Текст: Светлана Мазурова, Санкт-Петербург
К 80-летию писателя Сергея Довлатова в «Редакции Елены Шубиной» (АСТ) вышла книга Александра Гениса «Довлатов и окрестности». Это дополненное новыми эссе издание знаменитого «филологического романа». Петербургская книжная сеть «Буквоед» (проект «Культурная среда») устроила его презентацию, пригласив читателей встретиться и поговорить – в онлайн-формате – с известным писателем, живущим в Нью-Йорке.
- На ваш взгляд, изменилось отношение к Довлатову за прошедшие 25 лет?
- Бесспорно, изменилось – все выросло: Довлатов, читатели, тиражи. Моя книга, кстати, тоже выросла, она стала толще. В это издание вошли новые эссе, очерки, воспоминания, которые позволили расширить представление о довлатовском тексте в целом.
Такие авторы в России всегда существовали. Например, Цой – автор-миф. Можно вспомнить миф Есенина, Высоцкого. Обычно это связано с ранней смертью поэтов, писателей.
Литература Довлатова захватывает новые поколения. Мне казалось, что это голос нашего поколения, что он похож именно на нас (я, правда, моложе Довлатова). Но сегодня я вижу молодых людей, которые читают этого писателя с тем же наслаждением, что и мы. Ему удалось перешагнуть границу поколений. Это большая и редкая удача для писателя. Многие авторы, которые были кумирами своего поколения, остались там, где были.
Интересно, что культ Довлатова вызывает и протесты против этого культа, что нормально. Любое возвеличивание личности связано с тем, что ее порицают.
В соцсетях мне люди пишут, как любят Довлатова, но пишут и такое: он погубил Советский Союз – вместе с Бродским, радио «Свобода» и другими такими же негодяями. Если это правда – то я горжусь, поскольку работаю на радио «Свобода» треть века. Думаю, Довлатов был бы счастлив, что коммунизм пал и его этим упрекают.
Я слышал, что довлатовские книги издаются тиражом более пяти миллионов экземпляров. Это особенно приятно, потому что все его эмигрантские книжки издавались тиражом в тысячу экземпляров каждая. Разница довольно существенная.
- Выходит, нынешнее молодое поколение по достоинству оценило Довлатова, произвело его в классики?
- Когда Довлатов появился в Америке, он не принадлежал к генералам русской литературы, которыми в то время была полна эмиграция. Мы ведь жили в «золотой век» эмиграции: семидесятые – начало восьмидесятых. В Америке с нами жили Солженицын, Бродский, Аксенов, в Европе – Войнович, Владимов. По сравнению с ними многим казалось, что Довлатов слишком поверхностный, легковесный. До сих пор я слышу такие суждения. Они основаны на том, что некоторые не понимают особенность довлатовского письма, которое заключается в преодолении сложности: сначала – сложно, потом – просто, а не наоборот.
Не все и не сразу поняли, в чем новизна позиции этого писателя. Например, он вовсе не был безыдейным человеком. Распространенное мнение – небожители не имеют политических взглядов. Я сам слышал, как рассказывали, будто Бродский верил, что в Политбюро три вождя, как в сказках, где обычна троица. Это, конечно, неправда. У Довлатова были отчетливые политические взгляды. Он ненавидел «свинцовые мерзости» советской жизни, но в литературу идеи не пускал.
- Чем дополнено новое издание?
- Сюда вошло кое-что из того, что я написал за последние 30 лет о Довлатове. Те, кто уже читал мою книгу, найдут в этом сборнике новое. «Довлатов и окрестности» я закончил в 1997 году, это был окончательный некролог, первый я написал в тот день, когда Сергей умер. Книга важна для меня, она не только о Довлатове, это манифест той литературы, которую я люблю и на которую надеюсь. Но прошло несколько десятилетий, и Довлатов по-прежнему живет, его слава только шире разворачивается. Я постоянно о нем вспоминаю, думаю, сравниваю, цитирую. Про Сергея я продолжал писать – к юбилейным датам, премьерам, литературным фестивалям.
Например, туда вошел очерк «Довлатов как редактор», это интересная тема. Есть отклик на фильм Алексея Германа-младшего «Довлатов», который вызвал немало нареканий среди моих друзей. Они говорили, что не узнают Сергея в этой картине: он мрачный, не шутит, как это бывало в жизни. Но я, зная Довлатова (правда, не в Ленинграде, а только в Нью-Йорке), могу сказать, что, может, он был и не таким в питерской жизни, но вот среда, изображенная в фильме, – именно такая, какой и была во время застоя, как теперь оно называется.
- Как вы думаете, насколько жизнь в Таллине повлияла на творчество Довлатова?
- Сергей однажды написал: «Я, сын еврея и армянки, был заклеймен эстонским националистом».
Таллин сыграл роковую роль в жизни Довлатова. Там по приказу КГБ рассыпали его книгу. Там он окончательно простился с мыслью стать советским писателем. Теперь я думаю, что все к лучшему. Советского писателя из Довлатова не получилось бы в любом случае. А если получилось бы, то это стало бы критичным для его литературы. Довлатов вырвался на свободу, напечатал 12 своих книжек, его рассказы публиковали в лучшем американском журнале – The New Yorker. Его переводили на английский и многие другие языки.
А в Таллине теперь Довлатова особенно любят. Благодаря Елене Скульской, товарищу Сергея по таллинским временам, город превратился в одну из столиц довлатовского творчества. Я видел, как там цитируют Довлатова на русском языке члены правительства и муниципальные чиновники. Он явно помогает улучшать отношения между русским и эстонским населением республики.
- Кто, по вашему мнению, из современных авторов наиболее близок к Довлатову?
- Многие пишут как бы «под Довлатова». Думают, это легко. Еще при его жизни говорили: ну что в его прозе такого особенного? Он описывает то, что видит, каждый так может. Поэтому у Довлатова много подражателей и ни одного последователя. Говорят, хороший писатель закрывает тему. Скажем, Бродский закрыл тему модернизма. Довлатов довел до виртуозности свой стиль, завершил свой путь, и дальше идти некуда. Подражать ему нельзя. Как Пушкину, Ильфу и Петрову, Бродскому, Булгакову. Это слишком авторский стиль.
- Как вы оцениваете сегодняшние литературные тенденции в России?
- Боюсь говорить об этом. Человек, который следит за литературным процессом, должен читать много, это огромная работа. Я вышел из этой игры. Однажды я прочитал у английского поэта Элиота, что после 50 не надо читать современников. Вот я их и перестал читать. Кроме нескольких авторов, за которыми слежу, которых люблю, ценю. Моя компания: Владимир Сорокин, Виктор Пелевин, Татьяна Толстая, пожалуй, все. Только что прочитал с большим удовольствием книгу «Доктор Гарин» Сорокина. А сейчас читаю новый роман Пелевина «Transhumanism Inc.». Пока интересно.
- Ваша книга написана в жанре «филологический роман». Что это значит?
- Заглавие я одолжил у Ивана Аксенова, чья книга называлась «Пикассо и окрестности». А подзаголовок – мой.
Это, несомненно, нон-фикшн, с одной стороны. С другой – здесь гораздо больше позволено, чем в литературоведческом исследовании. Попытка синтеза филологии с жизнью. Думаю, такие книги были, есть и будут. Лучшая, на мой взгляд, – «Прогулки с Пушкиным» Синявского.
ЦИТАТЫ
«Сегодня ничего не изменилось. Довлатова по-прежнему любят все — от водопроводчика до академика, от левых до правых, от незатейливых поклонников до изощренных книжников».
«Надо относиться к слову так бережно, как это делал Довлатов. Он даже простую записку писал с черновиком. Иногда – в стихах. Как-то он сказал, что делает его счастливым: «Какая незаслуженная милость: я знаю русский алфавит!» А самое большое несчастье, писал Сергей, гибель Анны Карениной».
«Довлатов, в отличие от того, что о нем писали, умер не от тоски по родине, и - вопреки домыслам - он не был готов к смерти, но готовился к ней всегда. У него дома над письменным столом висел большой коричневый пакет с надписью «Вскрыть после моей смерти». Там лежало литературное завещание. Он очень ответственно относился к своему наследию».
