Гзенгза Яскта. Велимир Хлебников

Текст: Андрей Цунский

А если слово это детское, если иногда самое банальное слово честнее всего? Но это и есть смелость Хлебникова — его свобода. Все без исключения литературные школы нашего времени живут запрещениями: этого нельзя, того нельзя, это банально, то смешно. Хлебников же существовал поэтической свободой, которая была в каждом данном случае необходимостью.

Ю.Н. Тынянов

Краткое контрреволюционное вступление

Образование – особенно школьное – штука чрезвычайно консервативная. Вообще плохое знание и преподавание литературы опасно не только тем, что не позволяет иметь о ней собственное суждение. Оно подменяет мысль условным рефлексом. Как это выглядит на практике? А вот так: «Евгений Онегин?» - «Энциклопедия русской жизни». «Герой нашего времени?» - «Лишний человек». «Тургенев?» - «Муму». «Пьер Безухов?» «жизненные искания»». Хлебников вообще не впишется в школьную картину, поэтому его заботливо отодвигают в темный угол, вскользь упоминая возле Маяковского.

А для школьников постарше и студентов написано множество всяких работ: докладов, статей, выступлений, диссертаций, и многие по формуле «Ах, Хлебников-Хлебников, Велимир-Велимир, бобэоби смехачи, молока-облака, знал математику, папа орнитолог, евразийство, ездил в Персию, Маринетти плохо, Запад плохо, Хлебников, Азия и мы - хорошо». От подобных похвальных словес сам Хлебников снова убежал бы в степь или на Волгу. А то и прямо на кладбище.

Ужасно, когда на конференциях, научных и околонаучных сборищах читают стихи Хлебникова, не соблюдая авторского метра, ломая слова неверным ударением, не выговаривая звуки – ну и, естественно, цитируя одни и те же стихи. Сами выступающие, нередко говоря о хлебниковской «зауми», вместо того, чтобы помочь неискушенному читателю, наводят такую дикую тень на плетень, что после этого и людям совсем неглупым читать Хлебникова как-то неудобно.

Если вам хочется увидеть профессиональный и точный анализ стихов Велимира Хлебникова – пожалуй, проще всего прямо из этого текста пройти по ссылке на курс лекций доктора филологических наук, профессора Олега Лекманова, блистательно сочетающего талант ученого с редким умением делиться знанием, делая его ясным. В комментарии для "Года Литературы" Лекманов сказал: «Про Хлебникова часто пишут, как про сумбурного, непонятного для читателя поэта. Однако никакого сумбура в его стихах нет: наоборот, всё и всегда математически выверено и расчислено, нужно только подобрать к тексту объясняющий ключ. Если же это не удается, попробуйте насладиться неожиданными и красивыми хлебниковскими образами, любой текст поэта предоставляет вам такую возможность».

И уж точно без ошибок читал Хлебникова великий Роман Якобсон.

Итак, мы попытались хоть немного вооружить читателя. Можем двигаться дальше: читатель без страха, а автор с чувством выполненного долга.

Принял революцию

Как легко многочисленные авторы предисловий писали на голубом глазу обо всех подряд: «он восторженно принял революцию». Но ведь множество людей, которым царская Россия не оставляла возможностей для самореализации, были обречены на революцию или на ее признание.

Эти люди восторженно приняли возможность обновления, они имели самые разные цели – но у них был только один путь на всех.

• Случалось вам лежать в печи
• Дровами
• Для непришедших поколений?
• Случалось так, чтобы ушлые и непришедшие века
• Были листом для червяка?
• Видали вы орлят,
• Которым черви съели
• Их жилы в крыльях, их белый снежный пух?
• Их неуклюжие прыжки взамен полета?

Человек бросается в неизвестность, когда «известность» заведомо губительна. Среди признавших революцию были многие - к ним автоматически приписывают и Хлебникова. Между тем, он не восторгался вождями, да и не знал о них толком. Он ведь уже снесся по всемирному телеграфу со всеми тремястами семнадцатью председателями и был единогласно избран ими Председателем Земного Шара... Это именно он революцию предсказал в 1912 году.

Безумец

В книге «Алмазный мой венец», ставшей для советского человека главным источником знаний о многих наших литераторах, в том числе и о Хлебникове, приводится такой эпизод: брели один художник (шурин поэта Петр Митурич) и Будетлянин (Хлебников) по городам и весям, ночевали где бог послал. «Сперва простудился и заболел воспалением легких художник. Он очень боялся умереть без покаяния. Будетлянин его утешал: - Не бойся умереть среди родных просторов. Тебя отпоют ветра. Художник выздоровел, но умер сам Будетлянин, председатель земного шара. И его «отпели ветра».

Понимая, и, наверное, как всякое живое существо, боясь смерти, Хлебников-мыслитель и поэт – ее не боялся. Он уже тогда жил в будущем. Кто-то считает его за это безумцем; поэт, чекист и критик Иван Аксёнов (неплохое сочетание, да?) дегенератом; а Бунин вспоминал о нем так: «Теперь не только в России, но иногда и в эмиграции говорят и о его гениальности. Это, конечно, тоже очень глупо, но элементарные залежи какого-то дикого художественного таланта были у него. Он слыл известным футуристом, кроме того и сумасшедшим. Однако был ли впрямь сумасшедший? Нормальным он, конечно, никак не был, но все же играл роль сумасшедшего, спекулировал своим сумасшествием».

Бунинская точка зрения многих дезориентировала. Многие сочли поэта жестоким безумцем. И до сих пор считают.

Писатели ножом

Была ли Хлебникову чужда жестокость революции? Была ли она ему неизвестна? Был ли он этаким наивным скитальцем, восторгающимся просторами и вычисляющим из двоек и троек законы истории?

• «Суровой волею голи глаголы висят на глаголе».
• «Мы писатели ножом!
• Тай-тай, тарарай!
• Священники хохота,
• Трай-тай, тарарай,
• Священники выстрелов,
• Запевалы смерти,
• Трай-тай, тарарай.
• Запевалы смерти.
• Отцы смерти».

«Настоящее», ноябрь 1921 г. И что удивительно – самый лиричный, самый и симпатичный образ в этом стихотворении – Великий Князь, чью жизнь и чье древо губят эти «писатели».

А вот выдержки из произведения «Ночной обыск»:

• - Старуха, повернись назад.
• - Даем в лоб, что ли,
• Белому господину?
• - Моему сыну?
• - Рубаху снимай, она другому пригодится.
• В могилу можно голяком.
• И барышень в могиле нет.
• ...
• Перед лицом конца.
• Как это мальчик крикнул мне,
• Смеясь беспечно
• В упор обойме смерти.
• Я в жизнь его ворвался и убил
• Как тёмное ночное божество, Но побежден его был звонким смехом,
• Где стекла юности звенели.
• Теперь я бога победить хочу
• Весёлым смехом той же силы.

И все эти ночные «тёмные божества» гибнут в пожаре, устроенном старухой – матерью убитого. «Ой, какой ужас... Ну нельзя же так», - скажет иной обыватель. А Блока вы читали, уважаемый? «Двенадцать»? Тоже как-то грубовато?

Но тому же обывателю совсем не кажется дикой картинка, нарисованная в песне: «И с налета, с поворота, развеселый и хмельной, застрочил из пулемета пулеметчик молодой». Пьяное животное с пулеметом на бешеной телеге - не ужасает.

Восхищение Блока и Хлебникова революцией – это нечто совсем иное, это восхищение вулканолога, бесстрашно наблюдающего, что творится в кратере в начале извержения. И Блок, и Хлебников понимали, что лава из этого вулкана их тоже погубит.

Мыслитель

Юрий Тынянов, в отличие от Бунина, читал стихи Хлебникова. И поэтому смог его понять. «Его языковую теорию, благо она была названа «заумью», поспешили упростить и успокоились на том, что Хлебников создал «бессмысленную звукоречь». Это неверно. Вся суть его теории в том, что он перенес в поэзии центр тяжести с вопросов о звучании на вопрос о смысле. Для него нет неокрашенного смыслом звучания, не существует раздельно вопроса о «метре» и о «теме». «Инструментовка», которая применялась как звукоподражание, стала в его руках орудием изменения смысла, оживления давно забытого в слове родства с близкими и возникновения нового родства с чужими словами».

Или еще: «Мечтатель» не разделял быта и мечтания, жизни и поэзии. Его зрение становилось новым строем, он сам — «путейцем художественного». «Нет путейцев языка,— писал он, — кто из Москвы в Киев поедет через Нью-Йорк? А какая строчка современного художественного языка свободна от таких путешествий?» Он проповедует «взрыв языкового молчания, глухонемых пластов языка». Те, кто думает о его речи, что она «бессмысленна», не видят, как революция является одновременно новым строем. Те, кто говорят о «бессмыслице» Хлебникова, должны пересмотреть этот вопрос. Это не бессмыслица, а новая семантическая система».

Все системы Хлебникова были воздвигнуты им на математическом обосновании. Многие математики, пытаясь читать его формулы, как контрольную работу, тоже называют прочитанное бредом. А между прочим, и Ландау сперва считали тронутым; интересно, что бы он сказал о хлебниковской математике. Кстати, Председатель Земного Шара был хорошо знаком с релятивистской теорией Эйнштейна, его математическим ориентиром был Лобачевский. Нельзя отрицать очевидные странности ума поэта, можно допустить и психическое расстройство, но вот ведь... вот ведь!

Предвидения

Чем Хлебников отличается от всяческих Нострадамусов – так это удивительной конкретикой. События он предсказывал с указанием года и точно. В его текстах о будущем есть много такого, что и нам кажется будущим – но уже не таким уж далеким. О городах будущего он мечтал, яростно критикуя то, что было ему современно:

«Будто красивые» современные города на некотором расстоянии обращаются в ящик с мусором. Они забыли правило чередования в старых постройках... сгущённой природы камня с разреженной природой – воздухом (собор Воронихина), вещества с пустотой; то же отношение ударного и безударного места – сущность стиха. У улиц нет биения. (...) Только немногие заметили, что вверить улицы союзу глупости и алчности домовладельцев и дать им право строить дома – это значит, без вины вести жизнь одиночного заключения... чудовище алчности и чужой воли ведет к сомнительным целям».

И порой мысли Хлебникова о будущем читать страшно – оглянувшись, мы замечаем, что не только живем в скверно повторенном прошлом, но и продолжаем его строить, делая еще более уродливым. Сразу вспомнились проекты студий в 11 метров, «реновации» и прочие «эксперименты». Так ведь это частности. А по сути, нам вообще слишком часто пытаются объяснять, что будущее – это на самом деле прошлое, и оно у нас - в прошлом. Вынимаются из чулана молью битые чучела вчерашних врагов, выползают из подвалов призраки ужасов и становятся, увы - реальностью. Такого кошмара Хлебников точно не предвидел.

Перестанут ли ругаться наборщики?

В этом эссе практически нет цитат из «непонятных» стихов Хлебникова. Автор не пустил их сюда нарочно – рвать эти стихи на цитаты бесчеловечно. Они – живые. Автор – не живодер. Читайте полностью! Не откажите себе в радости.

А Хлебников - не замкнутая, и уж тем более не самозамкнутая система. Его формула, его знаковая фонетика, его образ, развитый или встроенный, то и дело проскользнут и у классических уже Маяковского, Пастернака, у Ахматовой (очень его ценившей), у Хармса вообще, было с ним, кажется, что-то вроде соревнования. А потом он вдруг из Башлачева выглянет и Летову улыбнется. Группа «Аукцыон» с Алексеем Хвостенко принесла его в музыку, куда более сложную, чем просто рок, а Алексей Хвостенко, Леонид Федоров и художница Татьяна Рубанова умеют прямо-таки говорить на хлебниковском языке. Влияние его огромно, без него русское искусство, от поэзии до живописи, музыки, дизайна – и даже философии – уже немыслимы.

Когда наборщики ругались, набирая стихи Хлебникова, и тоже называли его сумасшедшим, Тынянов, инициатор выпуска первого собрания сочинений Хлебникова, говорил им: «Это сейчас непонятно. А ваши дети это уже легко поймут». Увы. Боюсь, и нашим внукам будет трудновато. Но на правнуков надежда есть. Как хочется крикнуть кому-то: «Гзенгза Яскта!» и услышать в ответ: «Гзэр ларо-Гза!» Очень хотелось бы дожить.