Текст: Михаил Визель/ГодЛитературы.РФ
Сто пятьдесят лет упорных трудов блестящих филологов и историков привели к тому, что нам лучше известны подробности биографии и мотивы творчества Пушкина, чем самому Пушкину. Ведь он, очевидно, не мог знать, что писали о нём друг другу его близкие друзья и дальние знакомые. И, погибнув молодым и переполненным творческими планами, он просто не успел хорошенько сам себя изучить.
Но то ученые пушкинисты. А простые читатели, и даже почитатели гения, чья энергичная, как пушечный залп, фамилия до сих пор остается в России символом поэтического вдохновения, часто упускают из виду многие подробности. А они порой сильно выходят за рамки и детсадовского «...златая цепь на дубе том…», и школьного «Мой дядя самых честных правил…».
Вот лишь некоторые из них:
«Москва, я думал о тебе!»
Пушкин родился в Москве и умер в Петербурге - невольно ответив таким образом на вопрос о соотношении двух российских столиц. Но если последний адрес Пушкина известен точно - набережная Мойки, 12, - то место его рождения долго определялось лишь приблизительно как Немецкая слобода, то есть район современных Бауманской и Почтовых улиц. Но мемориальная доска «здесь родился…» и бюст юного Пушкина перед школой по адресу Бауманская улица, 38, установлен ошибочно. Лишь в 1980 году, после многолетних архивных изысканий и сопоставлений, удалось выяснить: в мае 1799 года Сергей Львович Пушкин снимал деревянный дом, располагавшийся на углу Малой Почтовой улицы и Госпитального переулка, в 500 метрах от нынешнего бюста.
Правда, уже осенью, вернувшись из деревни, семья переехала на Чистые пруды, в Большой Харитоньевский переулок - именно туда, куда приехала Татьяна Ларина.
Но связь Пушкина с Немецкой слободой не прервалась: неподалеку от этого места, на Разгуляе, на развилке Старой и Новой Басманных улиц, провел последние годы жизни дядя Пушкина - Василий Львович, сыгравший колоссальную роль в жизни любимого племянника. Достаточно сказать, что
именно Василий Львович Пушкин способствовал определению 12-летнего Саши в Лицей.
Пушкин часто бывал у дядюшки-поэта и даже порой оставался ночевать: в современном доме-музее В. Л. Пушкина, в мансарде, представлен его диванчик. Так что, можно сказать, Немецкая слобода - родовое гнездо Пушкина; и когда он заставляет своего Гробовщика переезжать «с Басманной на Никитскую» - этот переезд весьма символичен. На Большой Никитской жили Гончаровы, семья невесты Пушкина: ведь «Повести Белкина» писались в Болдине как раз в период затянувшегося его жениховства.
«Осёл был самых честных правил…»
В «Арапе Петра Великого» есть такой пассаж: «Корсаков, растянувшись на пуховом диване, слушал их рассеянно и дразнил заслуженную борзую собаку; наскуча сим занятием, он подошел к зеркалу, обыкновенному прибежищу его праздности, и в нем увидел Татьяну Афанасьевну, которая из-за двери делала брату незамечаемые знаки». Тема отражений, зеркал, тайных знаков ассоциируется для нас скорее с Набоковым, чем с родившимся ровно за сто лет до него Пушкиным.
Критики (начиная с Белинского) справедливо определили его в родоначальники русского реализма, но не будет преувеличением сказать, что Пушкин прочертил линии развития русской литературы по меньшей мере на 200 лет вперед.
Так, знаменитая первая строка «Онегина» есть не что иное, как переиначенная строка из басни Крылова «Осёл был самых честных правил» - в чем, учитывая отношение гениального Александра к небесталанному добряку Василию Львовичу, нельзя не усмотреть явную иронию. Явную, впрочем, лишь тем, кто, подобно самому Пушкину, способен ловить на лету аллюзии и цитаты. В конце XX века такой подход назвали бы постмодернистским. Но во времена Пушкина таких слов еще просто не было. Не потому ли Пушкин бросил на полпути роман «Рославлев»? Задумка его воистину уникальна: Пушкин взял опубликованный роман Загоскина и начал писать свою «альтернативную версию» изложенных в нем событий от лица другой героини: «Читая «Рославлева», с изумлением увидела я, что завязка его основана на истинном происшествии, слишком для меня известном. Некогда я была другом несчастной женщины, выбранной г. Загоскиным в героини его повести». Если бы подобный роман появился сейчас, мы бы сказали, что это фанфикшн. Но такого слова тогда тоже не было…
«Но вы не верите простодушию гениев»
Еще отчетливее постмодернистский подход проявился в написанной в последние дни жизни Пушкина, уже в 1837-м году, для «Современника» небольшой статье «Последний из свойственников Иоанны д’Арк». Речь в ней идет о случайно обнаруженной переписке Вольтера с неким провинциальным дворянином, который, не на шутку обидевшись фривольными шутками в поэме «Орлеанская девственница», вызвал Вольтера на дуэль. Пушкин делает из этого исторического анекдота горький вывод о падении нравов; но дело в том, что весь он, кроме самих имен Вольтера и Жанны д’Арк, от начала до конца выдуман им самим! Справедливости ради надо сказать, что несколькими годами раньше
Пушкин и сам «купился» на литературный розыгрыш Проспера Мериме, приняв сочиненные автором «Кармен» и «Таманго» «Песни западных славян» за подлинные записи балканского фольклора.
Так что когда Пушкин заставляет героя фрагмента «Мы проводили вечера на даче…» говорить с обидою «Но вы не верите простодушию гениев», - он имеет в виду не только Наполеона и мадам де Сталь.
«Проза требует мыслей и мыслей…»
Слияние выдумки и документалистики, фикшна и нон-фикшна считается одним из основных открытий литературы XXI века, - но Пушкин предвосхитил и его.
Приводимое в «Дубровском» решение суда об отчуждении Кистеневки у отца героя в пользу богатого барина Троекурова - это подлинный юридический документ, который Пушкин (поскольку не мог сделать любимую всеми современными редакторами операцию Copy-Рaste) просто вложил в соответствующем месте между листами своей рукописи, надписав сверху имена героев своей повести и снабдив примечанием: «Мы помещаем его вполне, полагая, что всякому приятно будет увидать один из способов, коими на Руси можем мы лишиться имения, на владение коим имеем неоспоримое право».
«Есть упоение в бою!»
Не менее удивительна история одной из гениальных «маленьких трагедий» - «Пира во время чумы». Мы все со школы знаем, что Пушкин, сидя в Болдине «под карантином», мешающим ему вернуться в Москву, использовал для создания своего маленького драматического шедевра пьесу английского драматурга Джона Уилсона "The City of the Plague", в которой описывается великая лондонская чума 1665 года. Но сейчас, когда благодаря интернету полный текст этой малоизвестной пьесы 1817 года доступен всем желающим, любой читатель может убедиться:
Пушкин не просто «использовал», а точно, строка в строку, перевел IV акт первого действия пространной пьесы.
При этом две вставные песни, Мeри и Председателя, написаны Пушкиным «от себя» - у Уилсона есть лишь их слабые и расплывчатые подобия, перекликающиеся только тематически с пушкинским чеканным «есть упоение в бою и бездны мрачной на краю».
И это приводит нас к тому, с чего мы начали.
Нам известен каждый шаг Пушкина и каждая его строка. Но это ничуть не приближает нас к пониманию его гения.
«Всякой талант неизъясним, - говорит пушкинский Импровизатор (тоже, к слову cказать, имеющий реального исторического прототипа). - Каким образом ваятель в куске каррарского мрамора видит сокрытого Юпитера и выводит его на свет, резцом и молотом раздробляя его оболочку? Почему мысль из головы поэта выходит уже вооруженная четырьмя рифмами, размеренная стройными однообразными стопами?» Тайна остается тайной. Потому-то вот уже свыше двухсот лет мы отмечаем день рождения Пушкина как день Поэзии.
С днем рождения, Александр Сергеевич!
