Текст: Дмитрий Шеваров
Коллаж: ГодЛитературы.РФ
Фото предоставлены автором
А дни - как тополиный пух,неясный, теплый, летний снег.
Подставь ладонь свою, и пусть
Пушинки подплывают к ней.
Но лишь одна и редко две
Останутся в твоей руке...
Андрей ТурковЛето 1945 года
Госпиталь в Камышине
Он попал на войну книжным мальчиком. Вернулся фронтовиком-инвалидом с потрясенной душой, но все с той же книжностью. Все с той же любовью к литературе.
О фронтовой поэзии 1941—1945 годов будут писать еще сотни лет, но уже никто не напишет так, как о ней писал Андрей Турков — изнутри того поколения,
которое эту поэзию нам оставило.
Поколение 1924 года рождения было выбито войной, как никакое другое. И те, кто вернулись, несли на себе особенно тяжкий груз памяти. И еще они не могли распорядиться своей жизнью кое-как.
Замечательный поэт Владимир Корнилов учился на одном курсе с Турковым и вот что вспоминал: «Мы познакомились в 1945 году. Мне кажется, что Андрей с тех пор почти не изменился, только хромать стал меньше. Тогда его хромота напоминала прерванный полет, как у подбитой птицы. Библиотека в Литинституте была на втором этаже, и я до сих пор вижу его взмывающего по лестнице. Но когда он трудно спускался со стопками книг, я ощущал, что нас отделяло. Он был старше на четыре года, но уже повидал такое, что мне и присниться не могло... Хромота Туркова мне говорила больше, чем шумная похвальба других фронтовиков...»
Как солдат, близко видевший смерть, Андрей Михайлович был особенно бережен к каждому встречному человеку.
Выбрав своей специальностью литературную критику, он стал защитником писателей и поэтов от костоломной критики.
От грубости, хамства, подавления и унижения личности. В его статьях не было ничего сентиментального, но по сути это было предстояние за талантливого человека перед людьми и Богом.
Андрей Турков внес в критику деликатность, сочувствие и тонкое понимание (это не исключало принципиальности). Не случайно в 1960-е годы Турков стал одним из самых близких Твардовскому авторов «Нового мира».
Когда в 1990-е годы наша критика упивалась «щеголеватостью бесчувствия» (выражение Достоевского), голос Туркова слышался все глуше и глуше. Его колонку в «Известиях» бесцеремонно закрыли. Он вынужден был печататься в малозаметных (но сохранивших совесть) изданиях.
В одном из таких изданий мы и познакомились. Встречи наши были до обидного редки и коротки. Слава богу, был телефон. Однажды Андрей Михайлович позвонил сам, и это было для меня подарком.
Последний раз мы виделись в январе 2015 года в музее А. С. Пушкина на Арбате. Я пригласил Андрея Михайловича на представление своей книжки о поэтах 1812 года. Пригласил из вежливости, но совсем не рассчитывая на его приход. Мне сейчас стыдно и горько представить, как он, девяностолетний, хромой, шел по гололеду, по темным зимним улицам. Пришел точно к назначенному часу и сел в самый дальний угол. Сосредоточенно слушал выступающих. После вечера я должен был бы проводить Андрея Михайловича, но закрутился с гостями, с книжками...
После этого мы еще несколько раз говорили по телефону, я рассказывал ему о своей работе с архивом Семена Гудзенко и чувствовал, как для него это важно. Он очень поддерживал мои занятия фронтовой поэзией, считая, что
о погибших молодых поэтах мы до сих пор знаем очень мало.
Однажды он напомнил мне вот эти строки Твардовского:
Вспомним с нами отступавших,
Воевавших год иль час,
Павших, без вести пропавших,
С кем видались мы хоть раз,
Провожавших, вновь встречавших,
Нам попить воды подавших,
Помолившихся за нас.
По свидетельству внучки Андрея Михайловича, он говорил: «Писать стихи без Бога невозможно...»
В одну из последних наших бесед я попросил его вспомнить о 9 Мая, о Дне Победы. Андрей Михайлович рассказал, а потом вернулся в 1941-й: «У меня часто встает перед глазами последняя довоенная неделя. Мне шестнадцать лет, я еду по Казанской железной дороге... Полным-полны вагоны радостных, веселых людей. А сколько девушек красивых! Они едут с цветами, на дворе май, начало июня… И тут же, внахлест этой радости, я думаю, как через несколько недель это все исчезнет, начнут эти люди гибнуть… Сколько их уйдет за четыре года войны! И никто о них не вспомнит… Мне всех ужасно жалко...»
Из стихов, посвященных Андрею Туркову
Андрей
Ранним утром ранило парнишку,
И с тех пор, то в зное, то в пурге,
Он по жизни движется вприпрыжку
На своей негнущейся ноге.
В небесах полоска голубая,
И живет без устали душа,
По делам куда-то шкандыбая,
К нужному троллейбусу спеша.
2003
Андрей Турков -
Из облаков
И светлого таланта.
И вечно будет он таков, -
Я говорю без дураков,
Без гранта и гаранта, -
Без мелких пустяков.
Юнна Мориц
27 июня 2009
Из беседы Андрея Туркова с Дмитрием Шеваровым (2010 год)
Сорок первый год застал вас за партой?
Андрей Турков: Да, я учился в десятом классе. В августе мне исполнилось семнадцать. Летом мы копали противотанковые рвы. Потом нас вернули в школу, я закончил экстернат и осенью 42-го поступил в Литинститут. Стихи, с которыми я поступал, были очень слабенькими. Но и требования, очевидно, были такие же - ведь ребята почти все на фронте. А я был белобилетником по зрению.
Как же вы на фронт попали?
Андрей Турков: Получается, что я сделал большую военную «карьеру»: вначале был белобилетником, потом нестроевиком, потом уже строевиком. В апреле сорок третьего пришел мой черед. Сначала - отдельный дорожно-строительный батальон. Перебрасывали с места на место, мы были всюду затычка. А потом я был связным в штабе армии. Однажды написал заметку в газету, меня туда хотели забрать, но командиры не отдали. Зачем-то я им был нужен. Хотя я и проштрафился не раз, даже на гауптвахте сидел…
Кто вас дома ждал?
Андрей Турков: Только мама. Я же безотцовщина.
Вы, уходя на фронт, какой-нибудь томик со стихами с собой прихватили?
Андрей Турков: Нет, не вышло. Но книжки мне потом попадались. Помню, стояли под Ленинградом в Красном Селе. Его только освободили, все разрушено. И тут я увидел в луже том Бальзака - такой несчастный.
