Текст: ГодЛитературы.РФ
Вчера (фигурально выражаясь) торжественно финишировал наш конкурс рассказов "Детектив Достоевский" — одной из победительниц в нем стала петербурженка Татьяна Млынчик. А уже сегодня рассказ Татьяны публикуется в сборнике, воспевающем самую питейную улицу северной столицы, улицу Некрасова — такая вот стремительная литературная жизнь.
Кроме нашей победительницы здесь, конечно, много интересных людей: и Кирилл Рябов, и Александр Пелевин, и Аглая Топорова. "Мы позвали в сборник только тех авторов, которые, во-первых, не понаслышке знают, что такое алкоголь, — объясняет издатель Вадим Левенталь. — Что значит пить всю ночь напролет, пить до отрыва от реальности, пить навзрыд, — и во-вторых, постоянно пьют именно на улице Некрасова и хорошо ее знают".
Вдобавок сборник щеголяет мультижанровостью и даже мультимедийностью: не прозою единой. Поэт Наташа Романова написала для проекта целую поэму, рэпер РИЧ записал трек, а фотограф Дмитрий Провоторов все лето снимал улицу Некрасова — три десятка лучших снимков можно найти на специальной вклейке. Вклейку мы вам, правда, не покажем, а вот рассказ Татьяны Млынчик — с радостью.
Улица Некрасова [сборник] — М.: ИД «Городец», 2022. — 256 с.
Рехаб
Открываю новый документ и печатаю:
— Хочешь, забирай его, — сказала Настя, будто речь шла не о человеке, а о платье. — Секс с Володиным — тот еще эксперимент, — она поднесла ладонь к глазам, как козырек. — Подлечит тебя.
В платьях и сандалиях мы шагали по старому городу Баку. Я не успела открыть рот, потому что Настя решительно указала на желтое здание:
— Вот. Чьорт побери!
Посреди проезжей части возле окон сидел пузатый мужик. Он растопырил конечности и позировал тетке, которая фоткала его на телефон.
— Как-то не похоже, — я гуглила кадры из «Бриллиантовой руки».
— Дом перекрасили, — Настя протянула мне сигарету. Мы уставились на стену, которую привыкли видеть новогодней декорацией на выцветшей пленке. Баку на ней притворялся Стамбулом, так же, как я притворялась перед Настей любознательным туристом. Два бородача, проходящие мимо, вывернули головы. Я пугливо оправила подол.
— Азербайджанки не курят на людях. Только в туалетах. Вдобавок, у меня светлые волосы, а у тебя татухи, — Настя ткнула пальцем в мое плечо.
Ее обеденный перерыв заканчивался.
— Не заблудишься? Чиль там. И подумай насчет Володина.
Я поплелась к выходу из старого города, по проспекту ампирных сталинок. В Баку я прилетела позавчера. Неделю назад со мной расстался парень, с которым жила последний год. Бросил, если говорить, как есть. Я впала в несколькодневный запой, а когда очухалась, поняла, что от размышлений о том, какого хрена меня слил косой на один глаз черт, надо срочно найти лекарство. Что-то убойное и как можно дальше от квартиры, из которой косой продолжал коробками вывозить свои вещи. По дороге выяснилось, что сбежать из Петербурга к Насте, которая полгода назад уехала в Баку руководить небольшой галереей, решила не я одна.
— Володин пока не в курсе, что у меня тут парень, — сообщила она, намывая бокалы. Я вспоминала что-то смутное про широкие штаны, школьного друга, с которым Настя время от времени зависает. Собственное тело представлялось мне сейчас чем-то факультативным, тушкой, потребности которой поставили на паузу или даже на стоп. Мне не хотелось видеть себя в зеркале, мазать лицо кремом. Хотелось напялить темные очки, сидеть на полу Настиного балкона, курить и глядеть на небоскребы Пламенные Башни. Или лежать в комнате в клубах кондиционированного воздуха, смотреть сериал про Хэнка Муди на планшете. Ждать, когда Настя с розовым вином вернется домой.
Вечером прилетела наша подруга Саша, а следом Володин. В аэропорту, куда мы приехали изрядно пьяные, он бесцеремонно оглядел меня и со словами «Начну с тебя?» заключил в объятья, от которых, казалось, что-то треснуло внутри. Володин был одет в широченные штаны, баскетбольную майку до колен, кепку, на шее висели цепи: все, что я последний раз видела лет в тринадцать на концерте Бэд Би Альянса в Юбилейном, выглядело причудливее, чем мусульманские одеяния местных. Вдобавок ко всему, его лицо было точной копией лица Николая Гумилева: те же глаза чуть навыкате, та же форма черепа.
В Настиной квартире Саша и Володин распаковали вещи, и мы продолжили пить на балконе, Володин откупорил вискарь. Я помалкивала и ставила музыку. Меня раздражало, что вместо подруг, перед которыми я могла обнажить свои раны, тут нарисовался Володин. Он снял майку и демонстрировал Насте и Саше свежезабитую спину: лысый великан в кретинском стиле чикано. «Голем» — со значением произнес он. Я поставила Тупака. Володин положил лапищу мне на плечо.
— Слушал его в самолете. Как ты догадалась? — без кепки он еще больше походил на Гумилева. Я пожала плечами. Говорить, что я, как Тупак, не прочь под биток из 1990-х умереть, но только не в LA, а тут, в Баку, я не стала. Я делала один глоток за другим и тихо пьянела, глядя на блуждающие огоньки над Каспием.
Стоп! На часах полседьмого, и мне пора ехать к бабушке. Сегодня обсуждаем период ее жизни с десяти до двадцати лет. Юность! В бабушкиной квартире прохожу на кухню. На столе меня уже ждет салат. Рядом с тарелкой стоит пузатая бутылка с жидкостью голубого цвета, в которой, как в желе, парят и крутятся вокруг своей оси черные семена.
— Это еще что?
— Попробуй, — бабушка ставит рядом с бутылкой стакан. — Увидела в магазине. Сладкий напиток.
Жую овощи, запиваю голубой баландой. Потом мы устраиваемся в большой комнате, и я включаю диктофон. Когда доходим до техникума, задаю вопрос:
— Что тебя интересовало в шестнадцать?
— Что-что. Да мальчики же, елки-палки! В группе техникума их было всего трое: Гриша, Серёжа и Леонтьев. Серёжа — высоченный, волнистые волосы, прислал мне записку: «Зина, давай дружить!» У него не было одного глаза. Кожа глазницы была просто-напросто зашита. А у Леонтьева отсутствовала левая рука.
— Как это?! — выкрикиваю я.
— Это, Таня, — бабушка покашливает. — Послевоенные мальчики. Ты не представляешь, каким он был красивым. Мой первый роман!
Дома сажусь за комп. Перечитываю написанное днем. Что же это получается? Собираюсь распотрошить в тексте косого на один глаз чувака, и в тот же вечер узнаю, что у бабушки после войны был бойфренд и вовсе без глаза, а она только радовалась! А зачем я вообще связалась с тем косоглазым?
Включаю диктофонную запись.
— Страшно было ехать одной в Литву после техникума?
Бабушка молчит, я вспоминаю, как она покачала головой.
— Помнишь бутылку с голубой ерундой, что ты пила? Вижу что-то, чего никогда не пробовала, и хватаюсь сразу же! А тут Литва, что ты!
Когда я впервые увидела косого в баре, подошла к нему и заметила, что мы вроде знакомы. Он бормотал что-то: один карий глаз смотрел на меня, а второй уезжал вбок. Прямо, как черные точки в бабушкином голубом киселе. У меня никогда такого не было, так почему бы не ухватить и не взять себе?
Возвращаюсь в свой документ.
На следующий день мы загрузились во внедорожник и отправились на границу Азербайджана с Грузией. Через городок Шемахы. Остановились в придорожном кафе, пили чай, а Настя пояснила, что Шамаханская царица как раз отсюда. Когда возвращались в машину, я увидела небольшой столик, уставленный отрезанными козлиными головами. Мы держали путь в огромный отель, где Настины друзья из Бакинской нефтяной компании забронировали для нас два номера. Володин бросил, что намерен поселиться в комнате со мной. Поля, усеянные подсолнухами, неслись мимо под Scar Tissue, я глотала пиво из бутылки, которую ритмично передавала мне Саша. У меня не было сил вникать в происходящее, выражать какую-то позицию, анализировать этот расклад. После года рефлексии о том, любит или не любит меня всё-таки косой, способность размышлять онемела, как отлежанная часть тела.
Я ощутила, что влюблена в косого, еще осенью. Мы жили вместе пару месяцев, но ничего такого друг другу не говорили. Я внушила себе, что ответ неважен, не ответа же ради я хочу выразить себя. Дождалась, когда мы пойдем на концерт Пита Доэрти, слушать новый альбом. Решила произнести нужные слова, когда заиграет песня «Maybeline». Слушая ее в лодке на Онежском озере, я впервые почувствовала себя счастливой рядом с ним. Пит Доэрти бродил по сцене в тельняшке. Он заметно располнел. Судя по новостям, он недавно прошел рехаб, победил героин. Мой парень пил одно темное пиво за другим, тряс головой, подпевал Питу. Я напряженно сжала локти в тревожном ожидании первых аккордов «Maybeline». В голове плясали картинки: он улыбается и произносит то же в ответ. А что если не произносит? Решила, скажу ему на ухо и сразу уйду к сцене сквозь толпу. А дослушаем мы трек вместе, потому что он догонит меня, или я окажусь рядом с Питом одна, решит музыка. Но Пит вдруг прервал концерт. Я долго стояла у сцены, вместе с другими, хлопала и ждала, что после ухода за кулисы, музыканты выждут минут десять и сюрпризом вернутся сыграть какой-нибудь экстра трек. И этим экстра-треком обязательно будет «Maybeline». Мой парень сказал, что идет отлить, а потом заглянет в бар. Его физиономия покрылось хмельной помидорной краской. Ушел, задевая людей, а я так и осталась глупо пялиться на сцену. Пит не вышел на бис и не сыграл «Maybeline». Видимо, людям после рехабов трудно держать планку рок-звезд на былой высоте. Хер с ним, включу его в тачке, я направилась к выходу на улицу. Мой парень уже был там. Он опирался рукой на ее синий корпус и блевал. Я пихнула его на заднее сиденье, а сама уселась за руль. Когда включила магнитофон и поставила «Maybeline», сзади уже звучал храп. Салон машины наполнился кислым запахом.
- I don't want your love
- Bang bang I'm gone —
доносилось из колонок. Пит оставался рок-звездой, а я — той, кто вместо признания получил проспиртованного жмура, которого нужно волочь на девятый этаж. Я покосилась на заднее сиденье, но увидела только его руку, которую словно свело судорогой. Во что же я собственно влюблена, если не в это туловище? В того, кто спит пьяный внутри? В хрипловатый голос, в то, что этот голос говорит, в, черт дери, разъезжающиеся глаза? Когда мы занимались сексом, иногда я зажмуривала один глаз, чтобы видеть происходящее так же, как он. Его косой глаз был полностью слеп.
В отеле Володин отправился в лобби смотреть футбол, а мы с девчонками — в уличный бассейн.
— Надеюсь, ты понимаешь, что Володин будет к тебе приставать? — спросила Настя.
— Брось.
— Посмотри на себя. Ты такая худая. Сейчас он придет, рассмотришь его как следует.
Я прыгнула в воду и обрызгала Настю. Раздвигала руками хлорированную воду и вглядывалась в зеленые горы на горизонте. Перевернулась на спину. Тело казалось размазанной по нижней части столешницы парты пыльной закостеневшей жвачкой. При желании не отодрать. После бассейна ужинали. Затем я поднялась в номер, а Володин сказал, что придет чуть позже, чтобы меня не смущать. Приняла душ, надела шорты и майку и залезла в кровать. Слышала, как он зашел, в темноте рылся в сумке, шуршал одеждой. И лег рядом, под свое одеяло.
— У тебя розетка работает?
— Да, мой заряжается.
— Дай проверю, — с этими словами он перегнулся через меня.
Всё произошло очень быстро.
Володин целует меня, хватает за шею, придушивает, кусает мои губы, толкает, одним махом он срывает мои шорты. Его горячее, быстрое тело прижимает меня к матрацу, к спинке кровати, к стене, весь мир, этот вычурный отель, девчонки в соседней комнате, его нелепые шмотки, моя убежденность в безобразности собственного тела, — всё забыто, мы сближаемся, отталкиваемся, когда его рука оказывается на моей шее и сжимает ее так, что я почти теряю сознание — это просто охеренно, и в один миг, с того как мы стоим на коленях друг перед другом и неистово целуемся до того, как он валит меня, и я падаю на спину на матрац, я оказываюсь в другом измерении. В измерении, где мое тело отзывается на тело другого, а он чует, что чтобы снести замок, надо ломиться внутрь с такой яростью. С ударами, криками, с удушением. Я лежу на матраце и шумно дышу.
Утром я выскользнула из кровати, в ванной надела купальник и халат. В бассейне приказала себе сделать десять дорожек. Сквозь дымку медленно проявлялись Грузинские горы. Володин возник на краю бассейна с чашкой в руках. Как-то папа дал мне книжку про трансерфинг реальности. Там я прочитала, что всё в мире имеет свойство уравновешиваться, и если тебе скверно, то ровно до такой же степени, но в обратную сторону, станет хорошо потом. Когда я увидела Володина с его прессом на фоне изумрудных гор и голубой воды бассика, белую чашку кофе, которую он мне тянул, в голове мигнули постельные картинки, я, кажется, начала понимать, что имел в виду безумный Зеланд. И круто мне было ровно настолько, насколько плевать было на Володина. На воспоминание о ночи откликалось мое тело. Но то, что было выше…То, что было выше, затягивалось, и я кайфовала от ощущения: это притяжение ко мне другого человека залечивает, как слюной залечивают косяк, мою герметичность. Доспехи, которые сорвал косой, перед тем, как столкнуть меня в яму. Яма теперь обратилась в бассейн, на краю которого стоял не Володин, а огромная пилюля. Этой ночью я приняла изрядный ее кусок. Я подтянулась на руках, вылезла, подошла к лежаку, плюхнулась в него и взяла книгу. Володин поставил кофе рядом со мной и присел с краю.
— Значит, книжечки любим? — он силился заглянуть в обложку, но я откинула книгу на колени, чтобы он не смог прочитать название. Не переношу, когда кто-то вот так сидит рядом, пока я лежу. Лет в тринадцать я отправилась на летнюю смену в лагерь «Зеркальный». Мы с подружкой познакомились с парнями из соседней палаты, и ночью они заявились к нам с баклахой пива. Подруга была опытнее, один из парней мгновенно оказался у нее под одеялом, откуда стало разноситься густое чмоканье. Я лежала под одеялом в своей старомодной ночнушке и сжималась от ужаса. Второй чувак сел на край койки и выжидающе глядел на меня сквозь сумерки белой ночи. Его щеки горели от выпитого, он склонился над моим лицом, как какой-то хищник. Казалось, под его футболкой что-то шевелится, на губах запеклась слюна. Воздух вибрировал, я хотела, чтобы он свалил с моей кровати и чмоканье прекратилось. Рывком села и, обогнув его, босиком сбежала из палаты в туалет, где закрылась на защелку и замерла в одной из кабинок. Когда вернулась, в комнате горел свет, посередине стояла вожатая, а парни исчезли. Распаренная подруга доказывала, что пиво в палату пронесли не мы. Встретив того мальчика в столовой на следующий день, я увидела обычного несобранного пацана, который неловко заправлял рубашку в треники и шмыгал носом. От зверя, с чьих клыков ночью на меня капала слюна, не осталось и следа.
Когда мы вернулись в Баку, переоделись к ресторанному ужину, Володин заметил, что у меня красивое платье. К нам присоединился Настин новый бойфренд, и разговор пошел на английском. Володин обращался с английским умело, и парни быстро нашли общий язык. После ребята решили ехать в клуб, а я сообщила, что двину домой, спать. Володин увязался следом. Сиденье бакинского такси-кэба, лестница, Настина кухня. Там красивое платье полетело на пол, вслед за ним полетели мы с Володиным, кухня, комната, наконец — балкон. Когда в двери заколупался ключ, я была абсолютно голой, Володин бросил мне баскетбольную футболку, которая на мне была длиннее, чем платье. Девчонки пьяно хихикали, глядя на нас.
В пляжных туалетах Настя показала мне курящих женщин. Азербайджанки приходят к морю в шикарных коктейльных купальниках, золотых ожерельях, в стильных темных очках на пол-лица. Мы с подругами в серферских шортах, с паклями соленых волос выглядели на всеобщем фоне настоящими бичихами. Чтобы скрыться от недоумевающих взглядов, побрели вдоль берега и наткнулись на белоснежную недостроенную виллу из песчаника. Рядом со зданием переливался новехонький бассейн.
— Нырнуть бы, — сказала я.
— Не вздумай, — отрезала Настя. — В Азербайджане на территории чужой виллы! Нельзя тут никуда нырять.
Потащились прочь. Девчонки ушли вперед.
— А я жалею, что мы не прыгнули, — сказал Володин.
Тогда я пустилась с места, рванула к вилле и ухнулась в бассейн. Рядом загрохотало: Володин догнал меня. Вода оказалась ледяной, а сам бассейн чрезвычайно глубоким. Отплевываясь, поплыли к бортику, где нас уже ждала разъяренная Настя.
Перед отлетом заехали на берег Каспия поглядеть на исполинскую заброшенную нефтяную платформу, которая болтается в паре километров от берега. Я стояла на песке босиком и созерцала вышку, которая покачивалась на волнах, похожая на декорации к фильму «Водный мир».
— Великолепно, правда? — сказал Володин и вдруг взял меня за руку. Потом отпустил ее, наклонился, подобрал с песка ракушку, сунул в карман шорт и пошел прочь, к пледу, на котором загорали Саша и Настя. А я не могла оторвать глаз от этой ржавой крепости. На ладони шуршало его неловкое прикосновение, в сотню раз сокровеннее, чем всё, чем мы занимались по ночам последние трое суток.
Когда мы прилетели в Питер, Володин подбросил меня до дома. И уже через час прислал ВК файл. Разговорник Приморья. Пятка. Дрына. Фонарно. Он писал это восемь лет назад, когда жил во Владивостоке. А мне дарит для литературных целей. Я читала разговорник с улыбкой. Он был дурацким, это был не разговорник Приморья, а разговорник всех подростков России начала двухтысячных. Я соврала, что разговорник удивительный, и мне очень пригодится, а потом сидела на кровати и гуглила разные портреты Гумилева.
В выходные мы с друзьям разгуливали по барам на Некрасова. Позвонил Володин и через полчаса возник среди нас. Была жаркая ночь, на мне было мало одежды, а он пришел в своих исполинских баскетбольных шмотках, а еще у него в рюкзаке сидел крошечный пес Коби Брайант. Володин принялся восторженно водить руками по моему платью. Потом поднял майку и показал новую татуху: портрет Тупака посреди груди. Я наклонилась и поцеловала Тупака прямо в губы.
— Что за клоун? — прошипел один из моих приятелей. — Огромный рэпер с собачонкой? Нельзя просто так взять и прийти в бар с кобелем в рюкзаке.
Можно и еще как, думала я, когда мы с Володиным, продолжая целоваться на каждом шагу, волоклись по Некрасова уже под утро. Окна его квартиры смотрели на Фурштатскую улицу. На небольшой кухонной полке я увидела ракушку с Каспия. Володин выдал мне шорты и майку, а еще — баскетбольные кроссовки невероятного размера. Ведь в своих каблуках я не смогу залезть на крышу. Именно туда он меня потащил. Мы сидели на краю трубы, он взял с собой ноут, включил музыку, и рассказывал про детство во Владике, а я пялилась на сизый подбой рассветного неба и думала: интересно, в день своей свадьбы, когда приеду на Фурштатскую, поверну голову в сторону этой крыши, вспомню это утро, этот приход, себя и переодетого в рэпера Гумилева, который выворачивает тут предо мной душу, а я настолько под кайфом, в ожидании, когда он возьмет меня на руки отнесет вниз, в свою огромную кровать, и там сделает всё так же забойно, как в ту первую ночь на границе Азербайджана и Грузии?
Утром он вез меня домой, и вдруг затормозил около гомеопатической клиники на Некрасова.
— Что за хрень? — с усмешкой спросила я, когда он вернулся. — Ты лечишься гомеопатией?
— У меня там свои дела, — отрезал он.
Я представила себе шарики гомеопатических средств. Свои дела. В ванной, в стаканчике я видела четыре или пять зубных щеток. Был ли на нем презерватив вчера ночью? Я не помнила. Вселенная все компенсирует. Как бы круто тебе ни было, так же скверно будет потом.
В последующие недели мне отчаянно хотелось написать, позвонить или взять трубку, когда звонил он. Я переименовала его в телефоне в Гумилева. Надо было переломаться. Спастись от чего-то слишком грандиозного, чья тень покрыла меня с головой. Гумилев не может тебе звонить, он давно умер. Тупак — тоже, и ты целовала вовсе не его.
В ноябре в город приехала Настя. Она собрала друзей в «Хрониках». Я пила один бокал за другим. На следующий день проснулась в своей кровати. Помнила, как выходила из такси, искала в сумке ключи, и начало Настиной вечеринки.
— Ты же помнишь Володина? — написала Саша.
— Нет.
— Он пришел в «Хроники», весь в черном, без собаки. Ты дерзко спросила, что, мол, явился приветствовать Настю? А он спокойно ответил: нет, он пришел к тебе. Потом все мы ушли в «Юнион», ты хотела свалить, но в итоге вы сели друг напротив друга и остались в «Хрониках». Вы говорили.
Стоя в душе, я копалась в памяти, но там было пусто. Может, Саша просто выдумала это? На кассе в магазине закинула голову, чтобы из глаз не покатились слезы. Меня потряхивало от тошнотворного чувства освобождения. Я хотела быть этой Бакинской вышкой, которую трогают только волны Каспия, кочующей землей. Иначе то, что прорастает внутри к Володину, в конце концов, сожжет меня дотла.
Когда я захожу в «Хроники», неизменно смотрю на ряд столиков у стены и за десять секунд проживаю всю силу эмоций того лета. Придумываю тот несохранившийся в памяти разговор с Володиным. Больше я никогда его не видела. В день своей свадьбы, на входе во дворец бракосочетания я замешкалась и мысленно отправила в сторону его крыши братское объятье самураев.
Недавно в разговоре с тетей я посетовала, что папа, который бросил пить десять лет назад, мог бы пойти к анонимным алкоголикам, проработать зависимость, а вместо этого он сам и все мы делаем вид, что ее просто не было. Тетя сказала:
— Тебе не кажется, что если он начнет копаться, это всколыхнет его нутро, а заодно алкоголизм, как речной ил?
Так же и мне трехметровой палкой не стоит трогать тему Володина. И уж тем более писать на эту тему текст. Поэтому я жму на крестик. Сохранить документ? Нет. Есть дела поважнее.
Бабушка ждет меня на кухне.
— Поехали, — я деловито открываю тетрадь. — С двадцати до тридцати лет. Много было романов?
— Тебе и не снилось, — она торжественно поднимается из-за стола.
— Нальешь попить той голубой фигни?
— Есть коньяк. А? За всех этих мальчиков.
Киваю. Бабушка ставит на стол маленькие хрустальные стопки и наполняет их коричневой жидкостью. Тянусь к ней чокнуться.
— Они умерли все, — она смотрит на купол Казанского собора за окном и добавляет: — Но это не беда.
— Не беда, — эхом отзываюсь я, и мы всё-таки чокаемся.
Мы с ней пока еще тут. И сейчас все про них напишем.
