Текст: Галина Рымбу
Фото с сайта журнала «Транслит»
- Вышел новый номер израильского интернет-журнала «Двоеточие». Он посвящен теме двуязычия в литературе. Тема важная, поскольку многие авторы существуют сегодня сразу в нескольких культурных и поэтических контекстах. Билингвальность рождает как новые методы письма, так и разные отношения к русскому языку, к его культурному и литературному багажу. В номере присутствуют тексты авторов, которые пишут одновременно и на русском языке, и на каком-то еще из мировых языков: английском, украинском, французском, белоруском, немецком, латышском, иврите, польском, тувинском, шведском; как «второй язык» здесь же предлагается понимать и язык визуальной поэзии, представленный практиками Игоря Бурдонова, Марка Вингрейва и Ора Каминского. Где-то это стихи на другом языке + русские автопереводы, где-то это стихотворения, написанные одновременно на двух языках или с включением фрагментов, слов на другом языке, где-то - разные стихи на двух языках. К каждой публикации приложены ответы авторов на анкету, в которой задаются вопросы о личных обстоятельствах, смыслах и причинах билингвальных практик каждого. Также номер будет интересен всем, кто интересуется русскоязычной поэтической культурой вне России (почти все представленные тут авторы живут в других странах). Например, здесь опубликованы стихи польского поэта и переводчика Томаша Пежхалы, украинских авторов Ии Кивы и Ти Хо (р-р.) Муштатова, белоруской поэтессы Тани Скарынкиной, стихи Кати Капович, Евгения Осташевского, Елены Зейферт, Ирины Машинской и др.
- Онлайн-журнал «Ф-письмо» на Syg.ma в июне представил новые стихи Елены Георгиевской. Анна Глазова в предисловии к публикации говорит, что эти тексты открыто демонстрируют не только политические взгляды автора (например, в стихотворении «Шейла Джеффрис ничего не знает о нас» содержится полемика с радикальным феминизмом с позиций квир-феминизма, в других текстах — анархистская политическая модель противопоставляется современному государству), но и «полны удивительного, не похожего ни на что другое в нынешней поэзии мифотворческого — или даже космологического — потенциала». Это нахождение сразу в двух мирах — политическом/полемическом и притчево-космологическом (устройство многих текстов отсылает к буддийским притчам), работа как с идеологемами, так и с культурными архетипами — и делает стихи Георгиевской интересными, очень непохожими на многие распространенные сегодня лево-ангажированные практики поэтического письма. См., к примеру, стихотворение «Сетка Цеткин», в котором отчетливо видно это «двоемирье». С одной стороны, мы понимаем, что где-то здесь начинается разговор о раннем и левом феминизме, истоке, за которым стоит конкретный исторический персонаж — Клара Цеткин, а с другой стороны, этот исток понимается уже как мифологема, первообраз. «Сетка Цеткин» перекликается с целановской «решеткой языка», именно она — то, что удерживает над прошлым (всемирным «городом из могил») и катастрофой, но и та матрица, из которой нужно выпасть, упасть, чтобы двигаться дальше:
- Сетка Цеткин держит тебя — почти невидимая почти невидимую — над городом из могил, над зелеными кронами, прикрывающими могилы.
- Ненавидишь ее, ненавидишь истлевшие руки создательницы.
- Хочешь упасть, потому что не падала.
- Потому что не падала так низко, мечтала о лодке, что поддержит над водой, нестрашной, какой никогда не бывает вода.
Другая интересная проблематика, которая разворачивается внутри текстов Георгиевской: это отношения между реальным и мнимым, видимым и невидимым, существованием в затвердевших моделях и паттернах и существованием в процессе, становлении. Невидимая «сетка Цеткин» удерживает «невидимую» (женщину), мир насилия разворачивается как «галлюцинограмма», а то, что кажется «незыблемым» («реальный мир»), предстаёт как «поблекшая кажимость»:
- я забыл как правильно. эти знают
- ветер до них донес, вода
- поползла по стене, как паук
- подчинили нацию, солнце
- у меня есть только поблекшая кажимость
- Посмотрим еще на платформу Syg.ma. Здесь в коллекции «Группа Латура» было опубликовано несколько фрагментов из поэмы «ТЭЦ» белоруского поэта, художника и арт-активиста Карена Карнака. Karen Karnak (Юлий Ильющенко) - один из самых экспериментальных и радикальных современных поэтов Беларуси, спектр его практик довольно широкий: это и комбинаторные тексты, и асемическое письмо, и пространные (но вместе с этим строго организованные) полиритмические циклы и поэмы о заброшенных или всё еще существующих и функционирующих заводах, постсоветских промышленных и урбанистических ландшафтах, отчужденном труде, который теперь включает в себя и отчужденные аффекты, частной и коллективной памяти субъектов, оставленных надеждой на справедливый и лучший мир и сопровождаемых призраками советской истории.«ТЭЦ» как раз одна из таких поэм, она в каком-то смысле логически продолжает его предыдущий цикл «аналогии», о котором мне доводилось писать раньше. Там затерянные, депрессивные, токсичные индустриальные локусы и ландшафты, пронизанные неопределенностью и тревогой, предстают как жизненная среда, органичное пространство для обитания, а сам текст — как полифонический способ синхронизации с этой средой, ее обживания. «ТЭЦ» — попытка создания локуса-убежища внутри личной истории-памяти, когда невозможно понять, что реальнее: эти трубы, которые находятся перед тобой, или память об этих трубах, когда конвейер становится синонимом смерти и истощения, когда всё пронизано онтологиями поражения и остается только становление ребенком, становление внутрь-обратно: трогать руками мох (как в первый раз), в лесу, пока далеко или рядом ходят неизвестные люди в погонах и «ополаскивают кровью траву»:
- всматриваться в эти трубы, они не грубы они вгрызаются в небо как в тело
- городских улиц деревянные некогда столбы
- только память о них
- на окраине города им и место
- динозаврам железобетонным
- вмонтированным намертво
- доброе утро
- в этом заброшенном месте
- где опавшие листья никто не сгребает
- мертвым не выдают грабли с метлой
- в этом заброшенном месте
- собирать
- вой проводов
- трогать руками мох
- трогать ногами мох
- под грибами сидеть в лесу
- где-то там люди в погонах
- толкут песок и ополаскивают кровью траву
- мне все равно
- На «Снобе» в регулярной литературной рубрике Ильи Данишевского в июне появилась архивная публикация дневников, эссеистических и поэтических заметок классика «неподцензурной» ленинградской литературы и близкого друга Леонида Аронзона Александра Альтшулера (1938—2014) «Знак не выявлен, язык облегающ»:
Мы никогда не знаем, что было, будет, что за словами? — чужие связки, чужое горе, чужие звуки, и вот реальность спеклась на солнце и неподвижна, лесами дует; а ты пришелец легко и страстно и без сомненья в чужих просторах; и что нас тронет, что будет дальше уже не с нами в другом неблизком, закрытом чем-то чужом сознанье; качает ветер движеньем беглым чужие волны, чужим дыханьем; кругами мысли простор застынет, но и в прорыве чужое пламя не языка, а звуков духа тебя приявших чужим подобьем; в переустройстве, за загородкой, наукой близкой искусством страстным, что вырастает в неблизком горе без голосов за темнотою?<...> (8 ноября 1981)
Здесь же была опубликована новая документальная поэма-вербатим Марии Малиновской «На горе Бокор», составленная из личных разговоров, фрагментов переписки и воспоминаний, а также тексты украинского русскоязычного поэта Яниса Синайко из его новой книги «Из глубины поражения вида», которая недавно вышла в издательстве kntxt. К публикации прилагается небольшое предисловие Анны Глазовой, где говорится, что эти «стихи обживают то неочевидное пространство, которое проходит между границами политическими и языковыми. Они — номады, они превращают пограничье из условия существования в поле действия: не боевого, а возделываемого, в поле не только литературное, но и схожее с магнитным тем, что организует пространство вдоль линий напряжения между границами политической географии и физического существования. Поэтому его поэзия экологична по своей сути, она исследует среду человеческого — языкового — обитания».
Название подборки «Кость-свидетельство» перекликается с названием одного из разделов книги. Оно явно отсылает к понятию «свидетельства», которое было выведено итальянским философом Джорджо Агамбеном в его размышлениях о Холокосте. Но здесь невозможно свидетельствуют уже не те, кто выжил после катастрофы самого человеческого вида, а сами останки, кости, камни, леса, ископаемые, фрагменты и руины языка, который мыслится скорее не как невозможный язык самой катастрофы, но одновременно как пост- и праязык. Письмо иссякает в самом начале: и это родовая суть письма, знака как такового. Иссякающий исток проявлен и в самой формальной организации письма: это не просто «минималистичные» тексты, удельный вес каждой семантической единицы здесь очень велик, они вмещают огромные поля культурных, онтологических категорий и значений. Форма одновременно отражает и исчезновение говорящего, и его мессианическое продолжение. Начало человеческой истории, возникновение человека как вида сливается здесь с его концом, закатом (Антропоценом). Линейность времени уходит и рождает сингулярный, прерывистый рассказ о жизни существ их аффектов, затерянных в истории, межвременных лесах и древних ландшафтах Геи:
- слоение языка
- отпечатки
- селений в кольцах
- звериных огней
- кость плотно
- покрытая
- памятью вырвана
- в случай
- глухое внеморье
- На украинском культурном ресурсе «Солонеба» появилась важная большая архивная публикация русскоязычных поэтов «львовской школы» Сергея Дмитровского (C.А.Д.) и Игоря (Гоши) Буренина (Брынь) с предисловием Ксении Агалли, жены Буренина и хранительницы их архива. Оба поэта активно писали в 70-е—80-е годы, принадлежали к львовской неподзензурной литературе и неформальной культуре. Оба умерли рано. На обоих большое влияние оказали стихи Леонида Аронзона и обэриуты. И Дмитровский, и Буренин относили себя к самоизобретенному направлению так называемой новейшей эклектики. О их личной и поэтической судьбе как-то точно написал Олег Юрьев: «вот, невеликие львовские рыбки через какие-то ржавые шлюзы отважно заплыли в какие-то страшные каналы и водохранилища, наглотались ядовитой воды, слитой портвейными фабриками, надышались отравленным дымом, сдутым пельменоварнями, ободрали бока и серебристые спинки, но не нашли дороги назад... никуда не нашли дороги...»
- Гоша Буренин (1959—1995)
- хлеб зацвел; черствей шинели
- лица скомканные спящих
- я ревел; солдаты ели;
- дождь шипел в угольной чаще
- где протяжный лось дубами
- плотный лоб чесал под пулю
- заскучавших караульных;
- танк урчал и пела баня
- я слепой иглой еловой
- ящериц на камне трогал
- и проснувшись — злой, блестящий —
- красный зев казал мне ящер
- Сергей Дмитровский (1961—2006)
- Каков мой сад. Сегодня от него
- туман, как при деленьи без остатка.
- В нём локоть жестяной ныряет в кадку,
- и те же трубы замыкают свод.
- А в замкнутом немного грубых вод,
- немного суеты и беспорядка:
- где муравьёв откармливает матка
- пчелиная, — рождается народ.
- Такие соответствия даны
- моей усадьбе. Желоб у стены,
- прямые грядки, рваные качели,
- красивая и строгая вдова
- гуляет. Многочисленная челядь
- не кратна двум, но делится на два.
- В июньском номере журнала «Литеrrатура» опубликованы новые стихи Аллы Горбуновой, Нины Александровой и Ивана Курбакова, а также вторая часть подборки авторов-участников Европейского поэтического фестиваля, который в 2019 году проходил в Великобритании. Все тексты в подборке переведены с английского редакторкой поэтического раздела «Литеrrатуры» Марией Малиновской.
Хочется отдельно отметить стихи Аллы Горбуновой из подборки «Последняя Ева». Горбунова здесь использует очень простые, приближенные к «жизненной мудрости» («все умирают детьми») или устойчивым литературным шаблонам («старик открывает калитку в заветный розовый сад») образы. Но всё вместе это работает на проговаривание сложного общего и личного, внутреннего. Сама авторская интонация и способность в письме пройти по краю, почти на грани «фола» делают тут почти невозможное. Пронзительные и одновременно почти иконические полотна:
- все умирают детьми
- особенно старики
- старик открывает калитку в заветный розовый сад
- детство распахнуто снова
- отворено, чтобы в нём умереть
- там, на знакомых светлых аллеях
- в материнских объятиях
- у истока речи и времени, пошедшего вспять
- детство ждало его
- мяу, гав
- игрушки, цветы
- головами качают:
- долго же тебя не было,
- где же ты был, что же ты делал?
- - был там, где делать нечего, сам не знаю зачем
- было мне скучно и страшно
- всё было чужое
- остальное забыл
- всё исчезло, развеялось дымом
- не знаю, что я там делал, к чему это было
- но вот я вернулся и больше уже не уйду
- внутри детства распахнуты смерти врата
- это мамины руки
- принимающие детей
- бегущих домой по траве
- В июле полностью был выложен в сеть новый номер «Цирк «Олимп + TV». Здесь есть стихи русскоязычного поэта из Казахстана Юрия Серебрянского, тексты украинской поэтки Ии Кивы, новые стихи Алексея Порвина, Евгении Лавут, Анны Гринки, Карины Лукьяновой, подборка стихотворений русскоязычного поэта из Молдовы Юрия Гудумака, переводы Бернадет Майер с предисловием Александра Уланова, переводы румынских стихов Целана, а также подборка стихотворений Павла Арсеньева.Павел Арсеньев, живущий теперь в Женеве и известный также как главный редактор альманаха «Транслит», в России публикуется довольно редко, зато в США вышла уже вторая книга его стихов. Как поэт и как художник он переосмысляет методы концептуального и постконцептуального письма и искусства. В текстах последних лет он часто использует метод «найденной речи» (cм., например, цикл «Стихи моих друзей»), составляя из найденных или псевдонайденных обрывков фраз, текстов и выражений своего рода картографию политической субъектности, идеологической растерянности и дискурсивных абсурдностей времен нового российского режима (см. также «Отзыв на одну провокационную выставку современного критического искусства»). В «Стихах по истории русской литературы и другим дисциплинам» само пространство литературы и мифы вокруг него выступают местом для изобретения неожиданных способов политической навигации и идентификации:
- вы ездили на картошку
- вместе с иосифом бродским
- вы помните количество мест в автобусе
- и поименно тех, кто их занимал
- вы учились с генисаретским,
- дружны были с меламидом,
- кабаковину прославляли
- а мы ничего из себя не представляем
- мы ни в чем таком не участвовали,
- но обо всем таком знали
- и подробно читали
- ведь к несчастью у нас был интернет
- <...>
- так вот мы не ездили на картошку -
- на ужасную несвободную советскую картошку,
- мы ездили на правозащитные семинары
- (примерно туда же в пригород ленинграда),
- ездили на конференции студенческого протеста,
- чтобы оказаться в киеве и в париже
- говорили о гендерной дисциплине
- и блюли солидарность у роботов
Иные тексты в этой подборке сохраняют формальные следы случайности, как бы необязательности, дневниковости, утилитарного письма. Но здесь это более чем оправдано. Автора этих текстов интересуют периферийные, маргинальные виды поэзии: такой, что существует на полях создания литературы. Именно в таких стихах есть ключ к материальности языка, к изнанке (в том числе политической и социальной) литературного производства, к возможности говорить о самих современных (не всегда очевидных) условиях этого производства. Они, как говорит сам автор, «производят способы речевого производства», картируют их, а ещё постоянно обращают внимание на зазор между фантазматическим и реальным измерением политического:
- ***
- нам не нужна
- улучшенная и дополненная реальность
- нам нужно
- улучшенное
- и дополненное
- издание
