Текст: Андрей Цунский
Пожалуй, не стоит говорить, почему в советских школах ничего не рассказывали ученикам про сюрреализм. Причин было несколько.
Может быть, учителям запрещали про него рассказывать?
Самое смешное, что нет. Ну, то есть не было такого правила «не рассказывать про сюрреализм – и все!» Более того, его даже рекомендовалось некоторым образом упомянуть. Но строго в отрицательном контексте. Контекст получался как в армии на политзанятиях, и посыл примерно такой же: «Сюрреализм – это плохо, а почему – не вашего ума дело».
Была и еще одна причина: учителя сами не знали, что такое сюрреализм.
Какая из причин хуже? Да обе.
Но есть еще одна причина! Ее следы прослеживаются документально – но теряются во мраке, в глубинах сознания двух хорошо известных вам людей.
Мы поговорим об этой тайне, и непременно, причем сегодня, а не потом. Но сперва вспомним человека, день рождения которого отмечает каждый порядочный сюрреалист, да и прочим не возбраняется.
Фамилия под стать месту
Вы вряд ли слышали о городке Теншбре. Ну, конечно, если вы не фанатик истории Средневековья. Когда-то, а именно 28 сентября 1106 года, городок прогремел на весь мир, поскольку именно в его окрестностях решили выяснить отношения сыновья Вильгельма Завоевателя, самый старший – Вильгельм Куртгёз и самый младший – Генрих I. Тут восстановится англо-нормандская монархия, распавшаяся было после смерти Вилли-старшего. Молодость победила. Генрих засадил старшего братца в тюрьму, причем в английскую, где тот и умрёт через двадцать восемь лет. Замки местных баронов и барончиков снова угодили в герцогский домен, налоги выросли – но судя по всему, чересчур: ста лет не прошло, а Нормандия уплыла из-под британской короны, оставив на память местным жителям слегка британизированный прононс, да часть французской орфографии английскому вокабуляру. И ровно 790 лет событий равного значения в городке более не происходило.
Однако 19 февраля 1896 года именно в этом городке (да полно там, у нас бы назвали деревней, на райцентр Таншбре не потянул бы) родился человек, который и сформулировал нечто, оказавшее влияние на все мировое искусство, на живопись, поэзию, прозу, драму, балет, кино… Это вам не баронов налогами душить. Звали человека Андре Бретон. Очень подходящая к месту фамилия, означающая «бретонец». Ну прямо как туляк Туляков, москвич Москвин, уфимец Башкиров.
Кстати, очень любопытная фамилия! Ее носили четыре известных писателя (из которых один англичанин, а один и вовсе испанец) и четыре художника, то есть три художника и художница. Творческая фамилия.
Папа Андре Бретона был жандармом, потом уволился со службы и мечтал дать сыну такое образование, которое позволило бы ему быть самостоятельным и ни от кого не зависеть, и не тратить время попусту на государственной службе. Андре должен был стать доктором, и даже поступил на медицинский факультет в Сорбонну. Но всего не предусмотришь.
Место встречи – война
В 1915 году девятнадцатилетний Андре Бретон отправился на фронт. Первая мировая война требовала все больше и больше пушечного мяса с каждым днем. Не военным хирургом, а санитаром стал Андре Бретон, он вытаскивал из-под обстрела раненых, перевязывал и нес на спине в госпиталь. У него было мало шансов остаться в живых – но даже в эту лотерею кто-то все же выигрывает.
На фронте он познакомился с Гийомом Аполлинером, Филиппом Супо, Луи Арагоном. Аполлинер проживет недолго. А вот с Супо и Арагоном знакомство продолжится.
1919
Сюрреализм родился после мировой войны. Вчерашний солдат устал от бессмысленной бойни за распространение чужой власти и толщину чужого кошелька. Но еще больше он устал от слов, которыми его уговаривали на эту бойню отправиться и убивать больше.
«Мы – пленники капель воды, бесконечно простейшие организмы. Бесшумно мы кружим по городам, завораживающие афиши больше не трогают нас. К чему эти великие и хрупкие всплески энтузиазма, высохшие подскоки радости? Мы не ведаем ничего, кроме мёртвых звезд, мы заглядываем в лица людей и вздыхаем от удовольствия. У нас во рту сухо, как в затерянной пустыне; наши глаза блуждают без цели, без надежды. Нам остались только кафе, мы собираемся здесь вместе: пить освежающие зелья, разбавленные алкоголи за столиками, липкими, как тротуары, на которые пали наши вчерашние мёртвые тени».
Бретон не зря особенно интересовался клинической психиатрией. В ней давно использовался метод автоматического, или психописьма. В гипнотическом или медитативном трансе человек записывал проносящиеся в голове мысли, контролируя только движения своей руки. Многие врачи полагали, что таким образом человек может разрешить внутренние конфликты, преодолеть свои душевные проблемы. Определение посттравматического синдрома появится гораздо позже, но Бретону и Супо, видимо, было что вспомнить о войне.
«Временами ветер обнимает нас большими холодными ладонями и привязывает к деревьям, что вырезало солнце. Мы смеёмся стройным хором, распеваем песни, и никто в отдельности уже не знает, как бьётся его сердце. Лихорадка отпускает нас».
Аполлинера уже не было на свете, а остальные поэты и писатели с военным прошлым тянулись друг к другу. Впрочем – многие еще даже не знали, что станут поэтами или писателями. Литература помогала им найти место в мире, который словно отгородился стеной непонимания.
«Чарующие вокзалы не приютят нас никогда: нам страшно в их длинных коридорах. И чтобы прожить эти пресные минуты, эти века в лохмотьях, мы будем душить себя – сильнее и сильнее. Когда-то мы любили светила на исходе года, тесные равнины: сюда стекались наши взоры, как бурные потоки наших детских лет. Нет больше ничего – лишь отражения в лесах, где новоселье весело справляют абсурдные животные, знакомые растения».
И вот подобралась компания хоть куда – Бретон, Поль Элюар, Арагон, Тристан Тцара. Ни одно событие в парижском искусстве без них не обходится, и повсюду случаются скандалы, ругань и драки.
«Города, утратившие нашу любовь, мертвы. Посмотрите вокруг: небеса да пустыри; естественно, мы их тоже возненавидим в конце концов. Мы трогаем пальцами нежные звёзды – это жители наших грёз. Нам говорили: там дивные долины, кавалькады, навечно сгинувшие на Далёком Западе, где скучно, как в музее».
В 1919 году Бретон и Супо публикуют написанное методом автоматического письма сочинение неясного жанра – цитаты из которого были вам только что явлены.
Манифест
Постепенно Бретон пришел к выводу, чем именно он занимается и как именно нужно этим заниматься. Он дал этому название – сюрреализм. По сути – конечно же авангард. По методике – обращение к подсознательному, исследование и практическое воплощение глубинных тайн и спонтанных выплесков человеческой души. Сочетание несочетаемого, спрятанный или выставленный напоказ намек, загадка и скрытый ключ. А само слово ввел в обиход покойный Аполлинер, в пьесе «Сосцы Тиресия». Настало время серьезного теоретического обоснования.
Первый манифест сюрреализма написал вообще не Бретон, а поэт Иван Голль – и поэтому (таково мнение Бретона) вообще не считается. Второй написал Бретон – и он считался целых пять лет. Третий он опубликует в 1929 году, а четвертый, ну, то есть третий (по Бретону) опубликуют только после его смерти.
А в первом он пишет:
«Вера в жизнь, в ее наиболее случайные проявления (я имею в виду жизнь реальную) способна дойти до того, что в конце концов мы эту веру утрачиваем. Человеку, этому законченному мечтателю, в котором день ото дня растет недовольство собственной судьбой, теперь уже с трудом удается обозреть предметы, которыми он вынужден пользоваться, которые навязаны ему его собственной беспечностью и его собственными стараниями, почти всегда — стараниями, ибо он принял на себя обязанность действовать или по крайней мере попытать счастья (то, что он именует своим счастьем!). Отныне его удел — величайшая скромность: он знает, какими женщинами обладал, в каких смешных ситуациях побывал; богатство и бедность для него — пустяк; в этом смысле он остается только что родившимся младенцем, а что касается суда совести, то я вполне допускаю, что он может обойтись и без него. И если он сохраняет некоторую ясность взгляда, то лишь затем, чтобы оглянуться на собственное детство, которое не теряет для него очарования, как бы оно не было искалечено заботами многочисленных дрессировщиков».
Традиция манифестов предполагает оригинальность стиля и точность формулировок. Оригинальность повсюду, хотя в начале особенно. Точность – ближе к финалу.
«Сюрреализм. Чистый психический автоматизм, имеющий целью выразить, или устно, или письменно, или другим способом, реальное функционирование мысли. Диктовка мысли вне всякого контроля со стороны разума, вне каких бы то ни было эстетических или нравственных соображений».
Бретон не торопится называть своих соратников сюрреалистами, его формулировка аккуратнее:
«Филос. терм. Сюрреализм основывается на вере в высшую реальность определенных ассоциативных форм, которыми до него пренебрегали, на вере во всемогущество грез, в бескорыстную игру мысли. Он стремится бесповоротно разрушить все иные психические механизмы и занять их место при решении главных проблем жизни. Акты АБСОЛЮТНОГО СЮРРЕАЛИЗМА совершили гг. Арагон, Барон, Бретон, Буаффар, Витрак, Дельтой, Деснос, Жерар, Каррив, Кревель, Лимбур, Малкин, Мориз, Навиль, Нолль, Пере, Пикон, Супо, Элюар».
Тут дело не только в теории. Бретон – деспотичен по характеру, и если кто-то, по его мнению, не соблюдает канонов, он выгоняет такого из сюрреализма, как у нас выгоняли из партии. Но делает и своеобразный реверанс в сторону классиков:
«Свифт — сюрреалист в язвительности. Сад — сюрреалист в садизме. Шатобриан – сюрреалист в экзотике. Констан — сюрреалист в политике. Гюго — сюрреалист, когда не дурак. Деборд-Вальмор — сюрреалист в любви. Бертран — сюрреалист в изображении прошлого. Рабб — сюрреалист в смерти. По — сюрреалист в увлекательности. Бодлер — сюрреалист в морали. Рембо — сюрреалист в жизненной практике и во многом Малларме – сюрреалист по секрету. Жарри – сюрреалист в абсенте. Нуво — сюрреалист в поцелуе. Сен-Поль Ру — сюрреалист в символе. Фарг — сюрреалист в создании атмосферы. Ваше — сюрреалист во мне самом. Реверди — сюрреалист у себя дома. Сен-Жон Перс — сюрреалист на расстоянии. Руссель — сюрреалист в придумывании сюжетов. И т. д.
Я подчеркиваю, что отнюдь не во всем они были сюрреалистами в том смысле, что у каждого из них я обнаруживаю известное число предвзятых идей, к которым — самым наивным образом! — они были привержены. Они были привержены к этим идеям, потому что не услышали сюрреалистический голос — голос, наставляющий и накануне смерти, и во времена бедствий, потому что они не пожелали служить лишь оркестровке некоей чудесной партитуры».
Теперь вы знакомы с теорией хотя бы минимально, достаточно, чтобы не кричать: «Это какой-то сюр!» – увидев нечто непонятное.
Устали от теории? Тайну хочется, наконец? Ну ладно, раз я обещал.
Что случилось с лицом Эренбурга?
Во многом сюрреализм оказался в опале из-за Ильи Эренбурга. Сначала из-за его статьи, а потом – потому что Эренбургу что-то сделали с лицом, и он очень обиделся. И не простил, а возможности у Ильи Григорьевича были широкие.
Но что же произошло?
СССР требовалась поддержка в мире, тем более что Гитлер становился все более популярен. Объединить наиболее приемлемых в пользу СССР и против фашизма взялся и по зову сердца, и по партийному заданию – Илья Эренбург.
Надо сказать, что Эренбург основную часть денег зарабатывал вовсе не в Париже. Но в Москве напечатали бы только то, что заказывали. Так что несколько раньше появилась его статья «Сюрреалисты». Обличительная, разумеется.
А потом приехал Илья Григорьевич в Париж, где в июне должен был открыться «Международный конгресс писателей в защиту культуры», как раз чтобы объединить этих самых писателей против фашизма.
И вот, недели за две до этого форума, выходит Илья Григорьевич из Литературного кафе «Клозери де Лила», что на бульваре Монпарнас, дом 171. Кафе известное – упоминается в «Бремени страстей человеческих» Сомерсета Моэма, у Кортасара в «Игре в классики». А еще там снимали часть фильма «Старое ружье» с Филиппом Нуаре и Роми Шнайдер. Даже есть литературная премия Клозери де Лила – за лучший женский роман. А еще…
…ну, в общем, выходит Илья Григорьевич из кафе, ненадолго совсем – в лавку напротив, табачку прикупить. А напротив компания из сюрреалистов. Их Эренбург должен был позвать на конгресс, только вот в статье своей упомянул он и Бретона, и Бенжамена Пере, и Тайен (чешскую художницу Марию Черминову), и поэта Витезслава Незвала... Тайен была знакома с Ильей Григорьевичем и, узнав его, сообщила, кто идет им навстречу, Андре Бретону.
Сам Эренбург сообщает нам в своих воспоминаниях «Люди. Годы. Жизнь» об этой сцене так:
«Мы сидели ночью в кафе, я вышел, чтобы раздобыть пакет табака. Когда я переходил улицу, подошли два сюрреалиста, один из них ударил меня по лицу. Вместо того, чтобы ответить тем же, я глупо спросил: в чем дело?...»
Забавное описание
Со слов же остальных свидетелей и участников получается несколько иная картина. Бретон подошел к Эренбургу и начал цитировать его статью, сопровождая цитаты крепкими…мм… скажем, оплеухами:
«Я – Андре Бретон. Это тебе за то, что я «юноша, увлекающийся онанизмом». «Это – за растлителя и пошляка!» «А это – за…» Ну, в общем, не пишу, за кого, то ли закон о пропаганде, то ли закон о нецензурной брани нарушишь. Но большинство населения нашей страны сочло бы такое оскорбление вполне достойным избранного Бретоном метода отмщения. Возмутились бы только тем, что Бретон ему мало навешал.
У истории было трагическое продолжение. Эренбург не хотел (ну, обиделся, наверное) допускать сюрреалистов на конгресс. Но среди сюрреалистов был самый настоящий, убежденный коммунист – Рене Кревель. Когда сюрреалистам в месте на конгрессе отказали – Кревель покончил с собой. В предсмертной записке он попросил кремировать его и добавил: «Мерзость». Но речь Бретона на конгрессе все же прозвучала. Вот что пишет сам Эренбург:
«Все это было в нравах сюрреалистов, и вот вздорная история стала последней каплей для Рене Кревеля. Конечно, капля не чаша, но мне тяжело об этом вспоминать».
На конгрессе Арагон прочитал речь Кревеля. Все встали. Ему было всего тридцать пять лет. Вот и выходит, что писатели даже на конгрессе не обошлись без самоубийства...
Элюар прочитал речь, написанную Бретоном; в ней, разумеется, имелись нападки на конгресс — для сюрреалистов мы были консерваторами, академиками, чинушами. Но полчаса спустя журналисты разочарованно отправились в буфет — все кончилось благополучно: мы понимали, что беда не в Бретоне, а в Гитлере».
В Гитлере, значит, Илья Григорьевич…
Сюрреализм на сорок лет стал весьма популярной школой, во многом из него выросло все современное искусство – включая то, что теперь кажется вполне традиционным. Но в СССР само слово произносить можно было только в отрицательном контексте. Потихоньку отстал от мирового уровня и от здравого смысла советский дизайн, обособился язык кинематографа, целые отрасли науки оказались в опале… Ну да тут не в Бретоне дело, и не Эренбург в этом виноват.
Но вот зачем Илья Григорьевич написал свою статью о сюрреалистах… Ох, друзья, не пишите ни о ком гадостей, даже если очень срочно нужен гонорар! Видите, как это аукается хорошему человеку Илье Григорьевичу Эренбургу… которого, кстати, тоже нужно читать!
