Текст: Анна Жучкова
Почему проект называется "Бахрома"?
Евгений Чижов. Собиратель рая. - М.: РЕШ, 2019. - 320 с.
Вряд ли роман-победитель премии «Ясная Поляна» можно назвать бахромой. И все же можно. Как очередной роман о Советском Союзе, еще один «собиратель» клише, где все знакомо, понятно и греет сердце (не мне):
- советская деспотия: «как хорошо жилось под немцами в оккупации, если бы не партизаны», «в сорок пятом в Германии за банку тушенки можно было поиметь молоденькую чистую немку»,
- у России нет будущего, в Америке жизнь лучше: «я окончательно поняла, что с ребенком мне здесь легче»,
- травмоговорение и инфантилизм: «Почему всё так?! Почему то, что так прекрасно начиналось... должно заканчиваться теперь безумным уходом ледяной зимней ночью неизвестно куда и зачем в последнее окончательное одиночество?!» «Почему все так?» – самый частый вопрос в романе.
Вполне себе формульная проза. С привычным откликом-узнаванием: «Я сидела на своем двадцатом этаже, периодически отрываясь от книги и поглядывая на пустую и черную панораму Подмосковья в окне, и чувствовала, что мир за окном наполнен тревогой, неопределенностью и страхом. За окном были ночь, ноябрь и пандемия, не имеющая ни лица, ни границы, распространяющая опасность везде и нигде. Таков он — вялый и гибридный апокалипсис, который мы (не)заслужили...» (Евгения Вежлян).
Роман герметичен. Он описывает замкнутый в самом себе Советский Союз, бегает по клавишам десятилетий: 20-е и стрижки бубикопф, 30-е с эпохой «Москвошвея», эвакуация сороковых, «величие и страх» пятидесятых, «романтики, геологи, поэты» оттепели и... конец прекрасной эпохи: барахолка девяностых. 70-х и 80-х в романе нет. Потому что на это время приходится молодость главного героя, а он, по замыслу автора, не должен быть молодым. Кирилл (он же Король барахолки) – старик, красивый тридцатидвухлетний. Он живет прошлым, а «когда прошлое перевешивает настоящее, это и есть старость».
Кирилл работает старьевщиком. Находит на барахолке советские «вещички» – и продает или обменивает их. «Две из трех комнат их с матерью квартиры до потолка были заставлены вдоль стен чемоданами и коробками, саквояжами и ящиками, а на всех стульях, столах и диванах лежали вещи, ждущие чистки или ремонта. Во всем этом был одному Кириллу ведомый порядок, но Марина Львовна постоянно его нарушала, беря заинтересовавшую ее вещь и бросая потом где придется.
– Сколько раз я говорил: не брать! Не брать! Ничего моего не брать!»
Марина Львовна больна. Альцгеймер. Неутомимые лангольеры пожирают ее настоящее, оттесняя в не существующее уже пространство и время, в Советский Союз. И она кружит и кружит по улицам детства и юности.
Возможно, и старые вещи Кирилл собирает для того, чтобы оживить Марину Львовну. Он наряжает своих друзей в костюмы былого, и мать улыбается, обучая их прежним танцам. «Его собирательство движимо ностальгией, а на дне ностальгии всегда образ матери... невозможное возвращение к ней подменяется накоплением вещей из прошлого. Но их всё равно никогда не хватает, чтобы заменить мать».
Это трогательно, да. Но вообще-то нет. Взрослый мужик называет себя «Королем», носит в дом барахло, не заводит семью и не может примириться с тем, что люди стареют и умирают, что существует время. Он хотел бы «обратно в материнское лоно». Так что лечить, по всей видимости, надо его. Но читателю так не кажется, потому что характеров в романе нет. Есть только настроения, как в театре масок. Настроение прогулки. Настроение одиночества. Настроение возвращения домой.
Персонажи сделаны так: у каждого две-три портретные детали, хорошие, четкие, но по внутреннему миру их различить нельзя – общее состояние тоски и хмари на всех: от «бывших людей» до красавицы Леры, уехавшей в Америку. Все герои-марионетки говорят слаженно, как древнегреческий хор: о времени, из которого надо выйти, чтобы стать свободным, об истории, обратившейся вспять, о Советском Союзе.
Цель романа – закольцевать советское время, свернуть в тугой узел все его наряды и «вещички» (привет Вощеву), завязать покрепче и – выкинуть. Автор не ненавидит Советский Союз, напротив. Ненависть привязывает нас к объекту, а у автора цель обратная – отвязаться. Так что реальной советской жизни в романе нет. Так, сон, полусон. Кириллу-Королю и всем его друзьям снится один и тот же кошмар – они видят себя голыми в толпе одетых и страшно этого стыдятся. То есть во сне они оказываются, как и хотели, вне истории и ее одежд – но не могут этого пережить. Не могут быть самими собой, человеками вне эпохи.
Вот на кусте висит белая детская варежка. Хороший знак, думает Кирилл, значит, мать надо искать на этой улице. (Метафора инфантилизма.) Час спустя он снова проходит мимо куста с белой варежкой. (Метафора бессмысленного кружения в пустоте.) Начинается метель. Метафора... пусть лучше Евгения Вежлян скажет: «Король сталкивается с тем, что потом его убьет — с энтропией, настоящим как-оно-есть, и в этом настоящем, оказывается, ничего нет, нет даже самого — только пустота и неопределенность».
В 2013 году Анна Наринская отмечала, что Чижов «пишет романы «умные» (в каком-то смысле даже романы идей), романы литературные (в каком-то смысле даже «про литературу»), но в первую очередь он пишет романы... Его книги — про чтение все же больше, чем про думанье».
Это верно, читается роман хорошо. И прочитать в нем можно и про литературу, и про идеи. Например, про Альцгеймер, дающий экзистенциальную радость проживания каждого мгновения: «это превращает ее прогулку в удовольствие: захочет – пойдет направо, захочет – налево или прямо, а захочет – вообще никуда не пойдет, сядет на скамейку и будет отдыхать». Или про одиночество, поиск корней и пустоту: «когда чувствуешь, что тебя нет, то и вообще ничего, кроме тоски, не остается. Тянет и тянет, как сквозняк. И ничем эту дыру на месте себя не заткнуть. Одни мои вещички меня спасут. На каждой вещи из прошлого лежит отсвет рая! Я хотел собрать для вас рай!» А можно увидеть крутой постмодернистский текст, обыгрывающий Мандельштама, Блока, Ахматову, Пушкина, Платонова и так далее.
- Пусть имена цветущих городов
- Ласкают слух значительностью бренной.
- Не город Рим живет среди веков,
- А место человека во вселенной...
Книга о том, как собиратель советских вещичек на протяжении всего действия ищет мать, а в конце все равно ее теряет и гибнет сам... завершает тридцатилетий плач по СССР. Или тридцатилетнюю хулу, неважно. Тридцать лет «большая литература» не могла сдвинуться с этой точки. Было ощущение, что всех замкнуло, что две России, советская и постсоветская, никогда не перестанут смотреть друг другу в глаза.
«воздух нашей страны был воздухом бесконечности! Мы жили вне истории – и прекрасно без нее обходились... Некоторым наша страна и вся ее продукция казались серыми, даже убогими. Они не понимали, что серый – это и есть цвет вечности...» Ну пусть так, лишь бы закончить этот заколдованный сон, это укоризненное стояние перед отчизной. «Пока длится сон, ему ничто не угрожает, но как только он закончится, укрыться будет некуда и нечем. И едва он это осознал, сон стал мелеть, истончаться, распадаться на части, охвативший Кирилла ужас перед пробуждением и был силой, рвущей сон на куски...»
Так будем бедными, голыми двуногими, не советскими, не антисоветскими – просто людьми. Долой с себя все лишнее! Пора принять советскую историю как одно из звеньев цепи. Не отрицать её. Не возвращать. А двинуться дальше. Свободными.
Татьяна Калугина. Группа. - М.: Эксмо, 2020
Нежно-нежно, тонко-тонко... хочется сказать о книге Татьяны Калугиной, легкой, доброй и милой. Если вы устали от личных проблем, нерешенных вопросов, тоски, карантина и темноты за окном, этот роман – новогодний подарок. Надолго его не хватит, читается влет – но радость гарантирована.
Практически у всех есть проблемы – с лишним весом, нервами, отношениями или вредными привычками. Но в недалеком будущем они будут решаться легко. Команда добрых врачей и психологов погрузит 200-килограммового и всех ненавидящего страдальца в гипнотический сон на год – и обучит его тело здоровым навыкам. «Для клиента проходит одна-единственная ночь. Для него нет никакого года. Но для его тела этот год – есть! Его тело свернуло горы за это время! Оно научилось быть сильным, выносливым и здоровым. Вернувшийся из ниоткуда «дух» получает не просто восстановленное здоровье и красоту, но ещё и бесценный бонус – пожизненного тренера и воспитателя: свое тело».
Красивые, стройные, бодрые участники эксперимента просыпаются один за другим – и не узнают себя в зеркале. Их счастье и волшебство преображения на контрасте с депрессивно-реалистичными предысториями вызывает эйфорию даже у читателя. Сказка о шести золушках и принцах написана легким, свободным, в меру разговорным, в меру литературным языком. В книге вообще все соразмерно и гармонично: и язык, и мысли, и чувства, и образы.
Исследуя почему, ученые обнаруживают, что пока тело пациентов выполняло команды и тренировалось, дух их находился в каком-то месте, где они были вместе, все семеро. В книге появляется второй хай-концепт: Поток – одновременно и подсознание, и виртуальный мир. (Виртуальность, по сути, и есть визуализация бессознательного, наших образов и архетипов.)
«Вокруг слишком много реальностей... Первичная перетекает в дополненную-гибридную, гибридная в кибер-виртуальную, виртуальная – в полумифический Поток... Бесконечные, бесчисленные миры, скопление радужных пузырей, все плотнее и настойчивее прижимаемых друг к другу человеческой настырной волей». Поток становится посмертной реальностью для геймеров, умерших в игре. Через виртуальный Поток с ними можно взаимодействовать в их посмертии. Так же, как через поток бессознательного можно взаимодействовать с душами ушедших родных.
Работа с подсознательными образами составляет основное содержание «Группы». Раньше Татьяна Калугина описывала опыт психологических тренингов в реалистических рассказах. Но в фантастическом романе это получается лучше, потом что архетипы бессознательного и «формулы» фантастики – явления одной природы. И многажды повторенные они не теряют ценности. Так текст Калугиной растет из миров Беляева, Стругацких, Лукьяненко, но это его не портит. Нельзя испортить фантастику повторами мифологем, она на них держится, как подсознание на архетипах коллективного бессознательного. Важно, наполнит ли автор их новым (своим) содержанием. Калугина наполняет.
Ведь актуальна не политика и идеология (до свидания, двадцатый век), а мысли о глобальных системах (космос, природа, человечество) и месте человека в них, философия выбора и психология взаимодействия.
«Моя возлюбленная, – говорил Новалис, – есть сокращенное подобие вселенной, вселенная есть развернутое подобие моей возлюбленной».
«Феномен человека в том, что он воспринимает себя как герметичную, отдельную от окружающего мира систему. Я – и другие. Я – и не я. Это осознавание отдельности и есть сознание… Но частица Потока, заключённая в нём, по-прежнему остаётся частицей Потока. Она неотделима от его «я»; вместе они – какая-то новая, поразительная структура…»
Невидимые нити подсознания соединяют людей в единое целое. И главное значение слова «группа», вынесенного в название романа, – единство, соборность, слиянность людей. Если умеешь выходить в открытый космос подсознания, то видишь, насколько мы все – едины.
В третьей части книги вводится еще один хай-концепт: возвращенная молодость тела. И проблема психологического зазора между телом и личностью. В метафизическом плане у человека два возраста: подросток и ребенок. Подросток находится в состоянии выбора, в поиске себя. А ребенок играет на берегу океана, в непосредственной близости к смерти. «Ребенком» может быть и старик. А если поместить старое, детское «я» в тело взрослого? Результаты могут быть неожиданными.
Логика сюжета требовала наивысшего напряжения, но драматургия подкачала. Шестеро героев решили снова образовать группу и погрузиться в инобытие, чтобы найти там седьмого – и оказались в детской игре-бродилке. Финал же и вовсе суетлив: автор озабочен лишь тем, чтобы связать сюжетные хвостики.
А ведь из этих хай-концептов можно было такой художественный мир построить! Но автор не захотела работать архитектором, решила стать Дедом Морозом – вытрясла из мешка все идеи сразу: разбирайте, кому что нравится. Спасибо за новогодний подарок. Но в следующий раз подарите нам, пожалуйста, викторианский замок или храм Гауди, Татьяна, Вы сможете!
Мы решили назвать наш проект «Бахрома», взяв на себя таким образом смелость буквально перевести важнейшее для современной англоамериканской культурной жизни словечко fringe. Именно так называются спектакли, музыкальные альбомы, книги, не ставшие мейнстримом, но создающие питательную среду для него. Чем гуще и качественнее эта бахрома – тем добротнее основная ткань. Каждый месяц, несмотря на все трудности, на русском языке выходят десятки новых художественных произведений. А если прибавить к ним те, что публикуются в толстых литературных журналах (не говоря уж о литературном самиздате), то счет пойдет на сотни. Между тем в «зону особого внимания» пиарщиков и маркетологов, отвечающих за раскрутку и продвижение, попадают лишь единицы – за что их трудно упрекать, ибо количество рук их не безгранично, в отличие от количества выпускаемых книг. Раньше эти «ножницы» вполне эффективно компенсировало «сарафанное радио», но с тех пор, как оно переехало в телеграм и подобные платформы, настройка его заметно сбилась. Мы попросили Анну Жучкову делать обзоры новых русских книг, не попадающих обычно в поле внимания обозревателей. К величайшему их сожалению, – но и они не стрекозы с фасеточным зрением. Хотим особо подчеркнуть: это не история про жемчужные зерна в известной куче. Это скорее другая известная история – про то, насколько мы ленивы и нелюбопытны.
