Дважды погибший. Александр Бестужев-Марлинский

Текст: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»

Сбежав из престижного Горного кадетского корпуса, он поступил юнкером в блестящий лейб-гвардии Драгунский полк. Там сразу высоко оценили и его лихой характер, и литературные таланты. Между тем, после побед в Наполеоновских войнах в гвардии всё бурлило. Многие мечтали о более вольной и справедливой жизни и вовсе не восхищались царем, которому служили.

Гравюра Г. И. Грачева (1889) с акварельного рисунка неизвестного автора, сделанного с натуры. Фото: wikipedia.org

Вскоре Бестужев вступил в Северное общество, считался радикальным сторонником республики. Трудно было такому человеку ужиться с самодержавными порядками… Именно он привлек в Общество многих «яростных борцов». Он предлагал захват Зимнего дворца и арест царствующей фамилии. Вместе с Кондратием Рылеевым сочинял агитационные песни. Ничего более резкого, революционного в русской поэзии того времени не звучало:

• Первый нож
• На бояр, на вельмож.
• Слава!
• Второй нож
• На попов, на святош.
• Слава!
• А молитву сотвори,
• Третий нож на царя.
• Слава!

Безусловно, его в то время вдохновляли образы французских якобинцев.

В то же время он публиковал захватывающие исторические повести под псевдонимом Марлинский, который взял в честь петергофского дворца Марли, в котором нес караульную службу.

В ночь перед восстанием он, вместе с Рылеевым и братом Николаем обходил улицы, останавливая прохожих, которых убеждал ни в коем случае не присягать Николаю I. Один чиновник вспоминал, что «видел этого офицера 14 декабря на Петровской площади перед взбунтовавшимися ротами Московского полка. В одной руке была у него обнаженная шпага, в другой – белый платок. Он часто махал им и кричал: «Ура, Константин!» Словом, настоящий участник декабрьского выступления. После провала восстания он, не дожидаясь ареста, явился на главную гауптвахту Зимнего дворца.

«Полярная звезда» на 1823 год, изданная А. Бестужевым и К. Рылеевым. Фото: wikipedia.org

Его приговорили к смертной казни: «Умышлял на цареубийство и истребление императорской фамилии; возбуждал к тому других... участвовал в умысле бунта привлечением товарищей, сочинением возмутительных стихов и песен; лично действовал в мятеже и возбуждал к оному нижних чинов». Бестужев не отрицал этого. Есть сведения, что Николаю I пришлась по душе откровенность Бестужева, который не пытался сгладить свою вину. Спокойно обо всем рассказывал, понимая, что будет казнен. В собственном сознании именно тогда он погиб – в первый раз. Но Бестужеву повезло. Усекновение головы заменили каторжными работами сроком на двадцать лет с последующим поселением в ссылке. Потом срок каторги сократили до пятнадцати лет. Вторую жизнь, которую ему подарила судьба, Бестужев не промотал. Какое-то время он промаялся в далеком и почти безлюдном Якутске. Там он писал:

• Завоет вихрь, взметая прах, -
• И ты из лона звездна
• Дождем растаешь на степях
• Бесславно, бесполезно!..
• Блести, лети на ветерке,
• Подобно нашей доле, -
• И я погибну вдалеке
• От родины и воли!

Но Марлинскому снова повезло. Он напросился на Кавказскую войну солдатом. Это случилось уже в феврале 1829 года. По сравнению с каторгой – счастье, истинная свобода, тем более что военный быт он знал недурно.

Он сразу же попал в бой – начал службу со штурма крепости Байбурт, победном, но кровопролитном. «Возвращаясь по полю, усеянному мертвыми телами, разумеется, обнаженными, и видя иных еще дышащими, с запекшеюся кровью на устах и лице, видя всюду грабеж, насилие, пожар — словом, все ужасы, сопровождающие приступ и битву, я удивлялся, не чувствуя в себе содрогания; казалось, как будто я вырос в этом», – вспоминал Бестужев.

Воевать ему довелось в нынешних курортных местах. Но тогда там трудно было не впасть в отчаяние. «Живу в землянке сырой, душной, по крайней мере, не завидно против других: все в подобных же дворцах горюют. Вообще, надобно сказать, что с тех пор, как я на Кавказе, никогда не жил я так скверно. Это настоящая ссылка: ни писем, ни запасов, ни развлечений… К довершению радостей, кровли крыты землёй, и при малейшем дожде в землянках по колено вода… смертность в крепости ужасная, что ни день, от 3 до 5 человек умирают. Но духом я не падаю», – писал Бестужев из геленджикских укреплений. Впрочем, воевал он храбро и умело. Заслужил солдатского Георгия и даже производство в прапорщики. Высокое начальство его заведомо не жаловало (судьба-то какая!), а офицеры и солдаты любили.

Александр Бестужев. Фото: wikipedia.org

Но очень скоро он научился и развлекаться. Выучил местные наречия, одевался, как горец, и разгуливал, притворяясь джигитом. Артистическая натура! Не зря о нем говорили, что он нравился женщинам не только как писатель. Конечно, он не забывал и о литературе. Ему удалось вернуться к публике в образе Марлинского и напечатать в Петербурге рассказы «Аммалат-бек», «Мулла-Нур», сразу ставшие популярными. Кавказская экзотика представлялась тогда чем-то необыкновенным, новым. Марлинский первым из русских писателей увидел, что «кавказские горцы не дикари и не хищники, а рыцари, правда, необразованные, но зато одаренные благородными чувствами и вулканическими страстями». Но на Кавказе он писал и о Петербурге. Чего стоит известная повесть «Фрегат «Надежда», где конфликт романтического героя с обществом развивается на великолепном фоне Петербурга и его предместий.

В 1832 году повести Марлинского издали в пяти томах, без указания имени автора, которое и без того все знали… Он оставался полузапретным: Марлинского печатали, обсуждали в критике, но, например, воспоминания о его жизни в печать не допускались десятилетиями. Чтобы не создавать из бунтаря героя.

Его называли гением первого разряда, бриллиантом нашей словесности, Пушкиным прозы. А он, скорее всего, считал себя русским Гюго, создавая яркие характеры героев и злодеев, пылких и неугомонных – во многом по французскому образцу. Но в то же время – он писал о России, со знанием своей страны. И этим тоже привлекал. Марлинского не просто читали, им – зачитывались. Никто из современников не мог блеснуть таким признанием просвещенной публики. А он уже писал свою главную, небывалую повесть – «Страшное гадание». Эффектную, обреченную на успех, что ясно уже по первой фразе: «Я был тогда влюблен, влюблен до безумия».

Повесть (ее действительно можно назвать маленьким бриллиантом в наследии Марлинского) вышла в «Московском телеграфе» в 1831 году. Там и мистика, и точные описания действительности – и вся атмосфера повести поражала, затягивала. «Знаете ли Вы, что я целовал имя Марлинского на обертке журнала?» – писал, между прочим, Иван Тургенев Льву Толстому. Думается, в первую очередь это касалось «Страшного гадания». Кстати, повести Марлинского повлияли на позднего – мистического – Тургенева, который, скорее всего, ностальгически вспоминал о литературных впечатлениях юности.

Марлинского готовы были носить на руках, пока его не разоблачил Виссарион Белинский, высмеяв «неистовые страсти и неистовые положения» в повестях всеобщего любимца. Многие поверили Белинскому, и увлечение повестями Марлинского стали считать признаком дурного вкуса. Это несправедливо. Критик слишком неистово боролся за реализм в литературе и отказывал русским писателям в праве на увлечение другими направлениями… Романтик действительно любил выражаться цветисто – и, как казалось, уж слишком хотел понравиться читателям и особенно читательницам: «Пылкая, могучая страсть катится, как лава; она увлекает и жжёт все встречное; разрушаясь сама, разрушает в пепел препоны, и хоть на миг, но превращает в кипучий котёл даже холодное море». И таких красивостей (надо сказать, изобретательно сработанных) у него немало.

Но тот же Белинский – человек противоречивый и не чуждый стремления к объективности – признавал, что «Марлинский был первым нашим повествователем, был творцом или, лучше сказать, зачинщиком русской повести». Но Белинскому удалось превратить Марлинского в старомодного беллетриста, которого со временем почти забыли и переиздавали всё реже. И все-таки он повлиял не на одного Тургенева. А уж за его революционную и воинскую борьбу писателя уважали почти все, кто помнил его имя.

Памятник Бестужеву-Марлинскому в Адлере

Он погиб там, где вы наверняка бывали. 7 июня 1837 года, вскоре после гибели Пушкина – единственного русского писателя, которого он всерьез любил. Погиб на мысе Адлер, вероятно, в нескольких сотнях метров от моря. Тело Марлинского не нашли. Это тоже овеивало его судьбу романтической дымкой. В современном Адлере есть улица Бестужева и сквер, названный в честь писателя.

Русские войска тогда прибыли в Адлер десантом, по морю, из Сухуми. Они быстро оттеснили горцев с прибрежной полосы и, преследуя их, направились в горный лес. Напрасно! Неприятели знали там каждый овраг – и нанесли гренадерам немалые потери. В том бою погиб и Бестужев. Ходили легенды, что его тело разрубили шашками на куски. Есть воспоминания, что потом горцы продавали его кольцо. Всё, что осталось от воина, революционера и писателя, если не считать повестей, стихов и легенд. Удивительно, что он как будто предсказал свою гибель в стихотворении 1832 года:

• На хвостах полки погони;
• Занесен и штык, и меч;
• Смертью сеется картечь...
• Нет спасенья в силе, в броне...
• "Бегу, бегу, кони, кони!"
• Пали вы, - а далека
• Крепость горного леска!"
• Сердце наших - русских мета...
• На колена пал мулла -
• И молитва, как стрела,
• До пророка Магомета,
• В море света, в небо света,
• Полетела, понеслась:
• "Иль-Алла, не выдай нас!"
• Нет спасенья ниоткуда!
• Вдруг, по манию небес,
• Зашумел далекий лес:
• Веет, плещет, катит грудой,
• Ниже, ближе, чудо, чудо!..
• Мусульмане спасены
• Средь лесистой крутизны!

Было ведь и такое невероятное поверье: что в том бою Бестужев остался невредим, принял ислам, стал имамом и… возглавил сопротивление горцев под именем Шамиля. Многие верили и в это. И – снова и снова покупали книги Марлинского и вчитывались в них.