Текст: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»
Ему довелось жить в эпоху небывалого расцвета русской прозы, когда выходили новые романы, повести, рассказы Льва Толстого, Фёдора Достоевского, Ивана Тургенева, Ивана Гончарова, Михаила Салтыкова-Щедрина… То, что Лескову удалось сказать свое слово в литературе, мало для кого было очевидным. Наконец, в ХХ веке его признали. У него учились. Он стал не просто классиком, а влиятельной литературной силой. Но и сегодня – так сложилось – Лескова либо любят крепко и безоглядно, либо пролистывают, почти не прочитав, хотя заочно «уважают». Такая судьба.
ЛЕВША, 1881
А начал бы я всё-таки с «Левши».
Между прочим, именно Нагибин о Лескове писал глубоко, с личной нотой. Во многом он отождествлял себя с ним. И уж точно эту книгу читали почти все.
«Сказ о тульском косом Левше и о стальной блохе», а по сути – притча о русском умельце едва не зачислили в ведомство детской литературы. Мультфильм Иванова-Вано, снятый по этой повести, действительно незабываем. Но и он, на мой взгляд, предназначен не для детской аудитории. По крайней мере, не только для нее. Среди многочисленных экспериментов Лескова со сказовой интонацией и речью трагикомический «Левша» наиболее гармоничен. В этой притче нет ни ура-патриотизма, ни, простите на слове, атас-капитулянтства. Правда сюжета сплетена с правдой умышленно простодушного рассказа. Первый, второй, третий план…
Несмотря на очаровательные лукавства жанра, Левша – не фольклорный герой, не Петрушка, не Иван Дурак. Лесков не случайно включил эту повесть в цикл «Праведники». Левша находчив, молчалив, он, по Некрасову, «до смерти работает, до полусмерти пьет», но никогда не забывает о государственном деле! В смертельной лихорадке он повторяет: «Скажите государю, что у англичан ружья кирпичом не чистят: пусть бы и у нас не чистили, а то, храни Бог войны, они стрелять не годятся». Как еще по-народному объяснить неудачу России в Крымской войне? Лучше и не разъяснишь. И горше не разъяснишь.
Никто поначалу не считал эту вещицу литературным шедевром. Лесков опубликовал ее в газете, со скромным предисловием, что записал эту легенду со слов старого сестрорецкого оружейника, «тульского выходца». Но, думаю, и сегодня читать «Левшу» можно (я-то убежден, что и нужно) и с улыбкой, и со слезами. Сам этот сказ стал литературным чудом мельчайшей отделки – с секретами. В этом чудо «Левши».
НЕКУДА (1864), НА НОЖАХ (1870)
Без этих скандальных книг никак не обойтись. Написал их (особенно «Некуда») почти начинающий автор. Роман этот считается антинигилистическим. Действительно, «новые люди» показаны там неприглядно, с ехидцей. Само название книги определяло тупик, в который затаскивали русское общество отчаянные нигилисты со своими коммунами. Лескова-Стебницкого полюбили консерваторы, в то время яростно боровшиеся за умы с «прогрессистами».
Лесков писал: «Роман этот писан весь наскоро и печатался прямо с клочков, нередко писанных карандашом, в типографии. Успех его был очень большой. Первое издание разошлось в три месяца». Но в «прогрессивных кругах» прошёл слух, что «господин Стебницкий написал роман по заказу III отделения». Многие обиделись за писателя Василия Слепцова, карикатуру на которого, как считалось, набросал Стебницкий. Что ж, писательской злости Лескову всегда хватало. Cтебницкого ненавидели. Но равнодушных к нему было немного. «Прогрессивные круги» в те годы не столь окрепли, чтобы перечеркнуть эту книгу. Читатели ее приняли, переизданий хватало. Это была почти массовая литература своего времени. Уйти от приемов бульварного романа он, возможно, и не пытался. И Достоевский сбивался на нечто схожее, например, в финале «Подростка». Два консерватора не ладили, хотя скрывали это. Особенно не приглянулся Фёдору Михайловичу второй антинигилистический роман Лескова – «На ножах», написанный не просто по заказу, но и под обременительным для писателя редакторским наблюдением Михаила Каткова. «Много вранья, много черт знает чего, точно на луне происходит», - так оценивал роман «На ножах» автор «Бесов», считавший, что Лесков недооценивает то зло, которое могут нанести России революционеры. У Лескова они – просто пустышки, сплошь продажные, лишенные искреннего фанатизма. Таких одолеть – как насекомое раздавить. Получилась злая карикатура, не более. Лесков и сам понимал, что роман получился несколько прямолинейный.
И, что касается борьбы с «новыми людьми», с их скороспелыми мечтами о реформах, иронический святочный рассказ с «секретом» «Путешествие с нигилистом» (1882), на мой взгляд, тоньше. Хотя и был это простой газетный рассказ.
CОБОРЯНЕ, 1866–1872 г.
Разгадать эту книгу невозможно. Классический роман – все-таки не его жанр. Слишком едок лесковский язык. Слишком тянет «Стебницкого» – как Гоголя – к отступлениям от основной линии повествования.
Невозможно понять, когда он восхищается, а когда… чуть-чуть глумится. От «чуть-чуть», как известно, зависит многое. То у него издёвка, то умиление. И то и другое – чистой воды. Он куражится над всеми своими героями. Хотя Савелия Туберозова, скорее всего, все-таки любит. У него даже хитрости простодушны – а Лесков так боялся находить в людях (и в своих героях) коварство. Но этих простодушных хитростей в «Соборянах» так много, что лесковское лукавство явно побеждает патетику. А Россию он знал – и вовсе не только столицы и богатые усадьбы. Работал в десятках городов, много путешествовал, еще не будучи ни известным журналистом, ни сравнительно состоятельным человеком.
Роман насыщен и даже перенасыщен «правдой жизни», хотя Лесков и преподносит ее не без гротеска.
ЛЕДИ МАКБЕТ МЦЕНСКОГО УЕЗДА (в первой публикации – «ЛЕДИ МАКБЕТ НАШЕГО УЕЗДА» (1864)
Эта вещица, сложившаяся почти одновременно с антинигилистическими начинаниями Лескова, в ХХ веке снискала необыкновенную популярность. Тут и опера Дмитрия Шостаковича, и знаменитая театральная постановка, и экранизации… Авторское определение жанра – очерк. Лесков стремился к документальности криминального репортажа. Но получилась все-таки повесть. И появилась она в журнале братьев Достоевских «Эпоха» в 1864 году.
К Шекспиру в антураже родных осин писатели того времени обращались не раз. Достаточно вспомнить Тургенева с «Гамлетом Щигровского уезда» и «Степным королем Лиром». Лесков, пожалуй, свободнее от литературных ассоциаций. Он не связывает себя шекспировской фабулой.
Вещица, конечно, страшная. Страсть купчихи Катерины Измайловой к приказчику оборачивается цепочкой убийств. А когда их отправляют на каторгу, он смеется над ее любовью и изменяет Катерине с другой узницей. Она гибнет в волжских водах, убив и свою соперницу. Время было политизированное, разгар Великих реформ. В литературе напряженно искали и непременно находили идеологию. Лесковскую леди Макбет сравнивали с тезкой – Катериной из «Грозы». Вроде как обеих погубила «пошлая среда», обе хотели вырваться из заскорузлой купеческой рутины. Таковы стереотипы восприятия того времени. Все знали добролюбовское определение Катерины Островского: «Луч света в темном царстве».
О Катерине Измайловой говорили иначе, но в связи с этим клише: «она не луч солнца, падающий в темноту, а молния, порождённая самим мраком и лишь ярче подчёркивающая непроглядную темень купеческого быта». Всё это было не столь важно для Лескова.
Это есть и в опере Шостаковича, хотя, пожалуй, интерпретаторы несколько возвысили Катерину Измайлову. А вещица у Лескова получилась неповторимая. Гораздо сильнее его первых романов!
ОЧАРОВАННЫЙ СТРАННИК, 1873
В отличие от Гоголя, он все-таки написал «третий том «Мёртвых душ» – про почти образцовых людей. Его очерки о замечательных людях – несколько идиллические – постепенно превратились в специфический лесковский жанр. Что-то он почерпнул из житий святых, что-то из пасхальных и рождественских историй. Таковы лесковские «Праведники». И праведники без кавычек.
«Мы плыли по Ладожскому озеру от острова Коневца к Валааму и на пути зашли по корабельной надобности в пристань к Кореле». Да, некоторые книги хочется цитировать с самого начала, как музыкальную фразу.
Лесков опасался самоповторений. После «Катерины Измайловой» (и не только) немудрено обращение к людям светлым. Ведь Лесков был еще и богоискателем. Да, ему принадлежит несколько циничный афоризм «В России легче найти святого, чем честного человека». Но в этом тоже кредо Лескова – мыслить «с подковыркой». В этом он, пожалуй, предзнаменовал Василия Розанова. И все-таки Лесков искал праведников.
И «Очарованный странник» почти лишен привычной лесковской язвительности. Найти светлого героя, да еще при лесковском характере, неимоверно трудно. Попыток он сделал много, пытаясь воспроизвести по-своему каноны житийной литературы. Но житейские мытарства Ивана Северьяновича Флягина в этой россыпи останутся непревзойденными.
И не только из-за всегдашнего лесковского изящества в воспроизведении речи рассказчиков. Лесков в этой повести как будто кается, столько чистоты в этой повести. Как в ладожской воде. Он снова не приукрашивает мир, в повести хватает трагического. Флягин проходит через мытарства, через соблазны. В это нужно погрузиться, нырнуть. Кстати, и опера Родиона Шедрина по этой повести заслуживает внимания. Хотя многим из нас иногда кажется, что Шостакович и Прокофьев «закрыли тему».
Лесков как будто сосредоточенно постился, сочиняя эту повесть. Но не переменился после нее! Остался и спорщиком, и язвой. И снова создавал шаржи, снова готов был порвать и с прогрессивными, и с консервативными коллегами. Такова повесть «Заячий ремиз» - книга ерническая, посвященная безумию и написанная лихо, в игровом ключе, со столь любимыми Лесковым неожиданными аттракционами для читателей. В наше время эту повесть рекомендуют школьникам. Думаю, им непросто разбираться в горькой лесковской иронии, в его ребусах. Но – рекомендуют, значит, всё продумано. Наша жизнь и впрямь напоминает желтый дом.
…Что же дальше – понадобится ли Лесков через 20, через 50 лет? Если говорить о писательской кухне, его «ехидные» интонации, его жанровые поиски, открывшие классической литературе некоторые таинственные фольклорные направления. В этом смысле он оказался родоначальником целой линии в нашей словесности. И она не прервалась.
