Симон Осиашвили: «Профессия наша вообще вымирает»

Интервью: Михаил Визель

Многие женщины, пишущие стихи, обижаются и сердятся, когда про них говорят «поэтесса», а требуют, чтобы их называли поэтами. Как вы относитесь, когда вас называют «поэт-песенник»?

Симон Осиашвили: Самое главное, что я о себе никогда не говорю, что я поэт, я себя всегда называю стихотворцем. А уж как меня называют другие – это их дело, я совершенно спокойно к этому отношусь. Главное, чтобы то, что я делаю, людям было интересно и востребовано и приносило в конце концов мне, кроме морального, ещё и какое-то материальное удовлетворение.

А как вы для себя различаете поэта и стихотворца?

Симон Осиашвили: То, что я себя называю стихотворцем - это знак моей скромности. Так что если вы будете меня называть поэтом, я возражать не стану.

А если вас буду называть поэтом-песенником?

Симон Осиашвили: Опять-таки не буду возражать, потому что это основная часть моей деятельности, скажем так.

Вы, разумеется, следите за тем, что делают ваши коллеги. У вас бывает такое, что слушаете какую-нибудь песню и думаете: «Почему это не я написал»?

Симон Осиашвили: У меня один раз в жизни такое было. С песней «Городок», которую спела Анжелика Варум, на стихи Кирилла Крастошевского. «Ах, как хочется вернуться в городок…» – это, я считаю, совершенно гениальный текст. Вот я его не написал, очень жаль.

А бывает, наоборот, что слушаете какую-нибудь свою песню, которая давно была написана, и думаете «Боже, как я мог такое написать»?

Симон Осиашвили: Нет, мне всегда приятно слушать те песни, которые были мной написаны.

Поэтому песенные тексты, которые я сочиняю, даже если я пишу их на готовую музыку – а я, наверное, больше чем половину своих известных песен написал на готовую музыку, – так вот, я их стараюсь писать таким образом, чтобы их не стыдно было дать почитать глазами. Поэтому я выпускаю сборники своих стихов и песен.

Я с ранних лет помню слова из песни другого известного поэта-песенника, Бориса Гребенщикова: «Моя работа проста: я смотрю на свет, ко мне приходит мотив, я отбираю слова». У вас это так же происходит?

Фото: предоставлено Симоном Осиашвили

Симон Осиашвили: Я обычно как сочиняю стихи для песен? Либо я пишу на готовую музыку, то есть там уже есть мелодия, либо я сижу дома с гитарой, бренчу, и что-то такое вот сочиняется как бы уже на какую-то рабочую мелодию, которую я чаще всего никому не показываю, а написанный таким образом стихотворный текст отдаю своим соавторам. Хотя много песен, которые я написал для своего личного репертуара, я сочинил уже как автор музыки тоже. Сочинение стихов для песен – это всё равно работа, да. Переделываешь, зачеркиваешь, ходишь по комнате, рвёшь на себе волосы – в общем, это труд. Кроме одной песни в моей жизни, текста, вернее, на который вообще не было затрачено никакого труда, никакого времени. Мне пришла в голову строчка: «Постарели мои старики», я ее записал, а дальше как будто под диктовку написал от начала до конца стихотворный текст, который стал песней «Дорогие мои старики». Вот это правда, никакого труда, никакого времени. Просто мне это было продиктовано.

Я не зря упомянул про Гребенщикова. Вы – погодка Гребенщикова и Макаревича, как бы из поколения наших рокеров. Кормильцев, Майк Науменко, Мамонов… Вы себя как-то с ними соотносите или это совершенно другая область?

Симон Осиашвили: Нет, это все-таки другой жанр. Вот Макаревич – мне нравится то, что он пишет. Кормильцев меньше, хотя тоже это было интересно. Он покойный уже, да? Несколько лет, как его не стало.

Много лет, уже больше десяти.

Симон Осиашвили: Так вот – не соотношу. Потому что я все-таки отношусь к жанру, давайте скажем, я не стесняюсь этого – поп-музыки, то есть музыки более широкого потребления, и я ничего в этом плохого не вижу. В конце концов, это моя работа, и она мне нравится. Вообще в моей жизни есть такие замечательные моменты, когда я сижу, что-то сочиняю, или на музыку готовую, или с гитарой, и мне самому начинает нравиться то, что я делаю. Это самые счастливые моменты моей жизни, потому что в это время я не думаю ни о чём. Ни об успехе, который будет или не будет, ни о деньгах, которые мне это принесёт или не принесёт. Мне просто нравится то, что сейчас, вот только что я выплеснул, это такой кайф, ни с чем не сравнимое ощущение счастья, за которые я небесам благодарен, что такие мгновения в моей жизни бывают. И если этого долго не случается, то у меня происходит просто… Наверное, у наркоманов это называется ломкой, я не знаю, что-то такое, мне этого не хватает.

Понимаю вас. Но опять-таки, как провести границу? Ведь упомянутые мною рок-герои собирают стадионы, их песни поет народ. Достаточно сказать: «Я хочу быть с тобой», и все понимают, что речь идет о песне на стихи Кормильцева. Как разнести поп и рок?

Симон Осиашвили: Честно, я никогда об этом не задумывался, хотя я понимаю, что это разные всё-таки грани. Хотя и то и другое – песенная поэзия, да. Ну, я не знаю… Я не готов ответить на этот вопрос, я просто никогда об этом не задумывался. Я вообще о многих вещах в своей жизни не задумываюсь, у меня ещё иногда спрашивают: «А вот как вам эта пришла в голову строчка, как вот та?» – я говорю, что никогда этого стараюсь не анализировать, и вспоминаю всегда притчу о бородатом старике.

…Которого спросили, кладет он бороду над одеялом, под одеялом...

Симон Осиашвили: Да-да. Потому что если об этом задумываться, я думаю, что просто утрачу способность что-то сочинять, а этого не хотелось бы.

Тогда позвольте более конкретный вопрос. Бывали в вашей работе случаи, когда на один и тот же текст накладывали музыку разные композиторы?

Фото: Роман Данилин

Симон Осиашвили: Я стараюсь, чтобы этого не происходило, потому что я считаю это некой непорядочностью. Если я соединяюсь с каким-то соавтором по музыке и у нас получается общая работа, мы пытаемся, чтобы она пришла к людям. Есть некоторые мои коллеги, которые не то чтобы устраивают творческий конкурс… В общем, раздают разным своим соавторам одновременно один и тот же текст. Я не считаю это порядочным.

Есть же классические случаи, когда разные романсы писали на одни и те же тексты.

Симон Осиашвили: Это другая история. Были опубликованы стихотворные тексты, и разные композиторы заинтересовались и написали. А тут, поскольку это только внутреннее наше дело, я всегда работаю с каким-то автором до конца, и если по прошествии какого-то долгого времени мы понимаем, что это произведение никому не интересно, уже тогда мы разъединяем стихи и музыку. У меня бывали истории, наоборот, когда я писал на готовую музыку какого-то своего соавтора, а потом оказывалось, что он эту же музыку давал другому моему коллеге, и тот тоже писал. Я считаю, это неэтично.

Я пытаюсь подвести вас к вопросу о разнице между песней и романсом. Чем классический романс – Чайковского, Глинки – отличается от современного песенного творчества?

Симон Осиашвили: Романсы чаще всего написаны в размере ¾, напевать вот так вот. Опять-таки: я никогда об этом не задумывался. Я точно знаю, что я романсов не пишу, хотя некоторые мои песни, например, «Не сыпь мне соль на рану», считают жестоким романсом.

Жестокий романс в чистом виде!

Симон Осиашвили: Скажу честно, когда я этот текст написал, я считал, что это будет куда более жесткая песня, почти рòковая. Нo Добрынин ее решил в другом ключе, и оказалось, что, в принципе, он прав.

Да, сейчас, по прошествии времени, это невозможно отрицать. А бывают случаи, когда одни и те же песни становятся известны с голосов разных исполнителей?

Симон Осиашвили: Да, конечно, бывают. У меня была такая история: я написал текст «Все мы бабы стервы». Показал его Надежде Бабкиной, она уцепилась за него: «Ой, так интересно, так остро! Попробую!» Через какое-то время она мне звонит: «Ты знаешь, – говорит, – мы сделали песню, я стала выходить к зрителям и что-то вижу, что как-то они не понимают, что это такое, почему я это пою. В общем, забирай его назад». Я тогда отдал текст Игорю Крутому, он уже написал музыку, которая стала известной песней потом, впоследствии, в исполнении Аллегровой.

Так что исполнение важно. Я вообще исполнителя считаю одним из «родителей» песни, как и автор стихов, и автор музыки. Потому что с исполнением песня может воспарить, а можно её приземлить и угробить. Это очень важно: угадать правильного исполнителя. У меня есть несколько таких моментов в жизни, когда я правильно угадал исполнителя. Вернее, не «правильно угадал», а писал, ориентируясь уже на этого исполнителя.

Вот, в частности, когда я писал на готовую музыку текст песни «Мамины глаза», я уже понимал, что это будет петь Тамара Гвердцители. Потому что когда срастается образ, который несёт артист, с тем материалом, который он преподносит людям, и если этот материал хороший изначально, и вот это вот сращение происходит – то есть большая надежда на успех. То же самое было с Алексеем Глызиным, когда он ушёл из «Веселых ребят», ему нужен был репертуар. Я понимал, что он должен петь не то, что в «Веселых ребятах», у него все данные совершенно другого лирического героя. Ему были написаны такие песни, как «Зимний сад» и «Ты не ангел» – совпавшие с ним, с его имиджем, и это принесло успех.

Или, скажем, когда Сосо Павлиашвили показал мне музыку в присутствии Ирины Понаровской, которую он хотел, чтобы она спела. И я потом на эту музыку написал текст и показал Ире, она смотрит на меня: «Слушай, откуда ты знаешь, что испытывают влюблённые женщины? Ты вроде нормальный мужчина». Я говорю: «Я действительно нормальный мужчина, я не знаю, что испытывает влюбленная женщина. Но просто я видел, как ты смотрела на Сосо, когда он играл эту музыку, и запомнил это. И потом, работая с этой мелодией, я думал о тебе, вспоминал тебя в этой ситуации, и написал текст “Ты мой Бог”». Вот.

Мы упомянули Гребенщикова с Кормильцевым, а с кем вы себя соотносите из своих коллег-поэтов? За кем следите?

Фото: Роман Данилин

Симон Осиашвили: Я скажу вот что. Я считаю, что профессия наша вообще вымирает. Потому что вот есть я, ещё несколько моих коллег, может быть, чуть помладше. А дальше уже никого нет и не надо, судя по всему. Мне жаль, что не надо, потому что дальше сочиняют песни… мне даже иногда бывает сложно назвать это песней. Ну то, что теперь вот, буквально в последние несколько лет выплеснулось в интернет и стало, как оказалось, очень востребованным, по крайней мере, среди какого-то поколения, я не могу это даже песней назвать. Потому что из него, из этого материала, просто ушла душевность, то самое свойство, которое в широком смысле является, по-моему, архетипическим для российского менталитета. Если этого нету, такая песня точно не останется жить долго. Она поживет какое-то время, пока она ротируется или где-то в интернете. А через несколько месяцев ее вытолкнет другая такая же поделка. А через год, два, три вообще никто не вспомнит. А ведь есть в истории нашей страны, да я даже не поскромничаю, и в моей личной истории несколько песен, которые живут уже десятилетиями, и я очень рад этому обстоятельству. Я точно знаю, что большинство песен, по-моему, 99% сегодняшнего дня, наверное, даже 100%, которые выпускает молодняк, они не переживут никакого времени.

Так всегда бывает.

Симон Осиашвили: Не всегда так бывает. Мы ж писали в своё время песни. Я понимаю, что было написано огромное количество песен, какое-то небольшое количество из них пережило время, но я не вижу сегодня выпускаемых песен, которые переживут время.

В свое время так же говорили про первые опусы «Машины времени»: бездуховность, дурновкусие…

Симон Осиашвили: Нет, нет, я так не считал.

Это мы сейчас понимаем…

Симон Осиашвили: Я тогда тоже так считал, мне это тогда нравилось, я был ровесник этих песен, это было моё, и там всё-таки была поэзия, там была мысль, а не только эпатаж.

Ну, в общем, это извечная история: когда приходит что-то новое, это сложно воспринимать. Так было, наверно, со времен Орфея.

Симон Осиашвили: Всегда так было, я согласен.

А кстати, ведь про вас можно сказать, что вы дальний потомок Орфея – он же тоже был автором песен. Вы себя чувствуете сопричастным этой стихии?

Симон Осиашвили: Чувствую не только в том смысле, что я автор песен. Но и исполнитель своих песен, как и Орфей был исполнителем своих песен. Я стал исполнителем в середине девяностых. Однажды я сочинил песню под гитару, а потом отдал текст Добрынину, он написал свою музыку и сам исполнил. Но меня совершенно не удовлетворяло то, что у него получилось. Я мучился и показывал всем песню в том виде, в каком у меня это было, а потом решился на своём творческом вечере в концертном зале «Россия» представить ее публике в том виде, как я хотел бы, чтобы она звучала – и увидел, что людям это интересно. Тогда я и решил, что какие-то свои песни буду писать специально для себя. Ну и исполнять какие-то уже состоявшиеся свои хиты. И очень интересно изменилась моя жизнь. Если раньше я был домашний затворник, то теперь я стал куда более публичен, я стал ездить с выступлениями, я много чего увидел, много с кем познакомился. Я очень рад, что в моей жизни такое окошко открылось. Вообще в моей жизни было несколько таких моментов, когда она могла пойти по другим развилкам. Я не знаю, вы читали, я об этом где-то уже рассказывал в интервью. О том, что изначально я ведь программист.

Я в Википедии читал.

Симон Осиашвили: Да, я окончил Политехнический институт, никаких стихов я писал, пока однажды не прочитал конкретное стихотворение в повести «Служенье муз не терпит суеты», которую написал Вениамин Смехов, и там были стихи, которые через несколько лет стали знаменитой песней, а тогда они были впервые опубликованы, я даже не знал, кто автор, уже потом узнал, что это Александр Величанский: «Под музыку Вивальди».

Карикатура на Вивальди пера Пьеро Леоне Гецци, 1723 Фото: Wikipedia

А мою жизнь тогда эти стихи просто перевернули, потому что они сами по себе очень красивые, и потом там ситуация возвращения к предыдущей любви, и в моей жизни такие же обстоятельства были. А мне 24 года уже, и я вдруг начал писать стихи, к чему я отнёсся сначала очень несерьёзно, ну вроде у меня уже профессия, жизнь какая-то есть, а тут...

А через несколько месяцев я понял, что без этого жить не могу, и я сложил свои стихи в конверт и отправил их в Литературный институт, хотя мне было очень страшно опять становиться студентом, мне уже к тому времени 25 было. Менять какую-то налаженную, состоявшуюся, понятную мне жизнь во Львове на полную неизвестность и туман в Москве, где я никого не знал, никого у меня не было.

Но тем не менее, я этот шаг сделал. Потом уже, когда я приехал однажды на каникулы во Львов, я случайно познакомился в кофейне с парнем, который оказался композитором, учился в консерватории. Он ко мне пристал, давай напишем песню, а я ведь песен не писал тогда, и я ему говорю: «Да какая песня, у меня высокий жанр, поэзия». Но мы с ним заприятельствовали, и он ко мне каждый день: «Ну давай напишем, давай напишем». Я понял, что мне проще что-то написать, чтобы он от меня отстал. Я и написал. А потом через две недели он привел меня во Дворец молодёжи во Львове, мы заходим в зал, там 500 человек зрителей сидят. И выходят музыканты и начинают петь песню с моими словами. И 500 человек слушает! А это 82-й год, между прочим, стадионная поэзия шестидесятых годов давно ведь закончилась. И я думаю: «Ничего себе! Значит, можно, оказывается, написать стихи, которые станут песней, и сразу 500 человек их будет слушать».

А стадионный рок еще не начался.

Симон Осиашвили: Вот я и решил, что обязательно буду писать песни. А если бы не было этого эпизода, знакомства с этим львовским композитором, я, может, до сих пор был бы просто стихотворцем.

Или потом ситуация с песней, которую Добрынин сделал так, что мне не понравилось. Тоже – если бы её не было, я, может, до сих пор просто был бы сочинителем песен.

Но известно же, что если какой-то орган долго не тренируешь, то он как бы атрофируется. Я поймал себя на мысли, что почти уже не могу ничего, кроме песенных текстов, писать. И я стал как-то переживать по этому поводу, хотя вроде бы всё нормально, есть профессия, работа востребована. Но я стал вспоминать стихи, которые писал ещё до того, как ушел в песенное стихотворчество, и вдруг почему-то опять стали писаться стихи. Можно, почитаю?

Конечно!

• Вот я не молодой уже,
• вот я уже почти что старый,
• и дека желтая гитары,
• как лист дубовый неглиже,
• сорвав зеленые одежды,
• бессильно падает из рук,
• вплетая похоронный звук
• в былую музыку. А между
• еще недавно пылких нот,
• где я купался в нежных взглядах,
• мне улыбается цейтнот,
• безжалостно и плотоядно.
• И замолкает тишина,
• и ночь бессонней с каждой ночью,
• и убеждаюсь я воочью
• как эта ноша тяжела…
• А раньше тишина шептала,
• порой переходя на крик,
• и я записывать привык
• все, что она наколдовала…
• И всё летало кувырком
• и плакало, и хохотало,
• а мне казалось «Мало! Мало!»
• и уповал я на ПОТОМ,
• которое не наступало…
• Ну вот, теперь оно пришло –
• и будущего стало меньше,
• но больше вдруг красивых женщин,
• да что там «больше», все вокруг
• как Афродиты стали вдруг,
• но только я, как старый шершень,
• летать и жалить не могу,
• и крылышки мои в снегу,
• и в волосах не скрыть проплешин.
• … Как это грустно, боже мой,
• смотреть, как меркнет это чудо,
• и уплывает шар земной
• туда, где я уже не буду,
• и ведать, как никто другой,
• что жар в душе моей стихает,
• и лишь случайными стихами
• в себе поддерживать огонь.

А что вам мешает взять гитару?

Симон Осиашвили: Не понимаю вопрос.

Как вы понимаете, где песня, а где самостоятельное стихотворение?

Симон Осиашвили: Ну как… Ну вот это не может быть песней.

Всё может быть песней. Шостакович заметки из журнала „Крокодил“ перекладывал на музыку.

Симон Осиашвили: Это я понимаю! Но тут же нужны не заметки из журнала “Крокодил”, а песня, которую люди будут слушать, хотеть петь. Для меня самое важное, чтобы люди хотели петь мои песни. Эту вот петь не станут. Может быть, послушают, но мне кажется, это лучше почитать глазами.

Не буду спорить. Тогда последний вопрос – то, что рэперы называют «панчлайн», ударная строка. Сочинение текстов для песен – это профессия? На это можно жить?

Симон Осиашвили: Мне, наверное, хватило бы денег для существования, которые я получаю как автор при написании песен на заказ, при получении авторских гонораров от авторского общества. Но не меньше денег я сейчас зарабатываю ещё и как исполнитель.

То есть у вас сейчас «пятьдесят на пятьдесят».

Симон Осиашвили: Да-да. Это всегда хорошо, когда не все яйца лежат в одной корзине.