Семейные обсценности Кристины Гептинг

В последние годы, месяцы, недели мы все явственнее и все настойчивее заговорили о «новой этике». Это эффектное, но расплывчатое понятие даже провозглашено темой красноярской ярмарки КРЯКК этого года.

Этой же теме, во всех ее мучительных проявлениях, посвящен и новый роман Кристины Гептинг. При этом 31-летнюю новгородскую журналистку и писательницу трудно упрекнуть в конъюнктурности. Ее дебютная повесть «Плюс жизнь», принёсшая ей победу в первом сезоне премии «Лицей» им. Пушкина, посвящена такой неприятной теме, как жизнь с ВИЧ, полученном при рождении от матери. А в новой книге под названием «Сестрёнка» она «забирает еще круче» - и сосредотачивается на проблеме домашнего насилия, в том числе сексуального. Книга вышла еще в прошлом году, но прошла малозамеченной - возможно потому, что уж больно неприглядные вещи в ней вытаскиваются на поверхность. Но раз уж новая этика - так новая этика. Горестную и ничуть не баюкающую, но необходимую книгу прочитал Александр Беляев.

Кристина Гептинг. «Сестрёнка» М.: ЭКСМО, Like Book, 2019

Текст: Александр Беляев

Обложка с сайта eksmo.ru

Была б Кристина Гептинг чуть пораскрученнее, российская общественность её распяла. Причём какая угодно «общественность» – православная, атеистическая, ЗОЖная, столичная, провинциальная и так далее. Обвинили бы в клевете: дескать, что это за «обычную русскую семью» она нам тут живописует, это же гниль какая-то, больные люди, сумасшедшие! Вышел бы скандал – и хорошо. У нас всю страну надо на психотерапию отправить, исторические травмы изживать. Я первый в очереди, если что.

Впрочем, Кристина не первая рискует обращаться к таким темам. И раскрывает их через семейное собрание. Еще в 1998 году вышел фильм, снятый в идеологии моднейшей тогда «Догмы» – датско-шведское «Торжество» (“Festen”) Томаса Винтерберга. «Догматические» режиссёры изначально рассчитывали на скандал своими невыполнимыми требованиями «естественности», но Винтерберг, казалось, вознамерился переплюнуть всех. «Торжество» пугало уже на уровне завязки: живёт семья, обычная семья, условный средний класс. Начинается, собственно, торжество: день рождения почтенного отца семейства. Взрослый сын, симпатичный-лощёный-стильный, говорит тост, в ходе которого ударяется в воспоминания о том, как… отец насиловал его в детстве. Скандал?! Но скандалы скандалами, а общество, стало быть, созрело до обсуждения болезненных тем и учится таким образом изживать их.

Роман Кристины Гептинг начинается не сразу с изнасилования. Оно во второй главе. Но с морального насилия: подготавливают читателя. И дальше – больше. Версия событий рассказана каждым персонажем в подробностях и без экивоков. А финал не подводит никакой черты. Он тут, я бы даже сказал, декоративный.

Сила книги Кристины Гептинг, молодой хрупкой женщины, прежде всего в смелости. Если спросить: «О чем она?» – о том, как как новое поколение – героиня Юля, собственно сестрёнка (хотя её богомольная мать тоже становится сестрой в монастыре) – пытается изжить страшную травму детства.

Знаменитое #metoo превращается в пока что не существующее, но очень нужное I can do it.

Внешне Юле всё удаётся. Она даже худеет: «психологини», фитнес и ЗОЖ-питание – как будто пародии на исповеди, молитвы и пост, что практикует её мать. Мы все исповедуем какую-то религию со сложными ритуалами, и неважно, что порой сами об этом не догадываемся. А внутренне Юле, похоже, так ничего и не удалось.

Голоса чисты, искренни, но довольно однообразны. «С какого-то момента <отец> вдруг почти перестал ее бить, остались лишь ссоры. Что послужило тому причиной – не знаю. Может, то, что как раз тогда мама поверила в Бога. Наверно, молилась много, чтобы ее начали чуть больше уважать? Почему ты думаешь, что я издеваюсь? Нет, не издеваюсь, это же моя мать, но я не могу сказать, что понимаю ее». Афористичность: «Климат, где природа не делает подарков, а только выдаёт кредиты». Брат-насильник Юра, рассуждая о нелюбви к себе отца: «Я никогда не считал безразличие чем-то плохим». То есть равнодушие лучше и ненависти, и даже – любви, потому что это чувство какое-то страшно требовательное. Лучше никак, чем так.

Через речь автор старается выставить героев простыми, незатейливыми, как в той самой песне: живёт семья, обычная семья. Только такая, в которой инцесты и мордобой – норма жизни.

На это же усиленно намекает и холодный незатейливый тон повествования. Да, для определённых художественных задач это очень хорошо, просто незаменимо. Но тут герои – совсем разных поколений. Критически разных. «Реальные» письма или дневники были б горячей, били бы больней. Художественная литература всё-таки предполагает некие, простите, художества. Речь не о пресловутом приукрашивании действительности, а о том, что искусству вообще-то свойственно этические вопросы решать эстетическими методами. Например, образованный и велеречивый педофил Гумберт Гумберт и туповатый эмоциональный эмбрион Мерсо («Посторонний» Камю) – на разных полюсах спектра. Они – противоположности. Но по сути метод похож: внутренний монолог героя и совершаемые им действия находятся для читателя в непримиримом противоречии, и это создаёт напряжение. Отсюда первый шок, а второй – когда ловишь себя на сочувствии к чудовищу. Но в «Сестрёнке» все эдакие Мерсо. Все как бы говорят: ну, так получилось, так случилось, и недоумевают: а чё делать-то? Чё-чё… Ничё. Единственный вывод, к сожалению.

Есть тут червоточина: включается двойное прочтение. Всё как-то объясняется. Любое безобразие. Какими-то обстоятельствами. Как будто сладкая кость хейтерам, абьюзерам для виктим-блейминга. Им есть что возразить и что жертве предъявить. Увы. Это уже проверка читателя. Понять – не значит принять; принять – не значит простить.