Кафка, Набоков, пошлость

Текст: Артем Ковалев/Литературный институт

Коллаж: ГодЛитературы.РФ

Каждый год по весне в "Год Литературы" приходят на практику дипломники Литературного института имени Горького - что вполне естественно, учитывая "кадровый состав" самой редакции. И этот год, каким бы исключительным он ни был, исключением не стал. Знакомясь с молодыми (будущими) коллегами, мы, естественно, спрашиваем, что они пишут и чем интересуются. Ответы всякий раз оказываются неожиданными. Как и в этом случае.

Однажды в одном из писем Кафка сообщает о странном случае: в своей комнате в гостинице он обнаруживает клопа. «Явившаяся на его призыв хозяйка весьма удивилась и сообщила, что во всей гостинице ни одного клопа не видно. С чего бы появиться ему именно в этой комнате?» - задается вопросом в своей статье Валерий Белоножко. Может быть, этот вопрос задал себе и Франц Кафка. Клоп именно в его комнате — это его клоп, его собственное насекомое, как бы его альтер-эго. Не в результате ли подобного происшествия возник замысел писателя, подаривший нам столь замечательную новеллу? Жаль, что у нас нет догадок о том, как Набокову пришла идея написать рассказ «Облако, озеро, башня» — ведь в этих текстах поразительно много общего.

Герой «Превращения» Грегор Замза - «сын небогатых граждан - обывателей, людей с чисто материалистическими вкусами и примитивными интересами». Лет пять назад отец Грегора лишился почти всех денег, после чего сын поступил на службу к одному из кредиторов отца, стал коммивояжёром и содержал семью. Однажды Грегор проснулся и «обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое». После метаморфозы он, конечно, не мог продолжать работу.

Герой рассказа Набокова - представитель в строительной фирме, скромный, кроткий холостяк Василий Иванович. На благотворительном балу, устроенном эмигрантами из России, он выиграл увеселительную поездку, которую поначалу находил бесполезной. Немного подумав, он решает ехать, ведь отказаться от неё так и не получилось.

Интересно, что внешне рассказы довольно непохожи друг на друга, взять хотя бы местоположение автора: в новелле Кафки он невидим и не появляется даже в конце произведения. Белоножко пишет, что «рассказчик Кафки - это тень, следующая за героем, а автор самоустраняется». У Набокова же автор показывается с самой первой фразы («Один из моих представителей, скромный, кроткий холостяк, прекрасный работник…») и до последних строк, где появляется уже вполне зримо («По возвращении в Берлин он побывал у меня. <…> Я его отпустил, разумеется».)

По мнению И. Липковича, самоустранение Кафки-автора в его произведениях соответствует «его скромности и неуверенности в себе в жизни»; широко известно, что его другу Максу Броду даже завещалось уничтожить писательское наследие Кафки. Именно отсутствие автора, с точки зрения Липковича, и создаёт «действительно потрясающий эффект нагнетания ужаса и атмосферы абсурда».

Но стоит нам перейти от фигуры автора к окружающей среде, в которой героям приходится существовать, оказывается, что она практически идентична: оба героя буквально втянуты в реальность пошлости.

Набоковский Василий Иванович на протяжении всего пути будет ощущать ту самую пошлую среду, от которой сразу постарается убежать в «томик Тютчева».

Описывая спутников Василия Ивановича, Набоков даёт им исключительно телесную характеристику: «долговязый блондин в тирольском костюме, загорелый до цвета петушиного гребня, с огромными, золотисто-оранжевыми, волосатыми коленями и лакированным носом», и так далее. Когда же Набоков говорит о главном герое, то мы видим выражение его лица, взгляд, «умные и добрые глаза». В нем проглядывает душа, как будто отсутствующая у случайных его «товарищей».

Спутники Василия Ивановича непременно хотят, чтобы он был «как все»: его заставляют играть в скат, тормошат, расспрашивают… Все яснее становится, что он лишний: «Трижды Василий Иванович ложился в мерзкую тьму, и трижды никого не оказывалось на скамейке, когда он из-под неё выползал. Его признали проигравшим и заставили съесть окурок. Все они сливались постепенно, срастаясь, образуя одно сборное, мягкое, многорукое существо, от которого некуда было деваться».

Неслучайно, что среди «попутчиков» Василия Ивановича два Шульца, ведь Щульц - (нем. Schultz, Schulz) - одна из самых распространённых немецких фамилий. Шултейс или Шульц - так назывался в Германии выборный староста сельских общин, мелкий, но все же начальник.

Быть как все - это и есть один из основных «постулатов» обывателя. Характерной сценой в рассказе, показывающей, как спутники Василия Ивановича пытаются свести на нет его уникальность, является пение стихов от общества: «Это надо было петь хором. Василий Иванович <…> воспользовался неразборчивым рёвом слившихся голосов, чтобы только приоткрывать рот и слегка покачиваться, будто в самом деле пел, - но предводитель, по знаку вкрадчивого Шрама вдруг резко приостановил общее пение и, подозрительно щурясь в сторону Василия Ивановича, потребовал, чтобы он пропел соло. Василий Иванович прочистил горло, застенчиво начал и после минуты одиночного мучения подхватили все, но он уже не смел выпасть».

Сперва окружающие Василия Ивановича люди выглядят вполне безобидно, однако все меняется, когда он хочет покинуть их круг: «Речи не может быть о том, чтобы кто-либо из нас - в данном случае вы - отказался продолжать совместный путь. Мы сегодня пели одну песню, - вспомните, что там было сказано». Вспомним и мы слова этой песни:

«Распростись с пустой тревогой,

Палку толстую возьми

И шагай большой дорогой

Вместе с добрыми людьми».

Однако окружающие Василия Ивановича оказываются отнюдь не добрыми: «Как только сели в вагон и поезд двинулся, его начали избивать, - били долго и довольно изощренно. Придумали, между прочим, буравить ему штопором ладонь, потом ступню. Почтовый чиновник, побывавший в России, соорудил из палки и ремня кнут, которым стал действовать, как черт, ловко. Молодчина!»

Интересы этих людей весьма ограничены: «Шрам, тыкая в воздух альпенштоком предводителя, обращал Бог весть на что внимание экскурсантов, расположившихся кругом на траве в любительских позах, а предводитель сидел на пне, задом к озеру, и закусывал». В отличие от них, Василий Иванович берет с собой в дорогу томик Тютчева и наслаждается странно звучащей цитатой из стихотворения «Silentium», балансируя на грани смысла и бессмыслицы. Оказывается, он предпочитает уединение с классикой, испытывает радость от сотворчества.

Семья Грегора Замзы, как и попутчики Василия Ивановича, стараются быть «как все». После того, как их сын и брат превратился в жука, семью от перемены квартиры удерживает, главным образом, «мысль о том, что с ними стряслось такое несчастье, какого ни с кем из их знакомых и родственников никогда не случалось». Они всегда выполняли решительно все, чего требовал от них мир мир: «отец носил завтраки мелким банковским служащим, мать надрывалась за шитьём белья для чужих людей, сестра, повинуясь покупателям, сновала за прилавком».

Интересно, что Кафка тоже даёт «телесную» характеристику героев по мере того, как они избавляются от сочувствия Грегору.

Отец с самого начала стал относиться к сыну, как к мерзкому насекомому, и вот портрет этого человека: «на нем был строгий синий мундир с золотыми пуговицами, какие носят банковские рассыльные; над высоким тугим воротником нависал жирный двойной подбородок; чёрные глаза глядели из-под кустистых бровей внимательно и живо; обычно растрёпанные, седые волосы были безукоризненно причесаны на пробор и напомажены».

Преображение сына воспринимается семейством как своего рода отвратительная болезнь. Сестра вначале старалась угодить брату, и в первый день после превращения принесла ему целый набор кушаний. Однако со временем отношение сестры меняется: теперь утром и днём, прежде чем бежать в свой магазин, она ногою запихивала в комнату Грегора какую-нибудь еду, чтобы вечером одним взмахом веника вымести эту снедь.

Мать тоже сперва заботится о сыне: когда сестра затевает перестановку мебели в комнате Грегора, мать думает о том, «приятно ли Грегору, что мебель выносят. Ей, сказала она, кажется, что ему это скорей неприятно; её, например, вид голой стены прямо-таки удручает; почему же не должен он удручать и Грегора, коль скоро тот привык к этой мебели и потому почувствует себя в пустой комнате совсем заброшенным».

Однако со временем вся семья приходит к мысли, что люди не могут жить вместе с таким животным. И каким контрастом звучат мысли героя, который по-прежнему думал о своей семье «с нежностью и любовью»! Когда Грегор умирает, его родные не испытывают ничего, кроме покоя и удобства: «удобно откинувшись на своих сиденьях, они обсуждали виды на будущее, каковые при ближайшем рассмотрении оказались совсем не плохими, ибо служба, о которой они друг друга до сих пор, собственно, и не спрашивали, была у всех у них на редкость удобная». Очень характерна последняя фраза новеллы: «…дочь первая поднялась в конце их поездки и выпрямила своё молодое тело». Когда все, что делает человека человеком, уходит, только тело и остается. То самое напомаженное тело, которое и Кафка, и Набоков делают символом обывательской пошлости.