. Великий Завистник живёт за углом, Снегурочка спасается от гибели в промышленном холодильнике, мрачный душегуб

Верлиока служит тираном-бюрократом в маленьком городке. Важность этого спроса на «здесь и теперь» впоследствии очень хорошо показала популярность истории про московских вампиров, написанная Сергеем Лукьяненко. Небогатые борцы со злом, потрёпанный грузовик аварийной помощи, Горсвет против Вечной Тьмы. Сказки Каверина вошли в память нескольких поколений советских детей - и

следы сюжетов Каверина неожиданно обнаруживаешь в прозе совсем молодых авторов.

Четвёртое странствие Каверина - мемуарное.

В начале двадцатых он был неглавным «Серапионовым братом», но именно он рассказал о «Серапионах» так, как это можно было сделать. Он оставил множество пристрастных свидетельств о том времени - не говоря уж о том, что конструктивистская проза «Скандалиста, или Вечеров на Васильевском острове» хороша сама по себе. Без скидок на то, что роман написан на спор со Шкловским, который считал, что роман невозможен. Без знания всех прототипов, а ведь это настоящий «роман с ключом», не хуже катаевских мемуаров.

Так часто бывает - младший член братства оказывается хранителем его регалий. Можно спорить о его правах, о том, как он ими распорядился - однако ж

Каверин, проживший без малого девяносто лет, оказался проводником в особый мир литературы.

Это не был мир Серебряного века, столь любимый русскими интеллигентами в семидесятые, а пространство двадцатых, когда в литературу пришли новые люди, наполненные силой и иллюзиями.

Этот Каверин - автор книги воспоминаний «Эпилог». Иногда Каверин, вернее - образ его, оказывается чем-то вроде общественной совести. Честному обывателю очень хочется одушевлённого примера того, что можно жить в хорошей квартире, получить Сталинскую премию, писать книги, издающиеся миллионными тиражами, и быть приличным человеком.

Каверина часто считают автором выражения «храбро спрятался».

С этими словами непростая история. Когда власть ставила на место неправильных писателей, происходили собрания. Каверин вспоминал, что он сделал, когда клеймили Пастернака: «Я не пошёл на это собрание, сказался больным, и жена твердо разговаривала с оргсекретарем Воронковым, который звонил и требовал, чтобы я приехал. Как это бывало уже не раз, я “храбро спрятался”. Теперь, когда я думаю об этом, я испытываю чувство стыда. В день собрания — чувство удовлетворения: несмотря на угрозы Воронкова, не поехал на собрание»[4].

За несколько лет до этого прорабатывали Зощенко, и Каверин пишет: «Вопрос — идти или нет — касался и меня. Но я мог «храбро спрятаться» (как писал Шварц в «Красной Шапочке»)[5]. Действительно, в пьесе Евгения Шварца «Красная Шапочка» Заяц говорит: «Мы не пугаемся, а храбро прячемся. Мы молодцы»[6]. Эта сказка в трёх действиях вышла в 1936 году.

Человек, честно признававший то, что в особо отчаянные моменты он «храбро спрятался», написал книгу воспоминаний «Эпилог». Там он сводил счёты со своими заклятыми друзьями. Это довольно жёсткая и часто несправедливая книга, но хорошо, что она есть.

Несправедлива она потому, что интонация обличения оказывается совершенно советской, только с переменённым знаком. Иной интонации взять было неоткуда.

Наконец, есть пятый странник Каверин.

И про него ничего сказать невозможно - это персонаж, которого создаёт для себя читатель

тот самый честный обыватель - в меру романтический, в меру трусливый, не бывший свидетелем роковых моментов ХХ века и не вхожий в круг литераторов, ожесточённо дружащих против кого-то.Этот - самый интересный.

Примечания:

[1] Каверин В. Пятый странник // Собрание сочинений в 6 т., Т. 1. - М.: Государственное издательство художественной литературы, 1963. С. 61.

[2] Каверин В. Пятый странник // Собрание сочинений в 6 т., Т. 1. - М.: Государственное издательство художественной литературы, 1964. С. 368.

[3] Рязанцева Н. Не говори маме. – М.: Время, 2005. С. 52-53.

[4] Каверин В. Эпилог. - М.: Московский рабочий, 1989. С. 368.

[5] Каверин В. Эпилог. - М.: Московский рабочий, 1989. С. 302

[6] Шварц Е. Красная Шапочка // Собрание сочинений в 5 т., Т. 1. – М.: Киновек, 2010. С. 292.

Ссылки по теме:

Алмазный мой венец, 27.01.2017