Кардиограмма времени

Текст: Виктория Пешкова

Олег Ефремов: Человек-театр. Роман-диалог / Елена Черникова. – М.: Молодая гвардия, 2020. – 491 с.

Олег Ефремов ушел из жизни в 2000-м. Два десятилетия – достаточный срок, чтобы из-под осыпавшейся штукатурки бульварного любопытства – кого любил, с кем пил, кого и как делил – начал проступать живой образ, цельный во всей своей противоречивости. Берясь за книгу о Ефремове, Елена Черникова написала книгу о любви, которую, по ее же собственному признанию, можно было свести всего к одной фразе: «Как Сирано, жертвующий себя чужой любви, Ефремов прожил жизнь, жертвуя себя театру. Собственно, на этом все. Книгу можно закрывать».

Но закрывать не хочется. Ни автору, ни, похоже, читателю. Потому что перед нами не классическая «жэзээловская» биография с неотменяемо-хронологическими родился-учился-женился. Черникова убеждена – написать биографию актера в принципе невозможно, поскольку в нем, как в матрешке, «несчетная толпа народу». Другое дело втянуть его в разговор и написать… роман. Роман-диалог, как позиционирует свою книгу писательница. Год, проведенный в музее МХАТ, где хранится практически весь архив Олега Николаевича – от юношеских дневников, стихов и прозы до анкет, заполнявшихся на выезд за рубеж, и от личных писем до стенограмм репетиций, – позволил сделать этот диалог документальным настолько, насколько это вообще возможно для такого жанра, как роман.

Кому он, этот необычный роман, будет интересен? Черникова весьма категорична: «Неуютно будет глянцевым зевакам и юзерам бокалов и красоток: водка, молодка, селедка и балалайка расположены по другому адресу. Тоска схватит за горло театральных ведов. Тут для узких специалистов – ничего. Здесь мой Ефремов, а я писатель». А вот к молодому поколению автор более чем благосклонен: разъясняет непонятные термины, причем не только театроведческие, набрасывает беглые эскизы советской жизни, пытается объяснить, как жили люди – что думали, о чем мечтали, чего боялись. Одним словом, восстанавливает распавшуюся связь времен в меру сил и возможностей.

Легенд будет развеяно немало. В том числе и тех, которые он сам создавал вокруг себя. Одна из самых невинных – о том, как зародилась в мальчике Олеге мечта о театре. Нет, не с легендарных мхатовских «Трех сестер» в постановке Немировича-Данченко с Клавдией Еланской, Ангелиной Степановой и Аллой Тарасовой, а со студии в Доме пионеров, где занятия вела княжна Александра Георгиевна Кудашева. В советское время признаться в этом было совершенно немыслимо. Равно как и открыть истинную причину того, что краснодипломника Школы-студии МХАТ не взяли в труппу alma mater. Официальная версия – такой типаж в театре уже был. На самом же деле Олег, всегда отличавшийся резким характером, на одном из выпускных экзаменов отчеканил в лицо комиссии, что ему нравится Хемингуэй.

Больше всего слухов до сих пор клубится вокруг того, почему Ефремов покинул свое детище, практически «ушел из семьи», которую сам же и создал, из театра, пребывавшего на вершине славы и зрительской любви. И ради чего? Ради «мавзолея», билеты в который продавали «в нагрузку к чему-то популярному и ходовому». Нет! Не то! Не то!! Первая трещина в фундаменте, казавшемся его творцу монолитом, образовалась намного раньше. «Современник» уже гремел на всю страну, когда Олег Ефремов написал трагедию, судя по его дневниковым записям, вполне в современниковском духе. Начал репетировать с узким кругом самых близких по духу артистов. А дело не заладилось. Слишком радостны и успешны были его талантливые коллеги, чтобы сыграть то, что им предлагал Ефремов.

Пьесу он уничтожил. О чем она была, нам уже не узнать. Большинство современниковцев даже не подозревало о том, что она когда-либо существовала. А их худрук, похоже, впервые задумался о том, возможен ли в реальности тот ансамблевый театр полного слияния душ и жизней, о котором он мечтал. Запись в дневнике от 6 февраля 1962 года: «Крепнет сознание, что театр такой, какой задумывался, немыслим. <…> Одни самодовольны в своей заштампованности, другие уже пребывают в такой стадии ощущения своей незаменимости и т.д., что отдача себя делу уже отсутствует. А мне надоело. Я не верю им. Я уже начинаю не верить себе. Посмотрим». До ухода во МХАТ оставалось еще целых восемь лет.

Олег Ефремов, неисправимый – кто бы мог подумать! – романтик, рискнул начать все с начала, поставив перед собой ту же цель, к которой он шел, создавая студию при Художественном театре, которой суждено было стать «Современником». Он собирался «ломать стену между МХАТ и жизнью».

«Пришел. Увидел. Разделил». Горькая шутка конца 80-х, циркулировавшая в театральных кругах по поводу раскола в главном театре страны. Многие до сих пор винят Ефремова чуть ли не в гибели МХАТа, тогда как он сделал все возможное, чтобы его спасти, ведь Минкульт предлагал просто сократить разросшуюся до невероятных размеров труппу, отправив на все четыре стороны тех, кто, получая зарплату, годами не выходил на сцену. И ведь, что примечательно, житье в теплом болоте этих носителей «мертвых душ» вполне устраивало.

В книге приведен полный текст выступления Олега Николаевича на том судьбоносном сборе труппы 24 марта 1987 года. Он не собирался делить людей на «чистых» и «нечистых», для него речь шла о том, «что делать с искусством Художественного театра». Тогда еще никто и предположить не мог, что разделением театра трагедия слома эпох исчерпана не будет. А капитан будет стоять на мостике своего корабля до последнего вздоха, хотя дышать в этом мире ему становилось все труднее. «О.Н., – пишет Черникова, – к 1992 году понял <…> из принципиальных индивидуалистов, каковыми должны были немедленно стать граждане России, исторически коллективистского общества, не получится ни того театра, ни той страны, о которых он грезил всю жизнь».

«Его лицо – кардиограмма времени», – сказал какой-то гость на последнем юбилее Олега Николаевича. На протяжении всей книги Елена Черникова снова и снова напоминает читателю: «Никому из посторонних никогда не понять, что такое театр изнутри и каково бремя служения…» Но попытаться все-таки стоит.