Шамиль Идиатуллин. Ленин и капиталистический реализм

Интервью: Александр Беляев

— Мотивы гниения, как в «Гамлете», город в заразе, как «Чума» Камю... Откуда взялась такая тема свалки?

Шамиль Идиатуллин: Тема придумалась на самом деле, она фоновая. Я её и до сих пор рассматриваю как фоновую...

— Да, это о человеческих отношениях...

Шамиль Идиатуллин: Конечно. Но вот многие – и флаг им в руки, – восприняли роман как «актуалочку». Некоторые критики написали, что-де у Идиатуллина новый роман не получился именно потому, что он решил сыграть на актуальной теме. Нет, если критик считает, что роман не получился, – вопросов нет, это его мнение, он прав. Но выводить такую оценку из именно актуальности темы – это бред!

— Но всё-таки от актуальности темы мы не уйдём.

Шамиль Идиатуллин: Мне надо было сделать современный текст про современных людей 2019 года. И я для себя накидывал разные идеи: каким может быть фон. А писал в 2018-м, прикидывая: чтоб тема всех взбаламутила, но в 2019-м уже чтобы ушла из новостей и не перетягивала внимание читателя от главных конфликтов и героев. Они, надеюсь, получились более-менее реальными и современными, но для этого и существовать могли только в животрепещущей ситуации. Ну и вышло вот так, совсем остро. Может быть, по привычке – я ведь всегда пишу триллеры, а в этом жанре социальная и политическая составляющая всегда ярко выражены.

— То есть вечная коррупция – это не подходит?

Шамиль Идиатуллин: Я разные варианты рассматривал: коррупция, ЕГЭ, пенсии, отсутствие социальных лифтов, миграция, безработица, падение уровня жизни. В итоге накидалось почти всё из этого, а ключевой всё равно осталась тема свалок. Во многом, наверное, потому, что тогда, в прошлом году, скандалы вокруг подмосковных свалок быстро свернулись, и мне показалось любопытным, как реальную проблему, касающуюся всех, удалось так ловко замять. Ну и удобно для меня получилось: тема, думал я, отыграна – если даже Подмосковье заткнулось, то чего ждать от страны? Всё, ничего уже не будет.

Но вот как только я начал писать – тут и началось: мусорные коллапсы повсюду, черное небо в Сибири, а тут и летняя гражданская активность, сентябрьские выборы, на которые завязаны действия и устремления ключевых героев «Бывшей Ленина»... Прямой репортаж, в самом деле, которого я совершенно не хотел. Но тему уже невозможно было изменить, уже можно было только выплеснуть ребёнка с водой, купелью и купающим. Так что теперь я раз за разом с истерическим хихиканьем слушаю, что-де Идиатуллин подсуетился и начал писать про Шиес.

— Ну всё-таки что-то должно было из подсознания вылезти. Вы как журналист, который занимался социальной тематикой, новостями страны...

Шамиль Идиатуллин: Безусловно. Я завотделом региональной редакции в «Коммерсанте», отвечаю за то, как выглядит газета во всей стране минус Москва.

Сижу на новостном потоке в режиме 24/7 — и подсознанием, и сознанием. Ну и примерно представляю себе, чем страна живёт.

И конечно я – журналист. Сейчас я уже не дёргаюсь, когда меня называют «писателем»: у меня уже седьмая книга вышла, я немного попривык уже к такому определению. А так по профессии я журналист, конечно. Когда я пишу книжки – это отскок в сторону.

— На вас все эти новости страны не могут не влиять. Насколько вообще писать про современность это, по-вашему, «литературно», так скажем?

Шамиль Идиатуллин: Да это просто смысл литературы, писать про современность и современников. Существование литературы только тем и оправдано. Почему сейчас покупают книжки? Потому что литераторы работают частью мозга общества, не самой умной, продвинутой и точной, но ответственной за то, чтобы справляться с текущей реальностью, чтобы она рефлексировалась, осмыслялась и укладывалась по полочкам.

Мы, литераторы, отвечаем за то, чтоб общество не рехнулось окончательно — а искало ответы на главные вопросы, которые литература отыскивает.

Нельзя идти с головой, повёрнутой назад. Надо смотреть по сторонам, направляясь более или менее вперёд.

— И есть ведь запрос на именно современный роман о современной жизни?

Шамиль Идиатуллин: Пока очень слабый. Если изучить премиальные списки и списки бестселлеров последних лет двадцати, взять качественную литературу – pulp не берём, его и не стало уже почти, – то станет ясно: массовый читатель голосует рублём, а «жюрист» – руками, именно за исторические книжки. В конце 90-х всем вдруг расхотелось читать про себя здесь и сейчас.

— С чего бы?

Шамиль Идиатуллин: Ну, во-первых, эскапизм сработал: вокруг и так грязь и морок, так мне их еще и в книжках подсовывают, не н-надо! А еще сработал фактор детского импринтинга – я понял это буквально на днях. В России произошла примерно та же история, что случилась во всем мире к концу 90-х. Книга тогда оказалась заведомо скучнее, труднее и неинтересней видео- и цифровых развлечений и вполне уверенно готовилась подохнуть, потому что массовый читатель, особенно юный, уже не верил в то, что в этих спрессованных бумажках может водиться что-то увлекательное.

И тут случилось чудо по имени Гарри Поттер, которое спасло чтение для подростков, а значит — и для человечества, лицо которого эти подростки сегодня уже начинают определять.

— Вы тоже так считаете?

Шамиль Идиатуллин: Безусловно. К концу 90-х дети перестали читать, потому что ничего про них не писалось, им не было интересно. А тут появился такой мальчик, который живёт под лестницей, у которого странные родители, да и сам он какой-то... Понятно было, из каких классических книг, как из кубиков, это сложено, понятно, что исходники, может быть, более достойны внимания, – но дети их не читали. А «Гарри Поттера» стали читать. Потому что он про них – а до того, по их убеждению, про них, не только про англичан, а про современных детей вообще, любых, русских, немецких, монгольских, – никто не писал.

— Ну это ж вы про зарубежное и переводное!

Шамиль Идиатуллин: Да, потому и говорю про примерно ту же историю. А у нас спас чтение отечественных книг Эраст Фандорин. Я в этом убеждён. В девяностые рухнула плотина, отделявшая наш книжный рынок от мирового, и нас затопил океан переводов, неизвестных доселе. Их было в тысячи раз больше, чем отечественных книг, они били наши тексты качеством и классом, и это понятно – сборная мира всегда победит сборную страны, только если речь не идет о какой-то экзотике типа американского футбола.

Из моей отдельно взятой памяти русская литература 90-х стёрта.

Да, был бум фантастики и боевиков, да, начали расти и набирать вес несколько персональных брендов во главе с Виктором Пелевиным, который отпочковался от фантастики, и всё.

— Некоторые литературные критики ещё в начале нулевых провозгласили 90-е «прекрасным веком» русской литературы, а то, что читатель его не заметил – это некий технический баг.

Шамиль Идиатуллин: Возможно, хотя существование литературы без читателя парадоксально и почти бессмысленно. Литература существовала в мерцающем режиме. Хотя да, творили старые классики, вернулся Аксёнов, пробились к печатному станку те, кого годами зажимали. Но все-таки успехи Ольги Славниковой или Лазарчука-Успенского были довольно локальными и всерьез не претендующими на звание «национального бестселлера». Да и термина такого даже не существовало.

Ситуация изменилась благодаря именно Борису Акунину ^{признан в РФ иноагентом, включен Росфинмониторингом в перечень террористов и экстремистов (указан под настоящим именем — Григорий Шалвович Чхартишвили)}. «Фандорин» затевался как проект-хохма, литературная игра – но она победила и захватила весь литературный мир. До сих пор стандарт Чхартишвили определяет, что настоящая хорошая книга — это про историю, про старое-доброе, про хруст французской булки. Так и сидим с этой булкой, никак не переедем в современность.

При этом мы запоем читаем заграничных авторов и не удивляемся, что абсолютное большинство очень разных авторов, от Стивена Кинга до Уэльбека, от Бегбедера до Несбё, пишут про сегодняшний день.

— Мишеля Уэльбека даже обвиняли в том, что в романе «Платформа» он предсказал страшные теракты... он доинтуичился до такого – может, мы просто боимся пророчеств?

Шамиль Идиатуллин: У нас это немножко такая выученная слабость, выученная литературная беспомощность, вроде как мы должны отойти от совсем полыхающей злободневности, подумать, придумать, а потом еще и вырастить Толстого и Достоевского, чтоб они нам нас описали двадцать лет спустя. Это ерунда полная. Так мы не никогда не вырвемся из плена истории и хождения по кругу. Поэтому я пишу почти всегда про «здесь и сейчас».

— «Город Брежнев» о ранних 80-х, замечу.

Шамиль Идиатуллин: Да, по сути это исторический роман, «неглубокое ретро», но у меня ещё шесть книг – они про современность. Все. Просто именно «Город Брежнев» принес мне некоторую литературную известность — вот и прилипла краешком чужая репутация.

— У меня по прочтении «…Ленина» придумался термин «капиталистический реализм». Потому что производственные совещания в «Брежневе» – это пародия на соцреализм и даже приличные «производственные» пьесы вроде «Премии» Гельмана, незаслуженно осмеянные и забытые. У вас упоённость совещаниями?

Шамиль Идиатуллин: Для меня очень важны производственные отношения. Я советский подросток, мне годами вдалбливали первичность экономического базиса. И с самого начала карьеры я работал в деловых газетах, в экономическом отделе – и убедился, что да, без базиса нет надстройки, базис должен быть экономическим. Но в современном мире экономика и промышленность выглядят не только и не столько как рабочие у станка, что, впрочем, никуда не делось. Скажем так: на первый план в экономических процессах выходит целеполагание: определение базовых параметров, автоматизация процесса, а дальше оно само летит. Или не летит. И это для современного писателя удача, потому что трудно, скажем, написать хорошую сцену про то, как колхозница доит корову. Мало что ты из этого «вычмокаешь». А вот совещания – это здорово: это похоже на жизнь и с жизни срисовано. Не многие про это пишут, не у многих получается, потому что профессиональный литератор сидит у себя в комнате и ни на какие планёрки не ходит. Придуманные совещания – это всегда смешно, потому что если сам ты там не высиживал, ты не понимаешь, как люди дёргаются от светлых идей начальства, что думает исполнитель, на которого сейчас свалится очередная обязанность, как начальство воспринимает инициативу снизу, как спецы реагируют на очевидно завиральную идею, которую политически невозможно назвать таковой.

Это питомник конфликтов, явных и скрытых, это огромный простор для драматургии. 

Я это очень люблю. В смысле – смотреть со стороны, писать об этом, а не быть вовлечённым в субординационные отношения.

Но я не замахиваюсь на «процедурал», жанр процедурных романов/сериалов про суды, юристов, полицейских и так далее. То, что отлично делают на Западе, от циклов про Перри Мейсона и 87-й полицейский участок до сериалов “The Good Wife” и “Mad Men”. Это самый прямой аналог того капиталистического реализма, про который вы говорили.

— В финале не могу не отметить, что в «...Ленина» самое живое, современное и актуальное – это язык персонажей. Вот прям слышно сорокалетнего менеджера с его мемами и присказками моего поколения и двадцатилетнюю девочку, которая не в состоянии построить предложение без странного предлога «то-что». И ещё понятно, что описывается именно русская Россия, не Татарстан, Башкортостан, Чукотка или юг страны.

Шамиль Идиатуллин: Спасибо огромное. Просто такое в нашей литературе и в письменной речи считается стилистической ошибкой. Меня не раз упрекали в увлеченности разговорным языком. Не на уровне редактуры – ни «Азбука» моя любимая, ни «Редакция Елены Шубиной», конечно, там прекрасные и понимающие специалисты. Но вот не очень искушенный читатель искренне пеняет: трудно читать, зачем тащить разговорную речь в тексты, и вообще «так не говорят», хотя он и не слышал, как именно этот слой общества разговаривает. Но я это делаю и буду делать.

Важно ухватить речь настоящих людей.

И мне, кстати, жаль, что диалекты русского языка стираются...

А придумать речь невозможно, будет звучать фальшиво. Вот как можно заставлять персонажей выражаться деепричастными оборотами типа «проходя мимо вашего дома, мною было замечено...»? Это вот так не говорят!