Текст: Андрей Цунский
Коллаж: ГодЛитературы.РФ
«О моем творчестве вы знаете больше, чем кто-либо другой; а вот обо мне вы не знаете ничего. Я наделен большой гордостью и презираю всю ту грязь, которую понапишут обо мне и моих книгах, когда я умру. (Не настолько я глуп, чтоб не понимать, что книги меня переживут.) Может, вы враждебны всему, во что я верю, но я предпочитаю получить плюху от умного противника, хорошо знающего меня, чем слушать замшелую интеллектуальную размазню, производимую у нас в США под общим названием «критика». Эрнест Хэмингуэй, из письма И. Кашкину
«Конечная цель ему неясна, но важно уже то, что в его произведениях опять и опять ставятся большие проблемы. Это и оздоровляющая, вдохновляющая роль труда ради большой цели, а в связи с этим и вопрос о том, как достичь такой цели с честью, не потеряв лица». И. А. Кашкин, «Перечитывая Хемингуэя»
«Единственное, что надо делать совершенно самостоятельно и в чем никто на свете не может тебе помочь, как бы ему ни хотелось (разве что оставив тебя в покое), – это писать. Очень это трудное дело, дружище. Попробуйте как-нибудь. (Шутка!)» Эрнест Хемингуэй, из письма И. А. Кашкину
Однажды становится не важно, когда и откуда написано письмо или где опубликована статья. Отношение одного человека к другому застывает и замирает в истории, потомкам лень и некогда разбираться в нюансах. Но главное – известен не мотив, а результат отношений. И его изменить уже нельзя.
Хемингуэй сформировал образ жизни и мыслей огромного и очень важного поколения. Это поколение не могло поднять голову, оно в большинстве своём не смогло преодолеть рубеж «советского» внутри себя. Многие его представители до сих пор считают, что СССР еще жил бы и жил бы, да во всем виноват Горбачёв. Но именно оно фактически прикончило советскую систему. А Хемингуэй – сам того не желая, и задачи такой в жизни себе не ставивший, стал одним из важнейших факторов демонтажа «страны плохих советов». Но один он бы не справился.
Рыцарь и гимназист
Иван Кашкин сделал Хемингуэя доступным всем владеющим русским языком. При этом сам он был Хемингуэю полной противоположностью. Даже внешне – посмотришь на «Хемингуэя в свитере» - ух, прямо рыцарь какой-то или водолаз, а уж возле убитого носорога, так прямо разбойник какой-то. Взгляд на портрет Кашкина вызывает из подсознания слово «гимназия». Верно вызывает – и гимназистом был, и физику Краевича одолел, и не стал Васисуалием Лоханкиным. Более того – красноармеец, доброволец (он – записался, отвернись Плакат!). Артиллерист, после демобилизации преподавал в военном училище. Закончил ВЛХИ имени Брюсова (потом его место занял Литинститут). В советских биографических справках (поразительно похожих на некрологи) о нем пишут: «Литературная одаренность, серьезность в подходе к своей задаче, принципиальность выбора – все это резко отличало работы Кашкина и некоторых других молодых специалистов от беспорядочной «массовой» переводческой продукции тех лет». Эта фраза позволяет «вписать» работу переводчика в рамки, обозначенные статьей Ленина «партийная организация и партийная литература». Проклятия, висящего над всеми до сих пор. Революционный переводчик Кашкин становится большевистским переводчиком Кашкиным.
Критик или переводчик?
Как можно сочетать в себе две противоположные профессии? Ответим просто: в советском двуличном общественном сознании. В нем возможно и не такое.
Переводчиков часто не знают. Просто забывают и даже не хотят посмотреть фамилию. Литературного критика знают все. Но в 1935 году критика Кашкина (Кстати, в фамилии КашкИн ударение ставится на втором слоге), не знали даже хватившие с ними горя Ильф и Петров. «Позавчера видел Хемингуэя. Он большой, прочный и здоровый мужчина. Спрашивал, не знаем ли мы Кашкина. Почему вдруг Хемингуэй спрашивает про какого-то Кашкина? Потом оказалось, что Кашкин переводил его «Смерть после полудня» на русский язык» (Илья Ильф, из письма к жене, 1935).
Но уже вскоре почти все, что переведено Кашкиным, будет выходить в печать с его же предисловиями и разъяснениями. От этих разъяснений порой становится дурно.
«На своем пути Хемингуэй перепробовал много новых для своего времени находок: намеренное косноязычие, недоговоренные, рубленые реплики, лаконически пространный - весь на повторах и подхватах - подтекст диалога, бесконечные периоды внутренних монологов, закрепляющих пресловутый "поток сознания", словом, все то, за что снисходительно похваливали Хемингуэя метры декаданса. Однако и у Хемингуэя это чужеродный нарост, а оторванные от живой ткани произведений Хемингуэя, все эти экспериментальные "находки" могли прискучить в перепевах его многочисленных подражателей, как некий новый бездушный штамп хемингуэевщины. Он иногда примерял эксцентрический наряд лишь для того, чтобы его отбросить, а подражатели еще долго рядились в его обноски».
Ай да отзыв. Так и хочется спросить: зачем же переводить такого нехорошего автора? И опять же «хемингуэевщина», «обноски»... Боже, в каком месте родились изобретатели всех этих «толстовщин», «достоевщин», «булгаковщин»? Кашкин не был изобретателем. Но он отдал времени под козырек. Впрочем, говоря его словами, «подражатели» сберегли «обноски».
Читайте скверную литературу!
Но досталось от Кашкина не только Хемингуэю. Он переводит, читает чужие переводы различных авторов – и всегда наводит идеологически верную критику. Кажется, что он призывает наивного советского простофилю: читай плохую литературу.
По словам одного из самых деятельных современных переводчиков-американистов Максима Немцова, «...от биографических статей-предисловий Кашкина веет затхлостью — как из советских квартир, где последние полвека не делался ремонт и еще стоит полированная мебель 60-х годов с хрусталем за стеклами.
«…Имажистам свойственна беспредметная, крайне узкая субъективистская тематика, скачкообразное, прихотливое течение образа, преувеличенное внимание к формальным моментам… Большинство имажистов усвоило высокую поэтическую культуру, но многим из них не о чем было писать…»Слог-то какой, какие модуляции голоса. Отчитал Паунда и Каммингза, как на заседании месткома.
«В последние годы возникли пока не оправдавшие себя надежды на неизвестно куда бредущих поэтов-битников». Поистине приговорил. Насколько мне известно, о битниках выдающийся советский переводчик больше не написал ничего, не успел (тормозной путь в СССР у их книжек был слишком долог).
...даже в рамках той злополучной полемики постепенно подходит подмена понятий — и так вот осуществляется предательство переводчиком автора: «Диккенс, переведенный на русский язык, становится частью и достоянием советской литературной продукции».
В этой фразе не случайно ни одно слово. Далее следует постепенный съезд в «жанр доноса»... Используется некоторый диапазон риторических и демагогических приемов — например, аксиоматическое выступление от лица группы: «Советские переводчики ценят и уважают науку о языке»
Максима Немцова трудно упрекнуть в невнимательности. И что тут возразишь?
И все же... главное – известен не мотив, а результат отношений. И его изменить уже нельзя. Ох, как причудливо преломлялся Хемингуэй в советском сознании. Пусть и забирался туда в польских джинсах. Да ладно, хотя бы советский читатель уже знал, что такое джинсы и на чем их носят, а то ведь с лёгкой руки Риты Райт-Ковалевой у Сэлинджера чизбургеры, было дело, превратились в сырники. Кстати, почему? Вот как говорит о переводчиках той поры другой современный переводчик – Дмитрий Коваленин, сделавший доступным российскому читателю творчество Харуки Мураками.
Внутренний языковой барьер
«Язык переводов Кашкина часто смущает бедностью. Разговорный ещё ничего, а авторский заваливается то и дело. Сплошные «был-была-был», и с глаголами не справляется. Неудачи могут быть не только у писателей. С атрибутами американской жизни в советские времена была традиционная проблема, что у Кашкина, что у Райт-Коавлевой. В те времена перевести по-другому было просто невозможно – не понял бы никто. Не было для этого другого русского языка. Я сейчас сравниваю переводы Чехова на японский, сделанные в конце XIX века - и сегодня. Разумеется, звучат совершенно по-разному! И уж сегодняшний перевод японцы сто лет назад вообще бы не поняли. А сегодня вызывает смех прежний перевод. В нашем случае мы можем говорить о разных русских языках в разное время истории, не важно, когда и с какого на них переводят. Читая Кашкина, я прекрасно знаю, в какое время это переводилось, и проделываю в голове нормальную работу по переводу с советского на сегодняшний русский. И это не трудно. По возможности, переводы классики должны обновляться каждые 20 лет. Об этом, кстати, говорит и Максим Немцов. Увы, однажды устареют и мои, и его переводы – новому читателю потребуются новые».
120
Итак – сто двадцать лет. Несколько поколений, пришедшихся на возникновение, становление, расцвет упадок и конец советского проекта. То, что при жизни советского переводчика и американского писателя казалось им спором, даже противостоянием – оказалось просто этапом развития для обеих культур. Каждая из которых – часть мировой.
Интересно, какими будут переводы Хемингуэя через сто лет? Когда не будет на стенках фотографий рыцаря в свитере, да и вообще непонятно – что будет. Снимки трофеев на сафари сейчас оказались бы вещдоками на суде. Сторонники «традиционных ценностей» выставили бы его негодяем и сволочью, прямо как его собственная мама Грейс. А у нас такие же мамаши кричат, что нечего делать американцам в русской культуре. Впрочем, еще Эзоп рекомендовал отделить воды рек от морской. А драматург Фигейреда припечатал: «Выпей море, Ксанф». Лучше уж выпить за Хемингуэя и Кашкина – и их несомненный вклад в русскую культуру, и не разделив, а смешав: 45 граммов рома. 25 граммов сока лайма. Еще сахарного сиропа – сахар тростниковый, коричневый, соотношение воды сахаром 1:1. 15 грамм.
- Спасибо, мистер Хемингуэй.
- И вам спасибо, Иван Александрович.
Источники фотографий:
1. ru.wikipedia.org
4. Ruspekh.ru
