Текст: Павел Басинский (писатель)/РГ
Прозу пишет с тридцати лет. Печатал рассказы в журналах "Знамя", "Алтай", "Октябрь". С 2017 года свои рассказы стал выкладывать на Facebook. Является соавтором сценария к фильму "Общага" по роману Алексея Иванова "Общага-на-Крови". В 2019 году вышла книга Павла Селукова "Добыть Тарковского. Неинтеллигентные рассказы", которая вошла в финал двух премий: "Большая книга" и "Национальный бестселлер". Книга "Как я был Анной" вышла в этом году.
Должен сделать оговорку. Не стоит воспринимать мои заметки как рекомендацию читать рассказы Павла Селукова всем читателям. Дело в том, что в них просто бездна нецензурной лексики. Тем, кого это не смущает (я имею в виду даже не саму лексику, а ее использование в художественной литературе), прочитать эти рассказы стоит, потому что Павел Селуков - писатель очень талантливый и короткие рассказы пишет мастерски. Но поскольку я и для себя самого еще не решил вопрос о допустимости или недопустимости мата в литературе, от широкой рекомендации все-таки воздержусь.
Кстати. Письма русских писателей XIX века друг другу, в том числе и тех, что проходят в школе, до сих пор печатались с купюрами, то есть с пропусками, скажем так, отдельных слов. Угадайте - почему. Так что это не простой вопрос.
Но я хочу поговорить не о творчестве Павла Селукова в целом, тем более что критикой своего творчества он не обделен, а об одном его рассказе, который и дал название последнему сборнику "Как я был Анной".
Нетрудно догадаться, что название провокационное. Поначалу можно подумать, что на тему модной нынче трансгендерности. Но это не так, хотя и эта тема в карикатурном виде в рассказе присутствует. Но смысл его гораздо шире.
Это рассказ о принуждении к свободе. Он занимает в книге четыре с половиной странички. Начинается так: "Пермь. 2033-й. Полгода назад меня воскресили. Пришла очередь 1986 года - и вот я здесь. Радоваться бы, но у меня житуха не задалась. Оглядевшись в этом мире, я забухал. Приемная семья повезла меня к адаптивному психологу. Последнее, что помню из прежней жизни, - дрался. Кама. Лето. Три пацанчика с бакланскими наколками. Девушка. Глаза серые. Не испуганные, а внимательные. Вдруг один пацанчик сзади подлез. Смотрю - небо. Чайка жирная летает. Клюв открывает, а ничего не слышно. Ладно. Чего тут..."
Воскрешение мертвых тут не столько евангельская тема, сколько намек на заветную идею русского философа Н.Ф. Федорова. Воскрешение всех, кто жил до нас, необходимо ради справедливости, если люди когда-либо обретут физическое бессмертие, в чем Николай Федоров не сомневался.
Итак, перед нами светлое будущее, где живые воскрешают мертвых, причем в порядке строгой очередности. Но дальше встает вопрос, как им жить в этом мире. А жить в нем непросто, потому что это мир, где всех принуждают быть абсолютно свободными, бесконечно "самовыражаться" и каждую секунду чувствовать себя исключительно яркими личностями. А тех, кто этого не желает, отправляют к спецам по формированию независимой личности.
"Тут у них все подчинено одной цели - развитию личности. Единство в многообразии, каждый человек уникален, и все такое. Страшно поощряется индивидуальность, самобытные проявления, творчество всякое и свободомыслие".
Оказавшись в светлом будущем, герой попадает в мир абсурда.
"Я, когда оклемался и в Фейсбук залез, сразу к бутылке потянулся. Во-первых, у них здесь нет мужских и женских имен. Типа - они не подчеркивают гендерное неравенство и не разделяют людей по половому признаку. Усатый работяга Мария. Тоненькая девушка Захар. Мальчик Светлана. Как после такого не выпить?"
Но то, что ему, с его пермским "пролетарским" воспитанием кажется абсурдом, людям будущего представляется абсолютной нормой. И эту норму, как и развитие яркой индивидуальности, "страшно поощряют". То есть настолько страшно, что если ты мужчина, но не хочешь быть Анной, то ты душевный инвалид, и тебя необходимо лечить, а если и лечение не поможет, то отправлять в "заповедник для воскрешенных", которые не смогли адаптироваться к Большому миру. Здесь герой находит свою любовь Марину, которая не желает называться мужским именем, и вспоминает, что он тоже не Анна, а вообще-то Артем.
Грубоватый сарказм, скажете вы. Грубоватый. Но убийственно точный. Что-то подсказывает, что понимание свободы в современном цивилизованном мире приближает нас к грустному финалу.
Есть классическая формула: "Моя свобода заканчивается там, где начинается свобода другого". Но проблема в том, что эти другие не обязательно понимают, что их свобода заканчивается там, где начинается моя.
Источник: rg.ru
