Обложка и фрагмент книги предоставлены издательством
В петербургском издательстве «Чтиво» решили переиздать один из важнейших американских романов XX века в новом переводе, уделяющем особое внимание поэзии и ритму оригинального текста — и в самом деле, почему бы тогда не переиздать. О самом романе, джазовой литературной импровизации, которая и по сей день рождает полярные впечатления — от восторга до брошенных Труменом Капоте слов «Это печатание, а не писательство», — вряд ли стоит подробно рассказывать. Так что расскажем немного о переводчике.Андрей Щетников — «физик по базовому образованию, исследователь движений и состояний человеческого ума по роду занятий. Переводил учёные трактаты с древнегреческого и староитальянского, поэзию и прозу с английского, испанского, украинского, польского языков», — так его аттестуют на сайте издательства. Добавим, что среди переведенной Андреем прозы был, например, Борхес, а поэзию он не только активно переводит, но и пишет самостоятельно — а потому выглядит действительно подходящим ретранслятором для витальной и хаотичной прозы Керуака.
Предваряет новое издание «В дороге» предисловие музыкального критика Артемия Троицкого, которое мы приводим целиком.
Джек Керуак. В дороге / Пер. с англ. Андрея Щетникова. — СПб.: Чтиво, 2020
Текст: Артемий Троицкий, под ред. Сергея Дедовича
Бит, но не напуган
...Отдамся я, пожалуй, на волю потока сознания, как автор романа. У Керуака поток довольно строго хронологический и географический; я тоже начну с самого начала — с названия.
Мне больше нравится «НА дороге». Когда я слышу «В дороге», возникает ассоциация со старой советской песней — «Старость меня дома не застанет: я в дороге, я в пути!» Есть в этом какая-то комсомольская целеустремлённость, для битников, в общем-то, не очень характерная. А когда говорят «На дороге», то ощущение гораздо более расслабленное, растерянное: взяли и поставили на дорогу. На обочину. И иди, езжай, куда хочешь... И потом, «На дороге» похоже на другое выражение — «На игле». Для героев романа, да и для битников вообще, дорога — это и была самая толстая и самая долгая игла.
Известная формула Толстого про счастливые и несчастливые семьи для поколений не годится. Все счастливые поколения похожи друг на друга, и все несчастные поколения похожи друг на друга. Счастливые и несчастливые порождают соответствующие субкультуры, и они различаются, как день и ночь.
Счастливые поколения любят ярко одеваться.
Несчастливые предпочитают чёрно-белую гамму.
Счастливые обожают танцевать.
Несчастливые просто слушают музыку.
Счастливые требуют музыку простую и ритмичную.
Несчастливые — интеллектуальную и смурную.
Счастливые пьют пиво и хихикают от травы.
У несчастливых в ходу крепкий алкоголь и амфетамины.
Счастливые обычно самовыражаются через музыку и танцы.
Несчастливые — через эпатаж, литературу и поэзию.
Счастливые, как правило, ведут оседлый образ жизни.
Несчастливые проводят время в путешествиях и скитаниях.
Счастливые любят большие сборища.
Несчастливые — одиночество или маленькие компании.
Счастливые чаще всего со временем остепеняются и живут нормально.
Несчастливые очень часто уходят молодыми или становятся доходягами.
Счастливые — это, например, рок-н-рольщики (50-е) и битломаны (60-е), диско-кидс (70-е) и рейверы (80-е–90-е).
Несчастливые — битники (40-е–50-е), панки (70-е), готы (80-е), гранджеры (90-е).
Была и одна гибридная история — хиппи (60-е–70е).
Конечно, очень многое зависит не только от поколения и субкультуры, но и от конкретной индивидуальности, однако некоторые закономерности налицо.
Поколение Джека Керуака, как и «потерянное поколение» 20-х–30-х годов, было несчастливым. Детство пришлось на Великую депрессию, отрочество-юность — на Вторую мировую войну, в которой некоторым битникам, и Керуаку в том числе, пришлось даже поучаствовать. Родись Джек на 15 лет позже — не ездил бы он под дождём автостопом и не слушал бы Чарли Паркера в прокуренных подвалах, а гонял бы на собственной тачке и плясал рок-н-ролл. Однако не надо думать, что у битых жизнью жажда жизни тоже подбита — Керуак (Сал Парадайз), его друзья Нил Кэссиди (Дин Мориарти), Аллен Гинзберг (Карло Маркс), Уильям Берроуз (Старый Буйвол Ли) и вся славная компания битников доказали обратное. Напротив, они хотели жить по максимуму, не так, как другие, и без устали искали приключений на свою жопу — и сексуальных, и интеллектуальных, всех, какие могла им дать дорога.
Настоящие, «тру» битники — сами себя они называли хипстерами (не путать с нынешними декоративными) — завелись в конце 40-х годов. Когда и происходит действие романа. Они вели себя очень плохо: можно сказать, антиобщественно и даже самодеструктивно. Не имели определённой работы и места жительства, глотали и курили всякую гадость, якшались с чёрными, угоняли автомобили и воровали из магазинов, вели беспорядочную половую жизнь — зачастую в извращённых формах. Это было очень обаятельно, и Джек Керуак в самой смачно-реалистичной манере, задушевно и убедительно описал захватывающие антисоциальные приключения. Издательства не сразу осмелились выпустить книгу (написана в 1951), но, когда это наконец произошло (1957), это был триумф.
Тогда же появилось и слово ‘beatnik’, и весь классический антураж субкультуры: чёрные береты, чёрные очки, чёрные или чёрно-белые водолазки, белые майки, бородки, чёрные узкие брючки. (Кстати, едва ли не первый в истории случай моды-унисекс). Гуманитарная часть повестки, помимо прозы Керуака и Бэрроуза, поэзии Гинзберга и Ферлингетти, включала книги по буддизму и йоге, фильмы «нуар», би-боп и cool jazz в исполнении Чарли Паркера, Диззи Гиллеспи и Майлса Дэвиса.
Любопытно, что с бушевавшими ровно в то же время и в той же стране любителями рок-н-ролла пересечения были минимальными. Бит привлекал чуваков и чувих постарше, поизысканнее и претендовал на интеллектуальные откровения. Тем не менее, поп-культура его тоже переварила — достаточно вспомнить милейший фильм ‘Funny face’ с Одри Хепберн, массу бродвейских шоу и даже комиксы и мультики на бит-темы. Вряд ли это сильно радовало самых отвязных и бескомпромиссных контркультурщиков, и они скоро слетели с катушек: «Дин Мориарти» умер в 1968 в возрасте 42 лет, а сам Джек — годом позже, ему было 47. К середине 60-х бит-волна схлынула, однако брызги всё ещё летели. Особенно в период радикального бунта панков, которых очень любили и благословляли, сходя в гроб, и «Карло Маркс», и «Старый Буйвол Ли».
В слегка прибитой стране СССР тоже были молодые люди, называвшие себя битниками. В конце 50-х немногочисленное, но весёлое и резонансное движение стиляг разбилось на два русла — «штатников» и «битников». Штатники остались верны джазу, слушали джаз Стэна Гетца и Джерри Маллигана и носили твидовые костюмы. Битники, как и положено, оделись в водолазки и джинсы и танцевали рок-н-ролл. Было их очень немного, в классовом отношении преобладали дети номенклатуры, и я, скорее, назвал бы их просто «модниками». Гораздо ближе к настоящим битникам была следующая волна продвинутой советской молодёжи — хиппари (пик движения — первая половина 70-х годов). С компанией Джека Керуака их объединяло очень многое: культ музыки — причём «для слушания»; автостоп как образ жизни; интерес к восточной философии и прочей эзотерике; сексуальная невоздержанность; опыты с «расширением сознания»; пацифизм и антигосударственность. Пожалуй, вопиющее экзистенциальное диссиденство «идейных» советских хиппи делало их даже бóльшими изгоями и смельчаками в тоталитарном Союзе, чем были битники в умеренно-полицейской Америке 40-х. К сожалению, великой литературы они не создали и сгинули практически без следа.
Есть и ещё одна замечательная русская история, петербургского разлива, которая приходит на память в связи с битниками: митьки! Конечно же, митьки домоседы, а не бродяги. Люди семейные и без гендерных отклонений. К джазу категорически равнодушны — разве что Утёсов... Но: песни и стихи любят, одеваются как попало, пьянствуют напропалую, а главное — невероятно душевные и дружелюбные, сладко кайфующие в тёплой ванне «братства»! Кроме того, история становления митьковского движения в точности повторяет взлёт и падение битников: так же, как американские романтики большой дороги вошли в моду почти исключительно благодаря шедевру Керуака, митьков прославила на всю страну художественная (но с реальными персонажами!) книга Владимира Шинкарёва. И так же, как герои бит-поколения, они оказались проглочены гламурным мейнстримом.
Чем «На дороге» Керуака может понравиться? Во-первых, книга прекрасно написана. Живо, искренне, весело и небанально. Говорят, её стиль повлиял на многих писателей. Во-вторых, это, на мой взгляд, одна из лучших, во всей мировой литературе, книг о дружбе — наряду, скажем, с «Тремя товарищами» Ремарка или «Приключениями Незнайки» Носова. Сравнения центральной парочки романа с Томом Сойером и Гекльберри Финном вообще стали общим местом «бито-ведения».
Когда я читал роман в первый раз, лет 40-45 тому назад, на английском языке и без особой надежды оказаться когда-либо в Америке, я думал, что это прекрасный путеводитель по Штатам и Мексике. Увы, это не так: с тех пор я побывал практически во всех описанных в книге местах, вплоть до Аризоны и Мехико-сити, и могу сказать: там всё сильно изменилось. Завораживающий road trip Джека Керуака может оказать неоценимую помощь пытливым молодым читателям в другом: оторвать их от грёбаных гаджетов и ноутбуков, вытащить из сетей и вывести на дорогу. Всего навсего подтолкнуть в омут реальной трёхмерной жизни со страстью, болью и запахами. Это страшновато, но того стоит. Жизнь — что чёрная, что белая — действительно имеет значение.
Джек Керуак. «В дороге». Фрагмент
Однажды вечером, когда Дин ужинал у меня дома — он уже работал на стоянке в Нью-Йорке — он наклонился ко мне через плечо, когда я быстро печатал на машинке, и сказал: «Давай, чел, эти девушки не станут ждать, кончай быстрее».
Я сказал: «Подожди минутку, я поеду с тобой, только закончу эту главу», — и это была одна из лучших глав в книге. Потом я оделся, и мы помчались в Нью-Йорк на встречу с какими-то девицами. Когда мы ехали в автобусе в странной фосфоресцентной пустоте в туннеле Линкольна, мы тыкали друг в друга пальцами, кричали и взволнованно болтали, и от Дина ко мне что-то передалось. Попросту говоря, он был молодым человеком, со страшной силой ошалевшим от жизни, и хотя он был плутом, он плутовал лишь потому, что очень хотел жить и общаться с такими людьми, которые иначе его бы не замечали. Он лгал мне, и я это знал (ради комнаты и стола, и «как писать» etc.), и он знал, что я знаю (это было основой наших отношений), но мне было всё равно, и мы прекрасно ладили — не докучая и не угождая друг другу; мы ходили друг вокруг друга на цыпочках, как новые неразлучные друзья. Я начал учиться у него так же, как он, вероятно, учился у меня. О моей работе он говорил так: «Давай ещё, всё, что ты делаешь — очень круто». Он заглядывал через моё плечо, когда я писал рассказы, и вопил: «Да! В точку! Вау! Чувак!» и «Уфф!» и вытирал лицо носовым платком. «Чувак, вау, надо столько сделать, столько написать! Главное — начать, без препон и не зависая на литературных запретах и грамматических страхах...»
«Да, чувак, всё верно». И я увидел какую-то святую молнию, она вспыхнула от его экстаза и его видений, он описывал их так буйно, что люди в автобусах оборачивались, чтобы взглянуть на этого невероятного перца. На Западе он проводил треть времени в бильярдной, треть в тюрьме и треть в публичной библиотеке. Видели, как он буйно мчался по зимним улицам, с непокрытой головой, неся книги в бильярдную, или забирался по деревьям, чтобы попасть в мансарды друзей, где он проводил дни, читая или скрываясь от закона.
Мы приехали в Нью-Йорк — я уже не помню, что там было, две цветные девушки — не было там никаких девушек; они обещали встретить его в кафешке и не явились. Мы пошли к нему на парковку, там у него было несколько дел: переодеться в дежурке, покрасоваться перед треснутым зеркалом и так далее, и затем мы рванули вперёд. И это был вечер, когда Дин встретил Карло Маркса. Это был грандиозный вечер, когда Дин встретил Карло Маркса. Два проницательных ума, какими они и были, приняли друг друга с первого взгляда. Два пронзительных глаза заглянули в два пронзительных глаза: святой плут с сияющим умом и печальный поэтический плут с тёмным умом, каким и был Карло Маркс. С того момента я виделся с Дином весьма редко, и мне этого было немного жаль. Их энергии встретились, рядом с ними я был таким чурбаном, я за ними попросту не поспевал. Тогда и начался весь этот безумный вихрь; он перемешал всех моих друзей и всё, что у меня осталось от моей семьи, в большой пыльной буре над Американской Ночью. Карло рассказал ему о Старом Буйволе Ли, Элмере Хасселе, Джейн: Ли выращивает траву в Техасе, Хассел на острове Рикерс, Джейн бродит по Таймс-сквер в бензедриновой галлюцинации, с дочкой на руках и в итоге в Бельвью. Дин в свою очередь рассказал Карло о таких неизвестных людях Запада, как Томми Снарк — косолапая акула бильярда, картёжник и юродивый. Он рассказал ему о Рое Джонсоне, о Большом Эде Данкеле, о своих детских друзьях, своих уличных приятелях, своих бесчисленных девушках и секс-вечеринках и порнографических картинках, своих героях, героинях, похождениях. Они помчались вместе по улице, встревая во всё, что у них было в ту пору, это потом оно стало куда более печальным, утончённым и опустошённым. Но тогда они танцевали на улицах, как настоящие клоуны, а я брёл за ними, как я брёл всю свою жизнь за интересными мне людьми, ведь для меня существуют только безумцы — те, кто безумен в жизни, безумен в разговорах, безумен в спасении, кто жаждет всего сразу, кто никогда не зевнёт и не скажет ничего банального, но горит, горит, горит, как сказочные жёлтые римские свечи, они взрываются, как пауки среди звёзд, а в центре виден главный синий вспыхнувший свет, и все говорят: «Аууу!» Как называли таких молодых людей в Германии Гёте? Страстно желая научиться писать, как Карло, только прознав об этом, Дин атаковал его с великой любящей душой, какая бывает лишь у плутов. «Теперь, Карло, позволь мне сказать — вот что я хочу сказать…» Я их не видел около двух недель, всё это время они цементировали свои отношения дни напролёт — ночи напролёт — жесточайшими разговорными узами.
Потом настала весна, великое время странствий, и все в этой разношёрстной шайке собрались отправиться в ту или иную поездку. Я был занят работой над своим романом, и когда я добрался до середины, после поездки с тётей на юг к моему брату Рокко, я был готов двинуть на Запад в свой самый первый раз.
