САЙТ ГОДЛИТЕРАТУРЫ.РФ ФУНКЦИОНИРУЕТ ПРИ ФИНАНСОВОЙ ПОДДЕРЖКЕ МИНИСТЕРСТВА ЦИФРОВОГО РАЗВИТИЯ.

Дневник читателя. Ноябрь 2020 года

Прочитанное Денисом Безносовым под занавес осени — от худшего к лучшему

Коллаж: ГодЛитературы.РФ (Обложки взяты с сайтов издательств)
Коллаж: ГодЛитературы.РФ (Обложки взяты с сайтов издательств)


Текст: Денис Безносов

1. Alison McLeod. Unexploded

Penguin Books, 2014

Есть такой романный шаблон: где-то вершится или назревает большая катастрофа, а в какой-нибудь тыловой глубинке какая-нибудь обыкновенная семья решает свои семейные проблемы. В роли катастрофы традиционно выступает Первая, но чаще Вторая мировая война, а семейные проблемы на ее фоне решаются самые незначительные, но чрезвычайно существенные для героев. У британцев (или в нашем случае у канадских британцев) эта и без того унылая картина обычно дополняется весьма безликим стилем повествования, вышколенным всевозможными курсами creative writing и Ph.D по итогам изучения самой классической классики вроде Джейн Остин. Романы, созданные по такому шаблону, почему-то чертовски нравятся критикам, кочуют из одного премиального списка в другой, временами экранизируются, исследуются следующими поколениями специалистов, взращенных на классической классике. Unexploded – яркий образчик такого романа. На этот раз мы познакомимся с невзрачной брайтонской семьей, проживающей 1940-й под зловещее жужжание вражеских самолетов в небе и пытающейся разобраться в своих бесконечных проблемах. И, разумеется, ничего хорошего ни их, ни нас не ждет.

2. Sara Baume. Spill Simmer Falter Wither

Windmill Books, 2015

Хочешь создать что-то беспроигрышно трогательное – чтобы люди читали и рыдали, – пиши об одиноком человеке с собакой. Во-первых, прозрачнее метафоры не придумаешь (они ведь так похожи друг на друга, хозяин и питомец). Во-вторых, изобретать сюжет решительно необязательно (они могут просто слоняться по враждебному миру и переживать друг за друга). В-третьих, аудитория любит жалеть животных, поэтому наличие животного определяет успех книги (особенно если у собаки есть какое-то увечье, а оно есть). В Spill Simmer Falter Wither (название намекает на времена года) все сделано по правилам – протагонист, пятидесятисемилетний одинокий мужчина, чей образ жизни близок к бродячему, ездит по Ирландии с одноглазым псом и вспоминает свое несчастное прошлое. (Ключевым событием, начиная с которого все-пошло-не-так, становится нелепая смерть отца, подавившегося сосиской.) Пронизанная унынием, предельно банальная история никуда не развивается и сводится к рассуждениям о жестоком мире, где никому нет ни до кого дела. Единственное достоинство – сравнительно неплохой, кое-где избыточно украшенный язык повествования, но, к сожалению, роман это не спасает.

3. Richard Ford. Canada

Bloomsbury, 2013 (На русском книга издана в переводе С. Ильина под названием «Канада»; М.: Фантом Пресс, 2017)

Всемирно известный, повсеместно и горячо любимый Ричард Форд пишет длинные неторопливые книги с масштабным философским подтекстом. Событий в них немного, но каждое тщательно взвешено, проанализировано и преподнесено в мельчайших деталях. Герои Форда сами по себе малопримечательны и более-менее раскрываются исключительно под гнетом непривычных обстоятельств. В этом смысле Форд - приверженец классических механизмов повествования с четко определенными завязкой-кульминацией-развязкой. Композиция у него всегда проста и понятна, а текст не сообщает ничего, кроме сказанного в лоб. Поэтому, согласно классической романной модели, фордовским героям непременно нужно какое-то ключевое событие, чтобы начать «развиваться». Скажем, речь идет о брате и сестре, чьи родители решили ни с того ни с сего ограбить банк и попали в тюрьму. В результате обыкновенные подростки вынуждены каким-то образом адаптироваться под непростую ситуацию, придумывать, как жить дальше и к чему теперь стремиться. К тому же кругом – неведомая и враждебная Канада, а впереди – зловещее будущее. Чтобы читатель все понял с первого раза, в книге предусмотрено три части: ограбление и побег, житье-бытье в недружелюбной Канаде и некоторые убийства и, наконец, воспоминания с рефлексиями. Правила соблюдены, рассказ рассказан, герой развился и что-то понял, бедность не порок, нарушать закон плохо, будущее неотвратимо, жизнь полна жестокости и несправедливости.

4. Paul Murray. Skippy Dies

Hamish Hamilton, 2010 (На русском книга издана в переводе Т. Азаркович под названием «Скиппи умирает»; М.: Corpus, 2012)

Подростковая драма - понятный и предсказуемый жанр. Тем более, если в названии романа сообщается, что главный герой умирает (что, кстати, происходит на первых страницах). Очевидно, что этот Скиппи проживает все прелести пубертатного периода: страдает от неразделенной любви, терпит школьную рутину, боится не оправдать родительских надежд, приобретает психологические травмы и тайно борется с депрессией. Очевидно, что он надеется на светлое будущее и вот-вот начнет утрачивать иллюзии, станет понимать, что ничего из задуманного не сбудется, а сбудется что-то другое, к чему ему придется долго и бессмысленно привыкать. То есть Скиппи – обыкновенный (хоть и довольно смышлёный) подросток с обыкновенными подростковыми проблемами. Его окружают такие же обыкновенные подростки, мечтающие о великих свершениях и бурной сексуальной жизни. Но они как-то со всем в итоге справятся, а он нет. Такую историю чрезвычайно трудно рассказать интересно, потому что десятки других авторов ее уже не раз рассказывали. Но Полу Мюррею, блистательно владеющему стилем, это все-таки удалось. Возможно, потому что его роман, в сущности, не о школе и не о подростках, не о социализации и болезненном взрослении, а об обычной жизни и людях, которых мы встречаем изо дня в день. К тому же это старая добрая проза с сюжетом и диалогами, не поражающая радикальным экспериментом, но написанная по-настоящему хорошо.

5. Robert Coover. Night at the Movies or, You Must Remember This

Dalkey Archive, 1992

Классическому постмодерну положено деконструировать то, что попало ему в поле зрения. А кинематограф – самый подходящий для деконструкции материал. Поэтому Кувер берет общеизвестный сюжет о том, как по ночам все оживает, и рассказывает истории, главные роли в которых играют сами жанры кино (и немного мультипликации). Вестерны, фильмы ужасов и мелодрамы в самых узнаваемых проявлениях до поры до времени развиваются согласно своим правилам, пока наконец не доводятся до абсурда. Каждый рассказ оборачивается сюрреалистичным гротеском, где трудно предугадать, что произойдет дальше. Таким образом, кино - своего рода бесконечный сон (как «бесконечная шутка»), из которого нельзя сбежать в реальность, потому что непонятно, где она начинается и начинается ли вообще. Герои Кувера часто оказываются в подобном положении: престарелый Пиноккио, возвращающийся в сказку (Pinocchio in Venice), посетители безумной вечеринки с обратным током времени (Gerald’s Party), придурковатый Никсон, прислуживающий супергеройскому Дядюшке Сэму (The Public Burning), и т.д. Они бродят по перепутанному миру, смотрят иронично-страшные кошмары и переживают нелепые трагедии, подобно замученному Чарли Чаплину, который падает и не понимает, почему над ним смеются.

6. Colum McCann. Let the Great World Spin

Bloomsbury, 2010 (На русском книга издана в переводе А. Ковжуна под названием «И пусть вращается прекрасный мир»; М.: Фантом Пресс, 2012)

7 августа 1974-го Филипп Пети прошел по канату без страховки между Башнями-близнецами. В тот же день его арестовали, судили и оправдали. На задворках этой истории происходили другие, никем не замеченные события. В тот августовский день множество безымянных прохожих бродили по нью-йоркским улицам, делали свои дела, переживали свои трагедии. Ни о ком из них не сохранилось столь же достоверных сведений, как о канатоходце, поэтому несущественно, вымышлены они или реальны. Примерно таким образом строится мир Маккэна - на фоне известных исторических событий длятся какие-то частные сюжеты о каких-то людях. Их разномастные жизни постепенно складываются в единую пеструю мозаику, где, как обычно, «no man is an island», а Кларисса Дэллоуэй все время сталкивается с Септимусом Смитом. Надо всем происходящим в этом мире идет по канату Филипп Пети, подобно художнику-акционисту из The Falling Man Делилло, сращивающий своим ритуалом фрагментарную картину воедино. Каждый из героев так или иначе с ним соприкоснется: кто-то в изумлении запрокинет голову, кто-то услышит о происходящем по радио или телевидению, а кто-то окажется в зале суда как раз перед судом над канатоходцем. Но речь в Let the Great World Spin вовсе не о нем, а о них – вымышленных и не существовавших взаправду.

7. David Markson. Wittgenstein’s Mistress

Dalkey Archive, 2012 (На русском книга издана в переводе М. Леоновича под названием «Любовница Виттгенштейна; М.: Рама Паблишинг, 2018)

Wittgenstein’s Mistress входит в канон американского постмодерна и представляет собой фрагментированный внутренний монолог героини, оставшейся единственным представителем на земле исчезнувшего куда-то человечества. Но размышляет она не столько о причинах катастрофы или о судьбе опустошенного мира, сколько о культуре в самом широком смысле. Ее мозг бессистемно перемалывает живопись, философию, поэзию, музыку, перескакивает с Паскаля на Гэддиса и не может остановиться. Потому что, надо полагать, культура – единственная сохранившаяся информация, пускай и в таком раздробленном виде. Строго говоря, Wittgenstein’s Mistress – не роман, скорее это нечто среднее между философским трактатом (разумеется, опирающимся по форме на Виттгенштейна) и размашистой поэмой. Подобное расшатывание романного жанра вообще свойственно для Марксона, один из «романов» которого так и называется This Is Not A Novel (примерно как знаменитое «Это не трубка»). В постапокалиптическом собрании рассуждений о культурном каноне не находится места стройному нарративу, повествование растворено внутри, и его приходится собирать по крупицам (так, например, мы между делом узнаем, что рассказчицу зовут Кейт). Но это и не важно, как не важны причины исчезновения всего живого, способы передвижения Кейт по миру или возможное ее психическое расстройство. Важно, что человек замещается сгустком памяти, которая в итоге продолжает жить, когда ничего не имеет смысла.