Текст: ГодЛитературы.РФ
Даль был почти ровесником Пушкина – всего на два года моложе. «За словарь свой, – свидетельствовал историк Бартенев, – Даль принялся по настоянию Пушкина». Пушкин «деятельно поддерживал его, перечитывая вместе с ним его сборник и пополняя своими сообщениями».
Первая встреча произошла в 1832 году. Познакомить Даля с Пушкиным обещал Жуковский, однако Даль решил, не дожидаясь, лично представиться поэту. Скорее всего, от общих знакомых – Жуковского, Языкова, Плетнёва или Одоевского, – Пушкин уже слышал о Дале, но тем не менее: Пушкин – знаменитость, Даль – почти неизвестный в литературе автор, врач, морской офицер в отставке... Он решил подарить Пушкину один из немногих сохранившихся экземпляров своих «Русских сказок», за которые был арестован.
Сам Даль писал: "Я взял свою новую книгу и пошёл сам представиться поэту. Поводом для знакомства были «Русские сказки. Пяток первый Казака Луганского». Пушкин в то время снимал квартиру на углу Гороховой и Большой Морской. Я поднялся на третий этаж, слуга принял у меня шинель в прихожей, пошёл докладывать. Я, волнуясь, шёл по комнатам, пустым и сумрачным — вечерело. Взяв мою книгу, Пушкин открывал её и читал сначала, с конца, где придётся, и, смеясь, приговаривал «Очень хорошо».
В ответ Пушкин подарил Далю рукописный вариант своей сказки «О попе и работнике его Балде» со знаменательным автографом: «Твоя отъ твоихъ! Сказочнику казаку Луганскому, сказочник Александръ Пушкинъ».
И для Даля, и для Пушкина все слова народного языка были интересны, все любимы, сказки не были «неблагонамеренными» и «слов низкого происхождения» не существовало.
«Сказка сказкой, – говорил Александр Сергеевич, – а язык наш сам по себе, и ему-то нигде нельзя дать этого русского раздолья, как в сказке. А как это сделать, – надо бы сделать, чтобы выучиться говорить по-русски и не в сказке... Да нет, трудно, нельзя ещё! А что за роскошь, что за смысл, какой толк в каждой поговорке нашей! Что за золото! А не даётся в руки, нет!»
Через год, в сентябре 1833 года, Даль сопровождал Пушкина по пугачёвским местам Южного Урала, – в Оренбург Даль был переведен в качестве чиновника по особым поручениям при военном губернаторе (на этой должности он прослужит около восьми лет). Два дня провели Пушкин и Даль неразлучно, историю и этнографию Оренбургского края Даль к этому времени изучил и оказался полезным проводником.
Из воспоминаний Даля о Пушкине
- «Пушкин прибыл нежданный и нечаянный и остановился в загородном доме у военного губернатора В. Ал. Перовского, а на другой день перевёз я его оттуда, ездил с ним в историческую Бердскую станицу, толковал, сколько слышал и знал местность, обстоятельства осады Оренбурга Пугачёвым; указывал на Георгиевскую колокольню в предместии, куда Пугач поднял было пушку, чтобы обстреливать город, — на остатки земляных работ между Орских и Сакмарских ворот, приписываемых преданием Пугачёву, на зауральскую рощу, откуда вор пытался ворваться по льду в крепость, открытую с этой стороны; говорил о незадолго умершем здесь священнике, которого отец высек за то, что мальчик бегал на улицу собирать пятаки, коими Пугач сделал несколько выстрелов в город вместо картечи, — о так называемом секретаре Пугачёва Сычугове, в то время ещё живом, и о бердинских старухах, которые помнят ещё „золотые“ палаты Пугача, то есть обитую медною латунью избу.
- Пушкин слушал всё это — извините, если не умею иначе выразиться, — с большим жаром и хохотал от души следующему анекдоту: Пугач, ворвавшись в Берды, где испуганный народ собрался в церкви и на паперти, вошёл также в церковь. Народ расступился в страхе, кланялся, падал ниц. Приняв важный вид, Пугач прошёл прямо в алтарь, сел на церковный престол и сказал вслух: „Как я давно не сидел на престоле!“ В мужицком невежестве своём он воображал, что престол церковный есть царское седалище. Пушкин назвал его за это свиньёй и много хохотал».
В 1835 году Пушкин прислал Далю в подарок «Историю Пугачёва» с автографом.
А в конце 1836 года Даль приезжал в Петербург и встречался с Пушкиным. Тому очень понравилось услышанное от Даля, ранее неизвестное ему, слово «выползина» — шкурка, которую после зимы сбрасывают змеи, выползая из неё. Зайдя к Далю в новом сюртуке, Пушкин пошутил: «Что, хороша выползина? Ну, из этой выползины я теперь не скоро выползу. Я в ней такое напишу!» После дуэли с Дантесом «выползину» пришлось разрезать, чтобы не причинять раненому лишних страданий.
Узнав о дуэли, Даль приехал к умирающему Пушкину и оставался с ним до самой кончины. Под руководством Н. Ф. Арендта вёл дневник истории болезни Пушкина.
Из "Записок В. И. Даля о смерти А. С. Пушкина"
- Записка доктора Даля напечатана впервые въ «Медицинской Газетѣ» за 1860 годъ, № 49, и затѣмъ не разъ перепечатывалась
- 28-го Генваря, во втором часу полудня, встретил меня г. Башуцкий, когда я переступил порог его, роковым вопросом: «слышали?» и на ответь мой: нет — рассказал, что Пушкин умирает.
- У него, у Пушкина, нашел я толпу в зале и в передней — страх ожидания пробегал шёпотом по бледным лицам. — Гг. Арендт и Спасский пожимали плечами. Я подошел к болящему — он подал мне руку, улыбнулся, и сказал: — «плохо, брат!» Я присел к одру смерти — и не отходил, до конца страстных суток. В первый раз Пушкин сказал мне «ты». Я отвечал ему также — и побратался с ним за сутки до смерти его, уже не для здешнего мира!
- Пушкин заставил всех присутствовавших сдружиться со смертию, так спокойно он ее ожидал, так твердо был уверен, что роковой час ударил. Пушкин положительно отвергал утешение наше и на слова мои: Все мы надеемся, не отчаивайся и ты! отвечал: «Неть; мне здесь не житье; я умру, да видно уж так и надо!» В ночи на 29-е он повторял несколько раз подобное; спрашивал например: «который час» и на ответ мой продолжал отрывисто и с расстановкою: «долго ли мне так мучиться! Пожалуста поскорей!» Почти всю ночь продержал он меня за руку, почасту брал ложечку водицы или крупинку льда и всегда при этом управлялся своеручно: брал стакан сам с ближней полки, тер себе виски льдом, сам сымал и накладывал себе на живот припарки, собственно от боли, страдал он, по словам его не столько, как от чрезмерной тоски, что приписать должно воспалению в брюшной полости а может быть еще более воспалению больших венозных жил. «Ах, какая тоска!» восклицал он иногда, закидывая руки на голову — «сердце изнывает!» Тогда просил он поднять его, поворотить на бок, или поправить подушку — и не дав кончить этого, останавливал обыкновенно словами: «ну, так, так — хорошо; вот и прекрасно, и довольно; теперь очень хорошо!» или: «постой, не надо, потяни меня только за руку — ну вот и хорошо, и прекрасно!» Вообще был он — по крайней мере в обращении со мною, повадлив и послушен, как ребенок, и делал всё, о чём я его просил. «Кто у жены моей?» спросил он между прочим. Я отвечал: много добрых людей принимают в тебе участие — зала и передняя полны, с утра до ночи. «Ну, спасибо — отвечал он — однако же, поди, скажи жене, что всё слава Богу, легко; а то ей там, пожалуй, наговорят!»
- <...> Пульс стал ровнее, реже и гораздо мягче; я ухватился, как утопленник, за соломенку, робким голосом провозгласил надежду и обманул было и себя и других — но ненадолго. П. заметил, что я был пободрее, взял меня за руку и спросил: «никого тут нет?» Никого, отвечал я. «Даль, скажи же мне правду, скоро ли я умру?» Мы за тебя надеемся, Пушкин, сказал я, право надеемся! Он пожал мне крепко руку и сказал: «ну, спасибо!» Но, по-видимому, он однажды только и обольстился моею надеждой: ни прежде, ни после этого он не верил ей, спрашивал нетерпеливо: «скоро ли конец?» — и прибавлял еще: «пожалуста поскорее!» В продолжение долгой, томительной ночи глядел я с душевным сокрушением на эту таинственную борьбу жизни и смерти — и не мог отбиться от трех слов, из Онегина, трех страшных слов, которые неотвязчиво раздавались в ушах и в голове моей:
- Ну что ж? Убит!
- О, сколько силы и значения в трех словах этих! ужас невольно обдавал меня с головы до ног — я сидел, не смея дохнуть — и думал: Вот где надо изучать опытную мудрость, философию жизни — здесь, где душа рвется из тела; то, что увидишь здесь, не найдешь ни в толстых книгах, ни на шатких кафедрах наших.
- Когда тоска и боль его одолевали, он крепился усильно и на слова мои «терпеть надо, любезный друг, делать нечего, но не стыдись боли своей, стонай, тебе будет легче» — отвечал отрывисто: «нет, не надо стонать; жена услышит; и смешно же, чтобы этот вздор меня пересилил; не хочу».
- Пульс стал упадать приметно, и вскоре исчез вовсе. Руки начали стыть. Ударило два часа пополудни, 29-го февр. — и в Пушкине оставалось жизни — только на ¾ часа! П. раскрыл глаза, и попросил моченой морошки. Когда ее принесли, то он сказал внятно: «позовите жену, пусть она меня покормит». Др. Спасский исполнил желание умирающего. Наталья Николаевна опустилась на колени у изголовья смертного одра, поднесла ему ложечку, другую — и приникла лицом к челу отходящего мужа. П. погладил ее по голове и сказал: «Ну, ну, ничего, слава Богу, всё хорошо!»
- Вскоре подошел я к В. А. Жуковскому, кн. Вяземскому и гр. Виельгорскому и сказал: отходит! Бодрый дух всё еще сохранял могущество свое — изредка только полудремотное забвенье на несколько секунд туманило мысли и душу. Тогда умирающий, несколько раз, подавал мне руку, сжимал ее и говорил: «Ну, подымай же меня, пойдем, да выше, выше — ну — пойдем!» Опамятовавшись сказал он мне: «мне было пригрезилось, что я с тобой лезу вверх по этим книгам и полкам, высоко — и голова закружилась». — Немного погодя он опять, не раскрывая глаз, стал искать мою руку и потянув ее сказал: «Ну, пойдем же, пожалуста, да вместе!»
- Друзья и ближние, молча, сложа руки, окружили изголовье отходящего. Я, по просьбе его, взял его под мышки и приподнял повыше. Он вдруг, будто проснувшись, быстро раскрыл глаза, лице его прояснилось, и он сказал: «кончена жизнь». Я не дослышал и спросил тихо: «что кончено». «Жизнь кончена» — отвечал он внятно и положительно. «Тяжело дышать, давит» — были последние слова его. Всеместное спокойствие разлилось по всему телу — руки остыли по самые плечи, пальцы на ногах, ступни, колена также — отрывистое, частое дыхание изменялось более и более на медленное, тихое, протяжное — еще один слабый, едва заметный вздох — и — пропасть необъятная, неизмеримая разделяла уже живых от мертвого!.
- В. Даль»*
И еще вот такая запись: «Мне достался от вдовы Пушкина дорогой подарок: перстень его с изумрудом, который он всегда носил последнее время и называл — не знаю почему — талисманом; досталась от В. А. Жуковского последняя одежда Пушкина, после которой одели его, только чтобы положить в гроб. Это чёрный сюртук с небольшою, в ноготок, дырочкою против правого паха. Над этим можно призадуматься. Сюртук этот должно бы сберечь и для потомства; не знаю ещё, как это сделать; в частных руках он легко может затеряться, а у нас некуда отдать подобную вещь на всегдашнее сохранение [я подарил его М. П. Погодину]».
*Источник: ФЭБ; из сборника «Пушкин и его современники: Материалы и исследования / Комис. для изд. соч. Пушкина при Отд-нии рус. яз. и словесности Имп. акад. наук. — Пг., 1916. — Вып. 25/27. — С. 64—71». Дата создания: предположительно 28 января (9 февраля) 1837 и позднее, опубл.: 1916.
