Текст предоставлен в рамках информационного партнерства «Российской газеты» с издательским домом "Биробиджан" (Биробиджан). Автор предисловия: Виктор Антонов
На колядки нас собралось четверо. Накануне Рождества встретились с мальчишками в нашем доме, чтобы обговорить «план действий». А ещё повторить тексты приветствий и подготовить одёжку колядовщиков. Ведь явиться в гости к соседям следовало ряжеными. Об обычае я узнал от бабушки, от неё же – песенки-колядки.
Старшим у нас был Тимоха – он уже ходил в четвёртый глас, был выше всех нас в компании, а ещё он был пионером. Неожиданно, нарядиться наш друг решил… девушкой. Выпросил у сестры юбку, плюшевый жакет, цветной платок на голову. Когда нарядился, моя бабушка похвалила с улыбкой:
- Ты прям как невеста! От парней отбоя не будет.
Мы было посмеялись, а бабушка вдруг строгим голосом совет Тимохе дала:
- Только галстук красный спрячь – пионеры ведь в бога не верят. А тут – Рождество…
За Тимохой вторым по росту шёл Егор. Его наряд колядовщика делался просто: свою повседневную телогрейку Егорка временно сменил на овчинный кожух, который выпросил у деда, работавшего сторожем магазина. Сетовал, что может, мол, замёрзнуть в зимний вечер, а ходить долго. Дед и уступил кожух внуку. Егор же быстро вывернул одёжку наизнанку, мехом наружу. Получилось то, что надо – чудо-юдо мохнатое!
Я же тогда в школу только собирался в наступившем году. Зато оказался в нашей группе знатоком фольклора, поскольку выучил от бабушки три колядки да ещё одну придумал сам!
Четвёртым колядовщиком был Никита. Он появился в нашем Облучье недавно, в последний год войны. Весной его привёл к бабке Силантьихе милиционер. Объяснил, что родители мальчика погибли в оккупации, а мальчик внуком нашей землячки. Вот и стал ей на старости помощником.
Среди четверых ребят, собравшихся распевать песни по соседским дворам, Никита был самым заметным, поскольку был… практически немым. Он очень сильно заикался, можно сказать, не мог говорить. Бабушка пояснила, что это всё от испуга: мальчонка видел, как занявшие деревню немцы убили его родителей и младшую сестрёнку. С тех пор почти онемел. Но он был нашим товарищем, жил рядом, многие с ним вместе ходили в школу, и мы, конечно, взяли его с собой…
Перед выходом на колядование мы слушали последние наставления моей бабушки:
- Идти надо в сумерках. Сегодня Сочельник, люди садятся ужинать после восхода солнца. К тому времени наготовят всего, разных сластей. Вот вы по времени и подойдёте. Споёте, пославите хозяев – будет и вам угощение. Только ведите себя прилично, не балуйте. Не богохульничайте, – прозвучал последний совет.
На колядование это мы шли не от безделья, не из баловства, а… от нужды. Полтора года назад окончилась страшная война, сменившаяся в 1946-м не менее страшным голодом для многих. Страна с трудом поднималась на ноги после всех бедствий, в ходу ещё были хлебные карточки, не хватало продовольствия, одежды, обуви. Для нас лакомством были кусочки сушёной сладковатой тыквы, чай, заверенный морковью и, конечно, дары леса. Последнее всех крепко выручало. Мы же, признаться, рассчитывали, что чем-нибудь вкусненьким угостят нас соседи из посёлка имени Кагановича – был такой на окраине Облучья, ещё не ставшего городом.
Первым навестили мы Кузьму Дрантусова, который жил с семьёй на краю улицы под самой сопкой. Мы его звали «дядя Кузя», но было «дяде» всего 25 лет. Однако он успел повоевать с фашистами и вернуться домой без ноги. Весной и осенью мы помогали Дрантусовым на огороде: вскопали грядки под картофель, обихаживали всходы, затем убирали урожай. Сам Кузьма с женой Любой за пять лет обзавёлся тремя детьми, да всё девочками, к большому неудовольствию отца.
Когда мы, робко постучавшись, вошли в дверь, хозяин лежал на кровати у стенки, накрывшись солдатской шинелью. Жена же его, держа на одной руке младенца, хлопотала у плиты. В избе вкусно пахло печёным. Дядя Кузя повернулся ко входу, узнал нас, улыбнулся:
- А, тимуровцы пожаловали! А я вас ожидал. Люба, подай-ка мне ногу.
Жена взяла стоявшую у печи деревяшку, подала мужу. Он ловко пристегнул протез кожаными ремешками, подковылял к нам, крепко поджал каждому руку.
- А что это за дивчина у вас? Что-то не припомню, – произнёс он.
Узнав Тимоху, расхохотался.
Тут я выступил вперёд и громко начал без всякого вступления:
- Коляда, Коляда!
- А бывает Коляда
- Накануне Рождества.
- Коляда пришла –
- Рождество принесла.
Спев свой куплет, я отступил в сторону, уступив место Тимохе. Тот заголосил:
- А дай бог тому,
- Кто в этом дому!
- Ему рожь густа,
- Рожь ужимиста.
Тут вступал Егор. Его куплет, пожалуй, очень точно описывал наш нещедрый рацион, в равной мере рассчитанный как пропитание, так и на обман собственного желудка:
- Ему с колоса – осьмина,
- Из зерна ему – коврига,
- Из полузерна – пирог…
- Наделил бы вас, господа,
- И житьём, и бытьём, и богатством.
Заканчивал снова я, размахивая руками, будто бросая зерно в землю:
- Сею, вею, повеваю,
- С Рождеством вас поздравляю!
- Мы пришли до вашей хаты,
- Чтобы были вы богаты!
Тут мы дружно все кланялись со словами: «С Рождеством Христовым!»
Хозяин, сидевший уже за столом, похлопал в ладоши и нас пригласил:
- Давайте, подгребайтесь, детвора!
А тётя Люба поставила в центр тарелку с пирожками.
- Угощайтесь, – радушно предложил дядя Кузя. – Нам накануне Нового года выдали немного муки и масла, как фронтовикам. А картофель вы мне сами накопали. Вот и получайте пироги с картошкой.
Мы скромно съели по одному пирожку, запили горячим морковным чаем и тепло попрощались с хозяевами, которые сунули нам в торбу ещё по пирожку.
Часа за два мы обошли с колядками около шести домов. Хозяева встречали нас приветливо, делились скромным угощением. Торба, висевшая на плече у Тимохи, заметно потяжелела.
Поход наш заканчивался, хотелось уже домой, но оставался ещё один дом, в котором до этого мы не бывали. Жил там переселенец с Украины с женой, Грицко Савенко. Приехал он в Облучье перед войной, купил домик. На фронт его не взяли из-за хромоты. И неплохо жил он на «хлебной» должности – устроился заведующим складом в отдел рабочего снабженья. В посёлке не очень его любили. Мы уж хотели обойти стороной Савенковский домик, да уж очень приветливо-ярко светились его окна.
Когда вошли, услышали грубый мужицкий голос:
- Кто там ещё шляется? Притворяй двери скорее – не лето на дворе.
Хозяин сидел за богато уставленным яствами столом. Одна пустая бутылка из-под «Перцовки» валялась на боку, вторая была наполовину пуста. Видно разговляться здесь начали ещё с обеда.
Вот Грицко оглядел нас, заулыбался, протянул.
- А-а, ряженые пожаловали. Ну покажите, что умеете.
Мы, после неприветливой встречи, без особого усердия прочитали колядки и поздравления хозяевам. Хозяин в это время не переставал жевать и масляно улыбаться. Его лицо было похоже на лягушачье или жабье: такие же выпуклые глаза, отвислые щёки, широкий рот с мясистыми губами.
- А что вы ещё можете? – спросил он ухмыляясь. – Ну-ка, повеселите меня. По-петушиному кричать умеете?
Когда мы прокукарекали, он не перестал паясничать. И зазвучали в доме и мяуканье кошки, и собачий лай, и коровье мычание, и карканье вороны, и голоса других животных.
Пока хозяин наливал очередную порцию спиртного, мы передохнули, и, видя его отношение, решили уйти, не ожидая угощения.
На столе хозяина наше внимание привлекала необычная жестяная банка, примерно литрового объёма. На банке была нарисована жёлтая, вроде кедровой, шишка. Осушив стакан, Грицко крякнул, вилкой вытянул из банки жёлтый кусочек, похожий на ломтик тыквы, положил в рот, разжевал, умильно улыбнулся:
- Ух, какая сласть! Пробовали такое? Ананас называется.
Мы отрицательно покачали головами. О таком фрукте мы впервые слышали.
- Хотите попробовать? – продолжил искушать нас хозяин сытого дома. – Тогда спляшите. Развейте мою тоску. Есть среди вас плясуны?
Тут вдруг вышел вперёд наш «немой» Никита, быстро снял валенки, топнул босыми пятками по дощатому полу.
- Ну-ка поглядим, – поднялся со своего места хозяин.
Подойдя к стоящему на комоде патефону, он покрутил его заводную ручку, опустил на пластинку изогнутую металлическую трубку звукоснимателя. После короткого шипения на всю избу раздались звуки балалаечного оркестра и знакомые звуки «Яблочка».
Никита чуть помедлил, потом раскинул руки, тряхнул головой и вдруг пустился в такой разудалый пляс, какого мы от нашего молчуна не ожидали! Ах, какой он мастак оказался в этом деле! Такие коленца выделывал! Даже тосковавший над стаканом Грицко перестал жевать и прихлопывал в ладоши в такт мелодии. Босые пятки били дробь, ладони ходили с прихлопываниями по телу, танцор пускался в присядку, всё ускоряя темп, стремясь поспеть за механической музыкой. Всё, что не мог высказать раньше словами, сейчас мальчишка высказывал всем телом, всем телом своим пел!
Музыка кончилась. Никита, тяжело дыша, обувал свои валенки, а Грицко пополнил нашу торбу снедью со своего стола. А танцору вручил наполовину опустошённую банку с жёлтой шишкой-ананасом.
Это невиданное доселе лакомство мы домой не донесли. Выйдя на улицу, руками по очереди лазили в банку, вылавливая там сладкие, нежные кусочки. Куда там тыкве!
Досталось каждому по две дольки, а Никите мы по общему молчаливому согласию уделили вдвое больше. Затем выпили по равному числу глотков сладкой жидкости из жестянки, не зная, что это называется сироп. Пустая же банка с картинкой при дележе трофеев досталась мне, и ещё долго служила нашей семье тарой под соль.
И сейчас при виде уже привычных всем ананасов, мне частенько вспоминаются то послевоенное Рождество и наши незамысловатые колядки, тексты которых помню до сих пор.
Нет, не забыть слова тех песен-щедривок, точно отражающих полуголодный быт нас – детей войны:
- Ему с колоса – осьмина,
- Из зерна ему – коврига,
- Из полузерна – пирог…
Илья Липин
