Текст: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»
Растратчик
Но – к Княжнину, друзья. Он появился на свет в знатной семье псковского губернатора. Не шутка! Дети столь высокопоставленных сановников в те времена обычно тоже со временем становились вельможами. Но Княжнин не мечтал о власти. Он рано – совсем еще мальчишкой – стал слагать стихи. И весьма бойко. Рифмы всегда из него лились свободно, без косноязычия. К тому же Княжнин – из тех русских людей, которые поверили в Петра Великого, в его преобразования. Кто увлекался всем новым – и, прежде всего, светской словесностью, светским театром. Репутацию талантливого поэта, переводчика и драматурга он снискал рано. А настоящая слава пришла к нему в 1769 году, в 27 лет, когда его трагедия «Дидона» прогремела на обеих столичных сценах. Сначала – в Москве, а потом и в Петербурге. Трагедия про древний Карфаген понравилась императрице Екатерине, она не раз посещала ее. «Не знал Княжнина двор императрицы, не ведал Сумароков о нём, но стоило «Дидоне» на сцене появиться, имя Якова вошло во всякий дом. Тем озарилось небо, поэзия преобразилась, публика наконец-то ладным слогом насладилась», - писали о нем.
При этом, как и полагалось дворянину, он служил в армии. Ходил в адъютантах при его превосходительстве, по сути, служил переводчиком, не бросая литературных дел. При этом, как и многие офицеры того времени, увлекся картежной игрой. Среди тогдашних аристократов даже шулеров хватало, не то что просто жертв игромании. И стал Княжнин растратчиком. Скорее всего – именно из-за карт, хотя точных сведений от этой давней истории не осталось. Растрата быстро обнаружилась. Княжнин быстро возместил примерно половину украденного (а как скажешь иначе?). Но скрыть всё в тумане не удалось, маховик правосудия завертелся.
Скорее всего, в дело вмешались интриги могущественных покровителей и их врагов. Вердикт суда от 16 февраля 1773 года гласил: «Учинить Княжнину смертную казнь — повесить, а недвижимое его имение отписать на ее императорское величество». Но… за него заступился добряк Кирилл Разумовский, не слишком образованный, но рачительный президент Российской академии наук, хорошо знавший Княжнина как одного из немногих просвещенных людей в России. Наказали его в итоге все-таки достаточно сурово: лишили дворянства, разжаловали в рядовые. Впрочем, Яков Борисович вскоре уволился со службы. Но испытание отмененной казнью – безусловно, сильное впечатление для поэта. В то время авантюрные судьбы не были такой уж редкостью среди дворян, но в литературном мире Княжнина в том поколении мало кто перещеголял. А пути-дороги в литературные журналы и в театр ему не перекрыли.
Прощённый
И тут уж он не складывал оружия. Княжнин (не в одиночестве, конечно) создал тот самый русский театр, о котором с иронией, но и не без ностальгии писал Пушкин – и эти строки многим памятны:
- Волшебный край! там в стары годы
- Сатиры смелый властелин,
- Блистал Фонвизин, друг свободы,
- И переимчивый Княжнин...
Княжнин действительно многое «занимал» у французских драматургов, которых не только переводил, но и частенько включал в свои оригинальные пьесы фабулы, а то и целые монологи из Корнеля и Расина. Но «переимчивыми» можно назвать и Шекспира, и Шиллера…
Писал он почти исключительно в стихах. И владел пером на уровне лучших поэтов того времени. Ему удавались философские мотивы. Княжнин не страшился экспериментальных ритмов, обладал узнаваемой интонацией. Достаточно процитировать его «Стансы Богу»:
- Творец! тебя понять не тщуся,
- Всем сердцем, как отца, любя;
- Кто ты, о том я не крушуся,
- С восторгом чувствуя тебя.
И уж совсем виртуозно «Письмо к Д. и А.», в котором Княжнин ухитрился порассуждать обо всем на свете, вольнодумно и мудро:
- Всё счастье составляет
- Умеренность одна:
- Кто через край хватает
- И кто всё пьет до дна,
- Один лишь тот страдает,
- Один порочен тот.
- Вкушать блаженства плод,
- Не притупляя чувство,
- Знай меру — вот искусство!
- Реку, котору в брод
- Переходить возможно,
- Удобно перейдешь;
- Но в ней и смерть найдешь,
- Когда неосторожно
- Ты ступишь в глубину.
Как водится, он слагал и комедии – работал на репертуар театров. Юмор, увы, устаревает быстрее, чем даже самые выспренные трагедии.
В 1777 году Екатерина II смилостивилась – и вернула ему дворянство и капитанский чин. Он посвятил этой коллизии пьесу «Титово милосердие» - написанную, как считается, по личному заказу императрицы.
Театральный премьер
Он женился на дочери Александра Сумарокова – первого человека в русском театре. Правда, несчастного и уже почти опального и крепко пьющего. К тому же сам Княжнин критиковал пьесы Сумарокова, считал себя его антиподом в драматургии. Всё это не помешало любви и браку. Екатерина Александровна Сумарокова считалась первой русской поэтессой. По крайней мере, она первой из женщин стала публиковать свои опусы. Она, подобно отцу, смело вступала в литературную полемику, которая часто напоминала боевые действия. Ее склоки со знаменитыми драматургами Иваном Крыловым и Николаем Николевым оборачивались публичными скандалами. Княжнин держался скромнее и благороднее. Просто супруга ему досталась с трудным характером.
В 1783 году его избрали одним из первых действительных членов Академии Российской, которую устроила Екатерина Дашкова. Он справедливо считался премьером российской драматургии. Успех! Вскоре он поднес свои переплетенные от руки сочинения императрице, которая распорядилась напечатать его произведения за казенный счет... В то время он считался вторым русским литератором после Державина. Их различало то, что Княжнин считался утонченно образованным «европейцем», никогда не знавшим нужды. И в отличие от Державина, к литературной известности пришел еще сравнительно молодым человеком. К тому же сценический успех для поэта – и великое испытание, и несравненное наслаждение. Добавим, что в те годы он еще и преподавал в Кадетском корпусе и – с этого, пожалуй, следовало начать – был секретарем Ивана Ивановича Бецкого, негласного министра просвещения Российской империи, от мнения которого зависело многое. Княжнин стал доверенным лицом этого опытного, противоречивого человека, умевшего и интриговать, и проявлять милосердие, и – главное – продвигать просветительские проекты.
Потаённый шедевр
В 1789 году Яков Борисович Княжнин создал свою лучшую трагедию «Вадим Новгородский». Нужно ли разъяснять, что это был за год? Французская революция впечатлила писателя, верившего в необходимость преобразований в петровском духе, а может быть, и в ином... Он почему-то решил: такое событие перевернёт и русскую жизнь – и обратился к легендам о новгородском князе-полководце, который противостоял «диктатуре» Рюрика. Такой ненависти к деспотизму русская литература до Княжнина не знала.
- Иль Рурик столько мог ваш дух преобразить,
- Что вы лишь плачете, когда каш долг – разить? –
Так Вадим призывал к восстанию, которое в те годы трудно было не связывать с революционными бурями. А Екатерина II, кроме прочего, немало писала о Рюрике – и в патетическом духе. Возможно, она считала его, «варяго-росса», предком своего рода. А Княжнин представил его коварным узурпатором. Он не мог сдержать себя, угрожая тиранам неминуемой карой, а именно – народным восстанием, которое возглавят благородные герои. Скорее всего, он симпатизировал Французской революции, хотя и вряд ли знал все ее быстро менявшиеся перипетии и оттенки. Писал «Вадима» от души, поверх барьеров и устоев.
Но все-таки не решился предложить свою новую пьесу театрам, понимал, что «сильные мира сего» его не поймут и на этот раз не простят. Этот грешок пострашнее любой растраты – вольнодумство, с которым после французских событий монархи боролись истово. Императрица долго не узнавала об этой трагедии – и по-прежнему благоволила к Княжнину. Возможно, она что-то слышала о том, что драматург готовит некую двусмысленную пьесу, но не более.
«Радищев был сослан в Сибирь, Княжнин умер под розгами, и Фонвизин не избегнул бы той же участи», — писал Пушкин. Это преувеличение. Дело не в розгах. Но опасения опалы были. И предчувствие жестокой расправы – тоже. Княжнин был человеком опытным и впечатлительным, поэтому живо мог себе представить, как наказывают «якобинцев». В 48 лет он – скорее всего, после первых допросов в Тайной канцелярии – ушел из жизни на собственной постели, от «злейшей горячки». Впрочем, и тогда о «Вадиме» мало кто знал. Эпитафию для него написал родной сын – и весьма талантливую: «Творенья Княжнина Россия не забудет. Он был и нет его. Он есть и вечно будет».
Посмертная опала
Только через два года после смерти Княжнина его взрывоопасная рукопись через перепуганных книготорговцев попала к Екатерине Дашковой, которая к тому времени стала оппонентом императрицы. Она на скорую руку выпустила пьесу сразу дважды – в академическом сборнике «Российский феатр» и отдельным изданием. В пику бывшей подруге. Бдительные господа нашлись сразу. Почти все экземпляры уничтожили, их дотошно конфисковывали даже у частных владельцев, а трагедию настрого запретили. Началась посмертная опала драматурга.
В конце концов, Княжнин последовал своему же принципу из трагедии (вовсе не запрещенной) «Росслав»: «Тот свободен, кто, смерти не страшась, тиранам не угоден». Правда, тайком. Кстати, в те годы это высказывание княжнинского героя знала вся просвещенная Россия.
Пьесы Княжнина все реже шли на сцене, а «Вадим Новгородский» и вовсе больше ста лет оставался под запретом. А жаль! Какое было бы событие, если бы такая вещица – самая самобытная в драматургии Княжнина – шла на русской сцене в годы Французской революции. А вышло, что, когда трагедию разрешили к печати и постановке – она уже воспринималась как нечто архаичное. Как драгоценность из позапрошлого века, которой можно любоваться, но всерьез задумываться о новой театральной постановке – вряд ли. Зато его лучшая трагедия в ХХ веке нашла достойное место в учебниках по истории литературы и хрестоматиях. Без нее представить себе нашу словесность XVIII века невозможно. Да и вообще – без Княжнина, с юности влюбленного в поэзию и сцену. Смелого и сердечного поэта и драматурга.
«Всякий день то же»
Для театра он сегодня действительно, пожалуй, слишком архаичен. И вряд ли можно ставить его трагедии без основательной редактуры. Хотя – кто знает неисповедимые пути Мельпомены. Но можно ли сегодня читать Княжнина и получать наслаждение? Поэзия XVIII века открывается не всем. Но, если вы умеете приноравливаться к её узорам и извивам мысли, Княжнин станет для вас одним из первых и необходимых. Между прочим, у каждого талантливого поэта века Просвещения можно найти стихи, которые удивят актуальностью – как будто они написаны вчера. Или завтра. У Княжнина, например, можно найти такое:
- Только явятся
- Солнца красы,
- Всем одеваться
- Придут часы.
- Боже мой, боже!
- Всякий день то же.
- К должности водит
- Всякого честь;
- Полдень приходит —
- Надобно есть.
- Боже мой, боже!
- Всякий день то же.
Какое броское чувство ритма, замечательное умение выстраивать короткие строки – как барабанную дробь. И проблематика хорошо знакома каждому из нас. Можно было бы процитировать эту вещицу полностью, но вы ее и так найдете. Знаю, что эти стихи сегодня по душе многим. Только надо дать себе труд открыть книжку или страницу Княжнина в Сети. Он издан, открыт, опубликован – читайте!
