Текст: ГодЛитературы.РФ
Марина Москвина — на все руки мастер. Журналистка, сценаристка, теле- и радиоведущая... А еще, конечно, прозаик: финалистка премии «Ясная Поляна», лауреат Международного Почётного диплома Андерсена и автор множества книг, в числе которых переведенные на многие языки мира «Роман с Луной», «Гений безответной любви» и «Моя собака любит джаз».
Москвина, по меткому замечанию Бориса Минаева — «это кратчайший путь от серьезного до смешного». «Роман в эпизодах» «Золотой Воскресник» именно такой — собранный из порою грустных, но чаще забавных миниатюр, в которых то и дело мелькают знакомые всем нам люди: Юрий Никулин, Рина Зеленая, Слава Полунин, Юрий Коваль, Тонино Гуэрра, Виктор Чижиков, Дина Рубина...
Собственно, эту книгу-калейдоскоп можно читать с любого места — чем мы и предлагаем вам заняться.
Золотой воскресник : [роман в эпизодах] / Марина Москвина. — М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2023. — 444 с.
Подайте в честь осеннего равноденствия
“Мы с Юрой Ковалем облюбовали кафе у Никитских Ворот, у церкви, где венчался Пушкин, на открытом воздухе, там ветерок обвевает, — рассказывал художник Леонид Сергеев. — Сидим, из ЦДЛ идет молодой человек, увидел Коваля:
— Ой, вы такой писатель — настоящий. Скажите, как писать?
— Я тебе сейчас открою секрет, — сказал Коваль. — Иди бери по сто грамм.
Тот взял, сел с нами. Коваль выпил, закурил и говорит:
— Писать надо о том, где сейчас находится твоя душа. Душа ведь не с нами обычно, а где-то еще. Вот об этом и надо писать.
Тот пожал ему руку, поблагодарил и отправился дальше, по своим делам”.
***
— Пишите о вечном — вечными словами, — советовал Коваль.
***
— Чудовищно усатый рассказ, — он говорил кому-то неодобрительно.
***
Еще он говорил:
— В этой вещи есть привет, который некому передать…
***
— Стою за творожными сырками у ларька, — докладывает Бородицкая, — а какая-то тетка — продавщице: “Я живу в дискомфорте по двум параметрам: у меня нет хорошего пушистого веника и удобной мочалки”. А?!! В дискомфорте она живет — по двум параметрам!!!
***
На семинар молодых писателей, который мы вели с Бородицкой в Доме литераторов, я зазвала Юрия Коваля и его друга — писателя и художника Леонида Сергеева. Они направлялись из ресторана в гардероб.
— Учти, мы очень нагрузились, — сказал Леонид Анатольевич. — Я еще ничего, а Юрка совсем плохой.
Ну, я их привела, пышно представила, все с замиранием сердца уставились на них.
— Читайте, — говорит Коваль.
Прослушав небольшой рассказ, Юрий Коваль обратился к автору:
— Дай мне страницу посмотреть. Ой, не вижу ничего. Лёнь, у тебя очков нет? Ни у кого нет очков для меня? Ладно, издалека постараюсь разглядеть. Уже вижу, что рассказ — длинен. “— Хорошо! — испуганно вскричал папа”. Что это еще за “испуганно вскричал”? Диалог должен говорить сам за себя. Надо тебе — скажи “сказал”. А лучше — ничего. Я ж не говорю: “сказал разгневанный Юрий Иосич”!
— Дурак ты, Юрка! — вмешался в разговор Сергеев Лёня. — Глаза-то залил, вот и придираешься. В литературе нет готового рецепта! А Скотт Фицджеральд? А Хемингуэй? Что хотели, то и писали! Мне рассказ понравился. Есть интонация, и у него лицо талантливое!
Они закурили.
— Запомните, — произнес Коваль, и мы запомнили это навсегда. — Главное — не опускаться до современности! Как Генка Снегирёв говорил мне. Я стал ему читать: “На дачном участке росли три сосны…” — “А я и слушать не буду дальше, — сказал Снегирёв. — Что это за «на дачном участке»? Надо работать вечными категориями!” И я начал так: “Росли три сосны…”
***
— Запомни, если ты кильнулся на каяке, — учил меня знакомый Кукин, — не надо звать, кричать, суетиться, а надо, как учили, — глотать воду. Мы как-то с Колькой малокровным кильнулись. Я бы доплыл, а Колька — нет. Я говорю: “Ну я тебя не брошу, не поплыву, с тобой останусь. Давай, — говорю, — глотать воду, как учили”. Но нас спасли. Кто-то проплывал мимо…
***
— Нельзя простить и не дать! — говорила мне Дина Рубина. — Это две вещи несовместные, как гений и злодейство! Едва только встанет этот вопрос, сразу давай, без промедленья, хотя бы ради мира на земле!..
***
— Сидим с Михалковым в президиуме на открытии “Книжкиной недели”, — рассказывает Яков Аким, — дети сделали поэтический монтаж, чтецы, певцы, танцоры, звучат приветственные речи, поздравления. Вдруг Михалков наклонился ко мне и сказал: “В-вот так и ж-жизнь пройдет…”
***
Ветеран журналистики Тильда Осиповна позвонила Люсе:
— Людмила Степановна, у меня в мае будет день рождения. Мне исполнится девяносто пять лет. Поскольку все мои знакомые умерли, я беспокоюсь, что мне никто не позвонит, не поздравит и не подарит подарков!
— Ничего подобного! — сказала Люся. — Я вас обязательно поздравлю и что-нибудь подарю! Что вам купить, только честно? Коробку конфет? Или большой торт? Или большую хорошую палку колбасы?
— Нет, если можно, пару плиток шоколада.
— И я купила ей ТРИ плитки шоколада, — сказала Люся. — Пришла и принесла. А она такая молодец, ни одной морщинки, легкий румянец играет на щеках, причесочка — а-ля двадцатые годы, грациозно ходит по квартире, пританцовывая, что-то напевает, все у нее старинное, и повсюду фантики от шоколадных конфет.
***
— Зачем ты отдаешь нам деньги, зачем? — недовольно говорила Люся. — Ты наша дочь, ты нас должна обдирать!
***
Яков Аким:
— Я был в издательстве “Детская литература”, и там такое запустение, как будто бы морили тараканов…
***
На книжном фестивале один французский издатель, выступая перед первоклассниками, на протяжении сорока минут рассказывал о своих занудных издательских проблемах, конфликтах с начальством, каких-то организационных обломах, финансовых неурядицах и пр. Да еще с последовательным переводом.
— Он что, не понял, что перед ним дети? — удивлялся Лёня. — Наверное, подумал, что это взрослые русские так выглядят!..
***
— Я ел вишни и задумался о смерти, — сказал Лёня. — Во вкусе вишни есть ощущение быстротечности жизни.
***
У нищего на картонке написано: “Подайте в честь осеннего равноденствия!”
***
Коваль очень гордился своим неологизмом. Это был глагол — “олордел”.
***
Отправляясь в Париж, Лёня спрашивает:
— Что тебе привезти?
— Привези мне ботинки.
Он обрисовал мою стопу для ботинка и все боялся, что его как начнут на таможне шмонать, примут этот рисунок за неучтенное произведение искусства, отберут и напишут телегу в Министерство культуры.
— А, ладно, — махнул он рукой, — скажу, что везу в Антропологический музей отпечаток ноги неведомого животного!
***
Сергей:
— У тебя, Марин, форсу много, а славы мало. Вот у Лёни славы — на весь мир. Хотя я не понимаю — почему…
***
Мой деверь пожаловался, что работать ему осталось два месяца до пенсии, молодые теснят, подпирают со всех сторон, а я, говорит он, как хромая утка.
— Тебя надо на “кладбище слонов”, — сказала папина сестра Надя. — У нас на работе было такое место — туда ссылались все доктора наук, старые завлабы, которых неудобно было выгнать взашей из-за их заслуг, вот они сидели в одном отделе на полставки, и все к ним приходили за советом.
***
Дизайнер Логвин, чей девиз “Жизнь удалась”, начертанный черной икрой по красной, прогремел на весь мир, — спросил у незнакомой девушки на выставке:
— Можно я вас поцелую?
— Нет .
— Я почему-то так и подумал, что вы откажете, — сказал Андрей.
— Ну и зря, — я вмешалась в их разговор. — Логвин, между прочим, лауреат Государственной премии!
— Лауреатов Государственной премии много, — она ответила, — а я одна.
***
В Ханты-Мансийске после выступления зашли с поэтами и менестрелями Андреем Усачёвым и Сашей Пинегиным в ресторанчик. Там на всю катушку гремела какая-то попса.
— Можно сделать потише? Или совсем выключить? — попросила я. — Тишины — на триста рублей!..
Усачёв:
— Тишины — на все!..
***
Владик Отрошенко:
— Мариночка! Мне от тебя звонили из журнала “Кукарекум”. А он глянцевый?
— Ну, в какой-то степени…
***
Мы с Лёней Тишковым чем-то отравились. Расстройство, всех тошнит, ничего не хотим, а есть-то надо. Купили мороженое. И оно нам очень понравилось.
— Вот у нас мороженое хорошо получается в стране, — говорит Лёня. — Единственный продукт!..
***
— Надо всегда быть румяным, — учила меня Люся. — Тогда все подумают, что ты веселый, потому что грустных румяных не бывает.
***
Наш сын Серёжа, давно мечтавший о северных странах, собрался на мыс Нордкап с восьмидесятилетней бабушкой и другими ветеранами журналистики.
— Но когда я увидел всю эту компанию возле разболтанного, видавшего виды автобуса, — рассказывал он потом, — мне стало просто не по себе. Я понял, что этим людям нечего терять!
***
Видимо, у меня раньше было здоровье очень слабое. Вот запись в дневнике 2 октября 1995 года: “Начала роман «Гений безответной любви». Написала одну страницу и потеряла сознание”.
***
Когда я завершила “Гения…”, вложив туда все горести-печали своей жизни, и отдала его в издательство “Лимбус Пресс”, редактор ответил, что не может напечатать мою вещь, поскольку у них нет для меня юмористической серии.
— Так давайте я лягу в основу! — воскликнула я.
— Ляжете, ляжете, — мне ответили.
Но больше не позвонили.
***
Зашли с Бородицкой подкрепиться в ЦДЛ. За соседним столом сидят две прекрасные блондинки. В буфете появляются Бахнов и Калашников, нежно приветствуют блондинок, берут кофе, коньячок и садятся к нам за столик. Мы страшно обрадовались, но все-таки спросили, почему они сели именно к нам.
— Из политических соображений, — серьезно ответил Калашников. — Потому что Бородицкая похожа на Анджелу Дэвис. А Москвина — на Долорес Ибаррури.
***
— Это у тебя сага, а не роман, — сказала Дина Рубина, прочитав “Гения безответной любви”. — Движение цыганского табора в неизвестном направлении. Куча народу скачет верхом и катится в кибитках, взметая столбы пыли. Только иногда кто-то отлучается, чтобы украсть коня…
