На заре ты ее не буди

Текст: Андрей Васянин

Это выставка о том, как совмещать в себе абстрактное и практическое, вспахивать землю, биться за звания – и взлетать в поэтические выси, недоступные никому. И то и другое Афанасию Фету удавалось.

Разговор на эту тему начался на прошлой неделе на главной площадке Государственного музея истории российской литературы имени Даля в Доме Остроухова в Трубниках, где открылась выставка к 200-летнему юбилею автора «На заре ты ее не буди».

…«Проезжая через Кенигсберг, Афанасий Шеншин увидел у одной корчмы еврейку Шарлотту, влюбился, купил ее у мужа и привез в свое орловское имение. Через несколько месяцев она родила сына… он стал известным поэтом». Это выбито на телеграфной ленте, здесь же наклеена на фото картинка с телегой, на которой сидит еврейка, распечатка Яндекс-карты с маршрутом, рядом лист с закрашенным краской текстом. Вроде как – с письмом матери поэта, где изложена вроде как истинная история его рождения... Часть инсталляции, собравшей в последнем зальчике мифы, сплетни и легенды о жизни Фета – единственное место на выставке, где говорится о происхождении поэта. Действительно неохотно обсуждавшего эту тему.

Кураторы вслед за своим героем отказались говорить о его анкете, сосредоточившись на смыслах его движения по жизни и, конечно, на стихах. На выставку мы входим буквально сквозь строки Фета: с черных стен небольшого первого зала на нас сквозь прорезанные трафареты проецируются «Шепот, робкое дыханье…», «На заре ты ее не буди» и другая лирика.

На месте рождения поэта сейчас детский лагерь в чистом поле (фото пейзажа есть в инсталляции) – а во втором зале выставки можно… сыграть в кубики наподобие тех, в которые Афанасий играл в детстве. Видимо, с его происхождением действительно было что-то не так: в 14 лет Шеншин-младший стал Фетом, лишился потомственного дворянства и с тех пор задался целью выслужить его. И вот на стеллажах – кубы-сюжеты жизни юноши, поступившего в университет, а потом начавшего писать стихи и служить в полку, двигаясь к своей цели. На плоскости одного куба – Тургенев, взявшийся его опекать и редактировать (не вполне удачно: Фет потом недоумевал, зачем слова «Ты руку подаешь, сказавши: до свиданья!» тот поменял на «Ты предаешься вся для страстного лобзанья»), на другой стороне – виды Санкт-Петербурга, где вышел этот сборник, на третьей – портрет Гете, которого Фет тогда переводил. Рядом с кубами – книги, иллюстрирующие «кубические» сюжеты: переводы Вергилия, Плавта, Овидия, собственные фетовские «»Вечерние огни» с посвящением его старшему товарищу Якову Полонскому, и еще тома, тома….

«По твоим стихам невозможно написать твоей биографии», - как-то написал Полонский Фету, приобретшему на приданое жены 200 десятин земли, запустившему конный завод, державшему коров, разводившему пчел, рыбу... А Толстой однажды на обороте присланного ему свеженаписанного шедевра "Ласточки" («Природы праздный соглядатай…») прочел предложение поэта «попридержать пенькУ, которая скоро в Москве вздорожает». Мы в зале, который кураторы назвали «Поэзия документа», рассматриваем составленные и подписанные рукой лирика судебные решения – в 1867 году Афанасий Фет был избран мировым судьёй по Мценскому уезду. И вот папки с делами – «О взыскании крестьянином Кондрашовым 12 рублей со священника Дмитрия Попова», «О взыскании управляющим г. Гринберг с крестьян 145 рублей за невыход 400 баб на работу»: РГБ предоставила для выставки лишь несколько дел судьи Фета из десятков хранящихся. Задуманная карьера должна была продвигаться.

Знак мирового судьи на цепи, камергерский ключ с бантом, вицмундир камергера, заслуженный Фетом, уже возвратившем себе к тому времени статус столбового дворянина и отцовскую фамилию – на выставке можно посмотреть на итоги его работы. В этом зале, с пола до потолка заполненном подробностями из жизни поэта – от портретов его знаменитых коллег от Григоровича до Погодина, до старинной фарфоровой трубки, – нет личных вещей, которых не сохранилось в принципе. Но зато тут живет одно из воплощений его лирики, Мария Лазич, в которую был влюблен молодой офицер. Они расстались, а вскоре Мария погибла из-за нелепой случайности: вспыхнуло платье. От нее не осталось изображений, но художники выставки создали образ Марии – фрагмент ткани, похожий на платье, над ним взлетела синяя косынка. Как та душа, которой, по Фету, «отрадно взлетать над землей и одной к небесам приближаться».