«Ленинградские сказки» и память

Текст: Андрей Мягков

«Я волюнтаристски заявлю, кто мы и о чем будем говорить», – с ходу огорошил собравшихся Сергей Сдобнов, критик и куратор публичных программ кинотеатра «Пионер». И действительно: представил себя, журналистку и литературного критика Наталью Ломыкину и главного редактора (и основателя) издательства «Самокат» Ирину Балахонову. А также озвучил, что собрались они здесь, чтобы презентовать заключительный пятый том пенталогии Юлии Яковлевой «Ленинградские сказки»; так, то есть, зовется пенталогия, а сама книга называется «Глиняные пчелы».

Впрочем, тут же перешли к теме, под которой встреча и значилась в программе non/fiction: «Как наша недавняя трагическая история влияет на сегодняшнюю реальность?» «Память делает человека человеком, – взяла слово Ирина Балахонова, – и в контексте того, что происходит с «Мемориалом» (организация признана в РФ «иностранным агентом»), это особенно важно. [Память может помочь нам понять,] Почему мы пробуксовываем и как личности, и как общество, на некоторых вещах».

«"Ленинградские сказки" начались с книги «Дети ворона», и это был совершенно прекрасный читательский опыт, – призналась Наталья Ломыкина. – Яковлева взяла хорошо знакомый исторический контекст и сделала то, чего не делали прежде – поместила детскую сказку в 30-е годы. <…> Мы не можем объяcнить детям, что это такое – когда твоих маму и папу могут просто так забрать. А у Яковлевой появляется черный ворон, который их уносит – и детям все понятно. <…> Для меня как родителя, читателя и критика возможность прожить вместе с ребенком этот трудный пласт нашей истории – очень ценна».

Однако, по словам Натальи, книга эта производит сильное впечатление не только на детей, но и на взрослых – одна сцена с мальчиком, шагающим в пропасть, не отпускает ее до сих пор.

На этом месте по видеосвязи подключилась сама Яковлева. «То, что эти сказки были дописаны – заслуга моих читателей, – рассыпалась писательница в благодарностях и ответила на несколько вопросов. – Всем ли нужны Ленинградские сказки? Конечно, не всем. Кому-то книга нравится, отвечает на какие-то внутренние вопросы и заставляет их задавать, а кого-то нет – и это нормально». Яковлевой также кажется, что через двадцать лет ее книга переживет «новый виток актуальности» – от них отпадет болезненно актуальная сегодня повестка про Сталина и советские травмы, и в книгах наконец увидят просто страшные сказки про взросление.

Ирина Балахонова в свою очередь поделилась воспоминаниями о своем первом знакомстве с «Ленинградскими сказками»: «Пришла рукопись, мы с редактором прочитали ее одновременно и, встретившись, упали друг другу в объятия и плакали от счастья – мы не ждали, что в нашей издательской деятельности нам попадется такая книга». Для Балахоновой тема сталинского террора очень личная – и потому история с книгами Юлии для нее больше, чем просто издательский проект. «Начинаешь читать – Крапивин не Крапивин, такая хорошая детская проза, камуфляж…» А потом начинается страшное: «Юля пишет о блокаде такие вещи, которые не принято говорить – как люди ели друг друга во время Блокады <…> Но это не обвинение – это описание человеческого горя». Однако само напоминание об этих событиях было тяжело воспринято петербуржцами, и автору с издателем пришлось отбиваться: «Юлия пишет о той памяти, от которой хочется уйти».

Спикеры также отметили, что «Ленинградские сказки» получили громадный (и редкий для российской литературы) успех за рубежом. Так, в англоязычном издательском мире только 5% от всех издаваемых книг – переводные; однако книги Яковлевой не только перевели, но и вручили им премию Английского совета по детской литературе – единственная русская книга, получившая эту награду за всю историю ее существования. Залог такого успеха – внимание к человеку: «Общечеловеческие гуманистические вещи понятны читателю на любом языке с любым историческим бэкграундом».

Что мы унаследовали из времен «Ленинградских сказок»? Сдобнов считает, что в первую очередь культуру молчания и умение меняться. «Это о механизме, который невозможно изжить» – люди отрицают трагические страницы своего прошлого, отсюда и такая болезненная реакция. А «Яковлева изобрела механизм, который позволяет тактично обо всем этом говорить». «Насколько ты можешь признать, что ты человек? Посмотреть в зеркало? – добавила Балахонова. – Этот вопрос поставлен в книге Юлии, и он задан будущим поколениям, вброшен в будущее». А что может быть важнее.